– Napoly e la bellissima in mondo[19]!

Синьора Росси шутливо дернула его за ухо, что-то укоряюще проворчала на непонятном Софье диалекте, но на двадцатитрехлетнего тенора оперного театра «Sette fiori di Napoli» это не произвело никакого впечатления. Черные, огромные, словно у удивленного ребенка, глаза Марко в упор смотрели на Софью.

– Давайте работать, – поспешно сказала она и быстрым шагом вернулась к роялю.

Марко последовал за ней.

– «Questo e un sonno…»[20] – начала Софья, одновременно думая, как точно передают ее состояние слова песни: это сон… Просто сон, который скоро кончится, и она окажется дома, в Грешневке, или в Ярославле, или… да где угодно еще. Но только не здесь, в этой теплой, фиолетово-золотой сказке с запахом винограда и моря. Так не бывает.

Стояло начало осени – теплый, ласковый, полный красок средиземноморский сентябрь. С того дня, как Софья приехала сюда, шел уже третий месяц. Сначала они с Марфой жили в гостинице, но синьора Росси, услышав об этом, чуть не лишилась чувств, заявила, что платить за гостиницу в Неаполе означает выбрасывать на ветер бешеные деньги, и в тот же день нашла сдающийся внаем голубой домик, увитый виноградом и уставленный кадками с геранью и глициниями, недалеко от театра и квартиры самой синьоры Росси. Марфе домик понравился, она лихо договорилась с хозяйкой о плате на своей чудовищной смеси русского, немецкого и французского языков, которой оперировала во всех европейских городах, разобрала вещи, развесила в огромном старинном шкафу Софьин гардероб и объявила:

– Чему быть, барышня, того не миновать! Значит, опять мы с вами в актрысы попали? Роялю-то проверьте, мадам Росси велели, сказали – ежели фальшивит, так она своего мастера пришлет!

Рояль в одной из комнат не фальшивил ни капли, и Софья с удовольствием распевалась на своих любимых романсах, когда с улицы послышались вопли: «Bravissimo! Magnifico! Ancora, ancora!!!»[21] Уже понимая, в чем дело, она подошла к окну – и испугалась, увидев заполнившую маленькую площадь пеструю итальянскую толпу. Здесь были мальчишки и солдаты, продавцы рыбы и газет, торговки сигаретами, синьорины под белыми зонтиками, цыганки с загорелыми лицами, молодые люди в широкополых шляпах и еще много другого народу, жизнерадостно оравшего «Bravo!» и машущего Софье руками, платками и газетами.

– Grazia, signore[22]! – Софья поспешно захлопнула окно. Повторялась парижская история, и она с досадой подумала о том, что петь дома придется только вполголоса, а синьора Росси уже говорила, что такое пение – напрасная трата времени.

На второй день Софьиного пребывания в Неаполе синьора Росси привела ее в театр своего мужа. Это было белое здание с колоннами в стиле позднего классицизма, чьи окна выходили прямо на синий Неаполитанский залив, с ажурной чугунной оградой, так же, как и все вокруг, густо оплетенной виноградом. Они пришли утром, когда в театре, по представлениям Софьи, не должно бы никого оказаться, но, едва войдя, она услышала прекрасный тенор, воодушевленно исполняющий куплеты герцога Мантуанского из «Риголетто». Куплеты перебивались женским смехом, музыкой рояля, громким мужским речитативом и завываниями настраиваемой скрипки. Софья изумленно посмотрела на синьору Росси.

– Com e bambini, diamine[23]! – пожаловалась та. – Совершенно нельзя оставлять одних! Эй, Марко, Тонья, Джемма, синьор Фьероне! Io sono arrivato![24]

Куплеты герцога смолкли, женский смех тоже прекратился. На мраморной лестнице, ведущей из гардеробной наверх, к зрительному залу, послышался приближающийся топот, и на ступеньках показалось несколько молодых людей и девушек. Они радостно закричали, приветствуя свою преподавательницу, но, увидев рядом с ней Софью, умолкли.

– Знакомьтесь, это новая студентка, София, она русская! – гордо представила Софью синьора Росси, и итальянцы восторженно зашумели.

Первым по ступенькам спустился молодой человек невероятной красоты, с такими огромными черными глазами, каких Софья не видала и у цыган. Забыв обо всех правилах приличия, она в упор разглядывала юношу. Тот, застыв на ступенях лестницы, так же пристально смотрел на нее.

– Дети, дети! – засмеялась синьора Росси. – Amore, sеntimenti – все потом, сначала познакомьтесь! София – это Марко Гондолини, наш тенор, о-о-очень талантливый, но крайне легкомысленный… Марко, не спорь, кому, как не мне, это знать! Это София, ОЧЕНЬ ПОРЯДОЧНАЯ СИНЬОРИНА, русская графиня, так что не вздумай!..

– Синьора Росси!!! – в два голоса возмущенно завопили Марко и Софья.

Остальные участники труппы, облепившие лестницу и наблюдавшие за церемонией представления, расхохотались.

– О-о-о, я знаю, что говорю! – заверила синьора Росси, но ее черные, похожие на вишни глаза смеялись. – А теперь марш-марш работать! Марко, скверно, скверно, я все слышала! Где верхнее си-бемоль, с которым мы так мучились до отъезда? Где пианиссимо? Где дыхание?! Опять пил в кабаках всю неделю, бессовестный мальчишка, я тебя уволю! Через две недели – спектакль, и что я покажу неаполитанцам? Осипшего герцога?! Меня закидают помидорами, синьор Росси со мной разведется, театр продадут с молотка, а вы все пойдете петь по дворам под шарманку, e basta!!![25]

Марко, ничуть не испуганный этим гневным пророчеством, скорчил веселую рожицу, галантно предложил Софье руку и повел ее в верхние помещения театра, где шла утренняя репетиция.

Несмотря на свой кошмарный итальянский и некоторую скованность, она быстро перезнакомилась со всей труппой – очень жизнерадостной и болтливой. Через полчаса у Софьи уже болела голова от беспрерывной, трескучей, едва понятной ей речи, смеха и вопросов, на которые надо было как-то отвечать. Синьора Росси не мешала молодежи знакомиться, она лишь отвела в сторону исполнительницу первых партий, великолепную брюнетку, колоратурное сопрано Джемму Скорпиацца, и вполголоса начала что-то обсуждать с ней. Через две недели актриса должна была исполнять партию Джильды в «Риголетто».

Театр супругов Росси существовал всего лишь третий год, но уже успел сделаться достопримечательностью города. Не такой официальный и помпезный, как старейший в Италии оперный театр Сан-Карло, почти любительский театр «Семь цветов Неаполя» привлекал зрителей молодостью и красотой актеров, исполнением всех новинок, появляющихся в Европе, несомненным талантом ведущих исполнителей и яркой свежестью постановок: академических канонов супруги Росси не признавали. Год назад во время постановки «Аиды» Джемма Скорпиацца заметила, что у пленной эфиопской царевны Аиды не могло быть богатых туалетов, принятых в классических постановках и ставящих Аиду на один уровень с ее соперницей, египетской принцессой Амнерис. Синьора Росси согласилась с этим, и в ее спектакле Джемма вышла на сцену в простом черном хитоне, великолепно подчеркивавшем точеную фигуру певицы, – чего, собственно, та и добивалась. Зал, пораженный необычным нарядом актрисы, сначала озадаченно притих, потом отреагировал несколькими неуверенными свистками, а после – разразился бурными аплодисментами и воплями «Браво!», и Джемму после представления поклонники выносили из театра на руках. Не зависящий от меценатов, существующий исключительно на собственные средства, театр «Неаполитанских цветов» мог позволить себе все, что угодно, – лишь бы приходили зрители. А они приходили охотно. Кумирами неаполитанской публики были Джемма Скорпиацца и Марко Гондолини, оба очень молодые, лишь недавно оставившие стены консерватории. Джемме даже предлагали ангажемент в Ла Скала, но она отказалась, предпочтя ведущие партии в маленьком театре Росси коротеньким выходам в знаменитом миланском театре. Марко же и вовсе ни за что не покинул бы родной Неаполь, пригласи его хоть Ла Скала, хоть «Гранд-опера». У него был прекрасный тенор di forza[26] редкой теплой окраски, который Софья с удовольствием слушала всю репетицию, но синьора Росси потихоньку сказала ей, что Марко – ее постоянная головная боль.

– Не поверите, cara mia, – это просто черт какой-то! Как же сказать по-русски… сейчас вспомню, momento… А – бальбес! Каждый день – новая девчонка! Каждый день – поклонницы, цветы, вино, кабаре, бог знает что еще… это же вредно для голоса! Он сын моей покойной сестры, я обещала Карле, что устрою его будущее, – но, помилуйте, как же с ним можно что-то устраивать?! Вот сейчас опять жду премьеры и дрожу! Он может прямо накануне впутаться в какую-нибудь поножовщину, уличную драку, прийти в театр с разбитым лицом… и, черт возьми, спеть лучше всех! Если б не его божественный голос, он бы просто стал жиголо, mamma mia!