В антракте на певицу налетела синьора Росси – плача, смеясь, причитая, молясь и целуя Софью одновременно:
– Блестяще! Блестяще, bambina, весь Неаполь у ваших ног! Видите?! Видите, как прекрасно может быть лирико-драматическое сопрано даже в колоратурной партии! Работа и еще раз работа – и любая роль ваша! Вы слышите, что творится в зале?!
– Слышу, – машинально сказала она, думая о том, как ловчее выдернуть руку у Марко, который начал ее целовать с пальцев и уже подбирался к обнаженному плечу. Даже оттолкнуть тенора у Софьи не было никакой возможности, потому что второй ее рукой с такой же методичностью занимался толстенький синьор Фьероне.
– Прекрасно, девочка, прекрасно, прекра-а-асно! – басил он. – Сейчас мы с вами сорвем такие аплодисменты, каких Неаполь еще не слышал! Ого, мы им покажем! Лично я уже почти в ударе!
Софья робко напомнила было, что репетиций с баритоном – отцом Альфреда – у нее не было ни одной, да и мизансцены она помнит плохо, но в это время в гримерку налетели артисты и почти весь хор. Шум и визг поднялся невероятный, в висках у Софьи начали взрываться бомбы, и, закрывая глаза, она устало подумала – да ну их всех к черту… Будь что будет, хуже уж, верно, не получится.
Второй акт прошел довольно спокойно, дуэт Виолетты и отца ее возлюбленного, где последний упрекает смертельно больную куртизанку за то, что она ломает жизнь и карьеру его сына, публика встретила восторженно, и Софья даже поймала себя на том, что сдерживает смех, глядя на сердитую и разгневанную мину добрейшего синьора Фьероне. После третьего акта – бала, на котором обманутый Альфред в гневе бросает в лицо Виолетте деньги – плату за любовь, – в зале опять поднялось столпотворение. Публика уже откуда-то узнала имя русской дебютантки, и крик стоял страшный:
– Со-фи-я! Со-фи-я! Виолетта! Марко! Гондолини! Альфред! Марко, София! Браво, брависсимо, ancora!!!
Софья пренебрегла и благодарностью, и приличиями и спаслась со сцены бегством: она сильно устала, все мучительней болела голова, а впереди был труднейший последний акт, в котором Виолетта умирает на руках любимого, требующий предельного эмоционального накала. «Еще немного – и домой…» – подумала она, с закрытыми глазами падая в скрипучее кресло в уборной. И почти сразу же вслед за ней ворвался Марко. Подняв голову, Софья с некоторым изумлением наблюдала за тем, как итальянец запирает дверь на щеколду изнутри.
– Марко, что вы делаете?
– София! – Марко оставил дверь в покое и, вихрем перелетев всю уборную, упал на колени перед Софьиным креслом. – София, поверьте, вы… вы великолепная певица! Неаполь такого еще не слышал! Что творится в зале! Джемма, бедная… Кто теперь захочет ее слушать? Я, право, не мог предполагать…
Спохватившись, Марко сразу умолк, но Софья, сдвинув брови, уже поднялась из кресла во весь рост.
– Марко!!!
– Si?..
– Марко, как это понимать?! Где Джемма?! Не смейте отворачиваться, говорите, или… или я вам в морду дам, мерзавец!!!
Последние слова Софья, забывшись, выкрикнула по-русски с абсолютно Марфиной интонацией, но Марко, кажется, отлично все понял и, вскочив на ноги, на всякий случай отошел к окну, с сожалением покосившись на запертую им же самим дверь.
– Не кричите, вы сорвете голос, у вас еще целый акт, – торопливо напомнил он.
– Где Джемма?! Отвечайте немедля, или… или я сейчас уйду домой и не буду петь последний акт! Клянусь, я именно так и сделаю!!!
– София, успокойтесь! – Марко, видимо, всерьез испугался и, подойдя к Софье, с силой взял ее за обе руки. – С Джеммой все хорошо, она здорова, но… ее похитили.
– Бог мой, кто?!
– Я. То есть мои друзья. Джемма сейчас находится у моей кузины в Санта-Лучии. Завтра она уже получит свободу.
– Но… но зачем?!.
– Я хотел вашего дебюта в «Травиате», – вздохнув, сознался Марко. – Я мечтал спеть с вами эту вещь. Я еще никогда не слышал такого голоса. Я… я всю свою жизнь буду теперь вспоминать об этом.
– Господи… – простонала Софья, вновь падая в кресло. – Марко, как вы могли… Бедная Джемма, она так боялась… так плакала… Она… Она никогда не простит мне… Даже не поверит, что я ни при чем, что я не знала… Марко, вы… вы… – Она в смятении искала подходящее итальянское слово, но, как на грех, в голову лезли только русские: очень подходящие, но для него непонятные.
– София, простите меня, – огорченно произнес Марко.
– За что? Черт возьми, за что?! – в голос закричала Софья, ударив кулаком по ручке кресла так, что та затрещала. – Пусть Джемма прощает, если сможет, вы сломали ей карьеру! Марко… Марко, как вы могли, ведь Джемма – ваша партнерша, вы дружны с детских лет, она… Она же влюблена в вас! Вы не могли этого не знать, не могли не видеть! Как же вы испорчены, ведь это предательство, неужели вы не понимаете?! Это подло, синьор Гондолини! Господи, господи, как я устала от подлости людской… И подлость бессмысленная, ведь завтра я уезжаю из Италии, никогда больше не буду здесь петь, и…
– София, вы должны меня простить, вы не можете уехать, я люблю вас!!!
– Боже… – прошептала Софья, закрывая глаза. – Боже, как смешно… Как глупо… Никому не нужно… Марко, как вы можете так шутить…
– Это не шутки, клянусь вам! София! – Марко уже сидел на полу возле ее ног, и Софья с изумлением увидела, что его глаза полны слез. – Я люблю вас, я… прошу вас быть моей женой!
– Ма-а-арко… Опомнитесь, мальчик, вы – католик, я – православная, что скажет ваша семья?
– Не знаю… Но я упрошу отца… А если он не согласится – уеду с вами в Россию! И приму вашу веру! София, я не могу жить без вас, поверьте…
Тут Софья разрыдалась. О том, что это – истерика, и она, и ее партнер догадались слишком поздно.
– Марко… Марко, боже мой, о чем вы говорите… – вырывалось у Софьи сквозь стиснутые зубы вперемежку с рыданиями. По лицу ее катились слезы, дыхание рвалось, и где-то на задворках сознания она понимала: четвертому акту конец.
– Ведь я – содержанка, Марко… Не понимаете?.. Как же сказать по-итальянски… Ах, Марфа даже знает это слово, а я – нет… Я – как Виолетта, такая же куртизанка… Мой патрон – обычный подлец… Есть человек, которого я люблю, но… но… Но что он теперь думает обо мне?! Он вправе бросать мне в лицо плату за любовь, как… как ваш Альфред… Вы не можете жениться на мне. Я не имею права войти в церковь в белом платье, вас проклянет семья… Джемма. Господи, как же вы могли, Марко, как вы могли…
– Вы любите кого-то? Вы несвободны? – отчаянно допытывался Марко, сжимая руку Софьи. – Мадонна, кто он? Русский? Он ваш муж? Жених? Почему вы не с ним?
– Это уже не имеет значения… Все пропало, все похоронено… Марко, мальчик, оставьте же меня, у нас с вами последний акт… Мы должны… то есть не должны подвести труппу… Завтра бегите к Джемме, падайте ей в ноги, сознавайтесь во всем, она простит вас… ведь она вас любит… А меня здесь уже не будет.
– София, я люблю вас… – упрямо повторял он, покрывая поцелуями ее горячую, мокрую от слез руку. – Я люблю вас, не уезжайте, умоляю, не надо…
«Синьорина София, синьор Гондолини, на сцену, на сцену!!!» – раздался из-за двери взволнованный голос. Софья встала, как-то разом взяв себя в руки и успокоившись. Одновременно с ней вскочил и Марко.
– Выйдите, я должна переодеться, – повелительно проговорила Софья.
Красное платье Виолетты для последнего акта лежало на кушетке. Марко машинально посмотрел на него, перевел взгляд на белое, застывшее лицо Софьи, неловко вытер ладонью глаза, молча открыл дверь и шагнул за порог.
Весь последний акт прошел для Софьи в каком-то жару. Голова уже не просто болела: она кружилась, словно Софья неслась на ярмарочной карусели, в глазах рябило от ярких костюмов, декораций, блеска фальшивых камней. Виолетта умирала в своем доме в окружении друзей. Тут же был охваченный раскаянием отец Альфреда, и сам Альфред – Марко держал Софью на коленях во время ее последней арии. Софья чувствовала невероятную, чугунную усталость, но, понимая, что должна держаться, что идут последние минуты ее мучения, собрала остаток сил. Вступил оркестр. В зале стояла мертвая тишина: куртизанка покидала этот мир на руках возлюбленного. Глядя на Марко, Софья видела его огромные, черные, полные слез глаза – и думала о другом. Перед глазами неотрывно стояло серое осеннее утро, обрывистый берег Угры, высокий человек с широкими плечами и спокойным взглядом. «Где бы вы ни были, Софья Николаевна, я найду вас». Он сдержал свое слово. Он ни в чем не был виноват перед ней. Он любил ее… Софья с ужасом почувствовала, что у нее перехватывает дыхание. «Прочь!» – скомандовала она видению – и оно исчезло. Софья взяла последнюю, чистую, звенящую, взлетевшую к потолку театра ноту – и упала на руки Марко, содрогаясь от сухих, бесслезных рыданий, которых, к счастью, не было видно никому в зале. Четвертый, последний акт закончился.