«Мне бы это было противно». От воспоминаний Вада внезапно оробела.
Если бы Нэнси Спарлинг была рядом, девушка не придавала бы этому значения, но от необходимости противостоять в одиночку все внутри у нее сжалось от страха.
Она открыла сумочку, достала несколько писем, которые ей дала Нэнси, и билеты на поезд.
Одно из писем Вада прочитала. Оно было отправлено из отеля «Мёрис»и адресовано ее матери в Нью-Йорк.
В нем по-французски, с нарочитой пышностью говорилось:
«Имеем честь сообщить вам, что номер, который вы заказали для вашей дочери, мисс Эммелин Хольц, и для мисс Нэнси Спарлинг, самый лучший и самый роскошный в нашем отеле…»
Далее следовало описание всех удобств, которые были к услугам тех, кто останавливается в «Мёрисе».
Вада внимательно прочитала письмо. Затем обратилась к Чэрити.
— У меня есть идея.
— Какая, мисс Вада?
— Мама заранее заказала для нас номер в гостинице, но, естественно, у них нет сведений о наших внешних данных — моих и мисс Спарлинг.
— К чему это? — удивилась Чэрити.
— К тому, что они не знают, как мы выглядим.
— Вам понадобится только сообщить, кто мы.
— Да, — согласилась девушка, — но я знаю, что Нэнси Спарлинг никогда не останавливалась в «Мёрисе». Это мама выбрала для нас отель. Нэнси говорила, что она обычно жила в «Бристоле», который, между прочим, предпочитает и принц Уэльский.
— Я уверена, что в «Мёрисе» нам будет очень удобно, мисс Вада. В последний раз, когда мы с вашей матушкой были в Париже, то жили в «Риволи», но нам там не понравилось, поэтому миссис Хольц решила отдать предпочтение «Мёрису».
— Значит, они тебя тоже не знают, — тихо заключила Вада.
Чэрити взглянула на нее с недоумением, а девушка продолжила:
— Мне не хотелось бы говорить, кто я такая. Как ты думаешь, мне не сложно будет выдать себя за мисс Спарлинг?
— Почему вы хотите это сделать, мисс Вада? — с удивлением спросила Чэрити.
— На случай, если там окажутся журналисты. Предположим, они напишут во французских газетах, что я вместе с тобой остановилась в «Мёрисе»; это сообщение может перепечатать «Нью-Йорк геральд», и мама таким образом все про нас узнает.
— О, мне бы это никогда не пришло в голову! — воскликнула служанка. — Конечно, ей все это не понравится. Говорю вам, мисс Вала, она это не одобрит!
— Знаю, — согласилась Вада, — поэтому, думаю, у меня неплохая идея: когда мы приедем в отель, я скажу, что мисс Эммелин Хольц задерживается и прибудет позднее и что я — мисс Нэнси Спарлинг, ее спутница. Разве это не здорово!
Чэрити обдумывала то, что предложила Вада.
— Ну что вам сказать… Я не вижу в этом ничего плохого. Мне, конечно, не хотелось бы, чтобы ваша мать узнала о том, что вы затеяли. Лично я все это не одобряю. Мисс Спарлинг не следовало бы предлагать вам ехать сюда одной. Она меня просто удивляет! Это совершенно невообразимо!
— Поэтому, Чэрити, будет намного лучше, если никто не узнает, кто я.
— Но я могу забыть и не назвать вас «мисс Спарлинг»!
— Не думаю, чтобы кто-нибудь услышал, как мы разговариваем, — улыбнулась Вада. — Но если кто-то и услышит, мы объясним, что «Вада»- прозвище, а это так и есть!
Девушка увидела, что Чэрити обеспокоена, и продолжила:
— Ну кто будет задавать вопросы? Мы никого в Париже не знаем. Мисс Спарлинг сказала, что не собирается давать мне никаких рекомендательных писем: она считает, что французы вряд ли поверят, как и моя мама, что я живу в гостинице одна и меня никто не сопровождает.
— Со мной вы будете в полной безопасности, мисс Вада, — заверила Чэрити.
Путешествие поездом оказалось долгим и утомительным. Далеко за полночь они наконец приехали в Париж.
Город еще не спал. Впечатление было такое, что в ночном отдыхе здесь никто не нуждается.
От вокзала они ехали в экипаже, и Вада зачарованно смотрела в окно. Они проезжали мимо высоких серых домов с деревянными ставнями на окнах — их-то Вада как раз ожидала увидеть, но бульвары ее заворожили и оказались намного оживленнее, чем она представляла.
Из окна экипажа девушка видела прогуливающихся парижан, которые казались совершенно беззаботными, и кафе со столиками, выставленными прямо на улицы. У столиков сидели посетители, оживленно беседуя за стаканчиком вина, и вино от необычно яркого освещения витрин и фасадов играло всеми цветами — янтарным, зеленым, желтым, розовато-лиловым.
Экипаж свернул на площадь Оперы.
«Гранд Опера»- нарядное, великолепное здание Гарнье, отделанное золотом и мрамором, было похоже на романтический сказочный замок.
Вада спрашивала Нэнси Спарлинг об оперном театре.
— Это нечто грандиозное: роскошное, немного пошловатое, веселое, таинственное и впечатляющее зрелище, — ответила она.
Девушка знала, что в этом театре была самая большая сцена в мире.
Они ехали теперь по улице Мира, центру парижской изысканности и изящества. В этот час ночи знаменитая улица была почти безлюдна.
Затем экипаж въехал на Вандомскую площадь. Над зданием министерства юстиции и домом, где жил Шопен, уходила ввысь огромная белая колонна Траяна[1], водруженная здесь в честь Наполеона Бонапарта.
— Все это просто великолепно! — восхищалась Вада.
В отеле «Мёрис» она заметила, что никого особенно не интересует ее объяснение, что мисс Хольц приедет позже.
Поверив на слово, что Вада и есть мисс Спарлинг, ее и Чэрити проводили в очень просторный и тщательно убранный номер.
Девушка невольно подумала, что только такие апартаменты и могла выбрать для нее ее мать.
Толстые пушистые ковры устилали комнаты, а бахрома с кисточками украшала тяжелые бархатные портьеры.
Все мягкие, обитые дамастом стулья оказались в чехлах, но в этих комнатах было больше света, чем в каких-либо других, где Ваде приходилось бывать прежде.
По обеим сторонам гостиной, расположенной в центре номера, находились две большие спальни и одна поменьше, видимо, предназначенная для служанки. Кроме того, в номере было несколько ванных комнат и множество шкафов, буфетов, антресолей — при виде их Вада подумала, что ее багаж слишком мал для отведенного ему места.
Несмотря на поздний час, Чэрити настояла на том, чтобы распаковать несколько дорожных сундуков, и Вада распорядилась, чтобы ужин принесли в номер.
Покончив с едой, девушка отодвинула стул и сказала:
— Вот мы и в Париже, Чэрити! Я так боялась, что мы никогда сюда не попадем.
— А я бы нисколько не расстроилась, если бы никогда больше не увидела эти чужие кварталы! — ответила Чэрити. — Я уже однажды сказала, мадам: «Я слишком быстро старею, чтобы скитаться по свету, как будто мне восемнадцать лет».
— Но это же настоящее приключение, — мягко возразила Вада.
— Приключения — для тех, кто их любит. Мне бы не хотелось, чтобы вы, мисс Вада, затеяли что-нибудь более рискованное и дерзкое, чем просто легкие прогулки по улице Риволи.
— Думаю, что это самое скучное из всего, что может со мной приключиться, — улыбнулась девушка. — По меньшей мере я могу вообразить смелого темноглазого француза, который из-за меня дерется на дуэли в Булонском лесу.
— Ну уж этого я не допущу! — решительно заявила Чэрити, и Вада рассмеялась.
Ей в самом деле было интересно знать, привлекла бы она внимание тех французов, которых видела за столиками кафе.
Несмотря на свои белокурые волосы и голубые глаза, Вада была типичной американкой, но не могла с уверенностью сказать, преимущество это или нет.
После того как девушка переоделась ко сну, Чэрити еще долго суетилась в спальне, шурша тонкой оберточной бумагой. Но наконец она выдохлась и ушла к себе.
Оставшись одна, Вада подошла к окну и раздвинула шторы.
Окна номера выходили на улицу Риволи, за ней виднелся сад Тюильри.
Она вспомнила, что этот сад, на который сейчас опустилась ночная мгла, когда-то был местом героических и кровавых сражений.
Мисс Чэнинг рассказывала ей на уроке, что в 1792 году Людовик XVI сдал Тюильри вторгшейся толпе революционеров, и его швейцарская гвардия, которой он отдал приказ прекратить огонь, потеряла две трети своих солдат, когда те, отступая, пытались бежать через парк.