— Нам нужно больше деталей, — говорит она и делает глоток. — Держу пари, что дочери мистера Оффермана будут первыми, кто разнюхает ложь. Девушки умнее в этих вещах, так что, если его дочери выяснят правду, они расскажут папочке. Нам нужно быть более убедительными. Итак, однажды вечером в баре мы поняли, что влюблены друг в друга, да?
— Да. Всего несколько недель назад. Все это произошло быстро.
— Но как это началось? Как именно? Что послужило точкой отсчета нашего романа?
— Шарлотта, я рассказал эту историю отцу. Он не спрашивал подобных деталей.
— Но женщины будут, — убеждает она и шевелит безымянным пальцем, на котором пока нет кольца, — после того, как я надену кольцо, все женщины будут ворковать над ним и спрашивать о подробностях того, как мы влюбились. Вероятно, уже за завтрашним ужином. Нам нужна легенда, — говорит она, решительно расхаживая по маленькой кухне. Потом в ее глазах загорается идея. — Я придумала! Как-то вечером, в четверг, в «Лаки Спот», за бокалом вина после закрытия, ты пошутил о том, что все думают, будто мы пара, и я сказала: «Может быть, нам следует ею стать». А потом наступила неловкая пауза в разговоре, — говорит она, и ее тон смягчается, как будто она вспоминает о той роковой ночи.
Я продолжаю, поддерживая историю о нашей истории любви понарошку:
— Только это не было неловко. Это было правильно, — говорю я, даря ей свою лучшую влюбленную улыбку, — и мы сознались в том, что у нас есть чувства друг к другу.
— И у нас был потрясающе волшебный поцелуй. Определенно.
— Не только потрясающе волшебный поцелуй. У нас был самый волшебный секс, о котором можно только мечтать, — об этом я должен был упомянуть.
Она краснеет, замолкает и допивает свой холодный чай. Я допиваю свой и кладу оба стакана в посудомоечную машину, аккуратно выравнивая их в верхнем ряду — так, как ей нравится.
— Тогда будет проще объяснить, почему ты сделал мне предложение прошлым вечером в баре — потому что именно там все началось. Ты сделал это после того, как все ушли. Опустился на одно колено и сказал, что к черту кольцо, что больше не можешь ждать и что я должна стать твоей.
— Отлично. Мне нравится. Легко запомнить.
Я закрываю посудомоечную машину и встречаю ее взгляд. В ее карих глазах нежность и сладость.
— Спенсер. Спасибо тебе.
Я смотрю на нее так, будто она сумасшедшая.
— За то, что положил стаканы в посудомоечную машину?
— Нет. Что согласился на все это, — она обводит взглядом всю территорию квартиры. — Я заставляла тебя отвечать на глупые вопросы и слушать мои истории. Но мне нужно было почувствовать, словно все это происходит на самом деле.
— Почувствовала? Ты осознаешь, что стоишь на пути превращения в миссис Холидей?
Она смеется.
— Это забавно. Но сочетание этих двух слов никто никогда не должен услышать, — говорит она, рассеяно проводя рукой вниз по моей, когда мы выходим из кухни. — Ты общепризнанный холостяк на всю жизнь.
Я киваю, подтверждая этот статус. Тотальный плейбой. Окончательно и бесповоротно, стопроцентный холостяк. Невозможно окольцевать свободную птицу.
— Это точно.
Она тянется к сумочке на столе в гостиной.
— Подожди. Есть еще один тест.
— Ты собираешься заставить меня прыгать через обруч? Блин. Ты непредсказуема.
Она фыркает.
— Не думаю, что выбор моих трусиков был сложной задачей. Но как бы то ни было, это тест для меня. Последнее испытание, чтобы убедиться, что я готова идти в магазин твоего отца, ведь это наше первое появление на публике — мистер Холидей и его невеста.
Я скрещиваю руки на груди, ожидая, что она будет делать дальше.
Она смотрит прямо мне в глаза, ее губки сжаты в прямую линию, выражение лица необычайно серьезно.
— Мне нужно, чтобы ты попытался выщекотать правду из меня.
Я скептически приподнимаю бровь.
— Серьезно?
— Абсолютно. Ты же знаешь, что это моя слабость, — говорит она, кивая, и начинает отступать к серой мягкой кушетке, опускаясь вниз в море синих, красных и фиолетовых подушек. Ей нравятся цвета драгоценных камней. Когда она ложится на подушки, золотые пряди ее волос веером рассыпаются на подушке ярко-синего цвета.
— Вперед, — командует она, — мне нужно знать, что я не сдамся. Мне нужно доказать себе, что даже пытка щекоткой не заставит меня открыть тайну моего лучшего друга.
Я расстегиваю манжеты и закатываю рукава своей рубашки.
— Не щади меня, — говорит она.
— Не в моем стиле.
— Заставь меня извиваться. Сделай это чистой пыткой. Заставь меня захотеть отказаться от всего этого. Это единственный способ, который позволит нам узнать, действительно ли я смогу справиться с этим в течение следующей недели.
Я расставляю руки пошире.
— Что тут скажешь, Мамонтенок? Я верю в тебя.
А потом бегу к дивану и приступаю. Я вцепляюсь ей в бока и свирепо щекочу — и пусть это Шарлотта, я не собираюсь униматься. Отдаваясь моменту, я щекочу ее ребра, и через наносекунду она начинает извиваться.
— Признайся, ты на самом деле не помолвлена со Спенсером Холидеем, — говорю я, как жестокий экзаменатор.
— Он будет моим мужем, я клянусь, — она вопит, а я щекочу ее сильнее.
— Я не верю тебе. Говори правду. Это все игра. Он заставил тебя сделать это.
С визгом она мечется взад и вперед в дикой попытке отползти подальше от меня. Неудержимый смех сотрясает все ее тело.
— Я всегда была от него без ума.
— Не верю! — кричу я, вцепившись в ее бедра. Она вполне могла бы быть угрем — так настойчиво пытается сбежать. Она практически полностью зарывается в подушки, чтобы избежать моей щекотки. Но я сильный и удерживаю ее. Мои пальцы движутся вверх по ее ребрам, и она вся извивается, выгибая спину.
— Боже мой, нет!
Черт возьми. Кажется, я защекотал ее до предела. Она героически переносит пытку. Ее лицо искажено, нос сморщен, а рот широко открыт от беспрерывного смеха.
— Почему? Почему ты без ума от него? — требую я, изо всех сил стараясь лишить ее контроля. Это и происходит — она прижимается коленом к моему животу, пытаясь меня остановить. Я блокирую эти попытки, и ее коленная чашечка упирается в мое бедро. Даже не больно.
— Потому что, — говорит она, тяжело дыша, ведь мои пальцы все еще бегают по ее бокам, — он заставляет меня смеяться.
Теперь я рядом с ее подмышками.
— Почему еще?
— Потому что он открывает для меня двери, — говорит она, переходя на визг на последнем слове, ибо я достигаю ее наиболее чувствительного к щекотке места.
— Еще одна причина, — требую я, когда она попадает в ловушку между моих ног, оказавшись прижатой бедрами к кушетке.
Ее смех внезапно прекращается, а глаза округляются.
— Он огромный, — говорит она шепотом. Мы оба молчим несколько секунд. Потом я одобрительно киваю и заканчиваю мучения.
— Ты доказала свою преданность нашему делу.
Я смотрю на нее сверху вниз. Волосы рассыпаны в диком беспорядке, черная блузка задралась, оголив живот и демонстрируя несколько сантиметров нежной плоти. Ее прерывистое дыхание делает меня твердым. Это тот момент, когда я должен слезть с нее. Я действительно должен. Она больше не двигается. Она не борется со мной. Я должен остановиться, взять ее за руку и пойти за кольцом. Но ее глаза кажутся другими. Я никогда не видел их такими. Что-то похожее на уязвимость мелькает в них.
— Мы должны попрактиковаться, — говорит она тихим голосом, и ее слова оседают в воздухе, словно снежинки.
— Попрактиковаться? — повторяю я, потому что и так знаю, что она имеет в виду, но, вместе с тем, не хочу ошибиться в своих предположениях.
Она приоткрывает рот и скользит языком по нижней губе.
— В том, что мы делали на улице. Чтобы было правдоподобно.
— Следующий этап тестирования?
Она кивает.
— Я не могу себе представить двух людей, которые только что обручились и не поцелуются хотя бы раз на завтрашнем мероприятии. Это сделало бы все более правдоподобным, не думаешь? Не должно выглядеть так, словно мы делаем это впервые.
— Это точно. Как в кино, когда мужчина и женщина планируют находиться в одном номере в отеле и делают вид, что они пара, а хозяин гостиницы говорит за ужином: «Поцелуй девушку». Ты ведь об этом, да?