Но когда я открываю стеклянные двери, то попадаю в теплый июньский день. Вдали ослепительно сверкает Миррор-лейк, и я ладонью прикрываю глаза. От Лейк-Плэсида пять часов что до Бостона, что до Нью-Йорка. Ближайший к нему большой город — Монреаль, да и тот в двух часах езды. Этот затерянный в глуши обаятельный туристический городок окружен нетронутыми озерами и горами хребта Адирондак.

Настоящий рай. Если вам не нужен доступ к аэропорту.

Но сегодня он мне не нужен. Убивая время до ужина, я не спеша иду мимо магазина лыжной экипировки и мимо ларька с мороженым. У меня столько ностальгических воспоминаний, связанных с этим городом, — оттого, наверное, что он мой. Когда ты младший из шестерых детей, то ничего своего у тебя нет. Думаю, именно поэтому я и пошел в хоккей — вся моя семья увлекалась футболом. До тех пор, пока меня не пригласили в «Элитс», на камни Адирондака не ступала нога ни одного Каннинга. Покинуть родительское гнездо, чтобы приехать сюда, для меня, тинейджера, было по ощущению как полет на Луну.

Сейчас четыре. Есть время пробежаться или поплавать, но сперва мне надо переодеться.

Все дети и тренеры живут в старом общежитии, построенном к Зимней Олимпиаде-1980 для европейских спортсменов. От катков до него минут пять. Взбежав по ступенькам, я прохожу мимо доски с именами былых обитателей этого дома и перечислением завоеванных ими наград, но не задерживаюсь. Несколько лет в этом городе — и вы начнете забывать впечатляться.

Моя комната находится на втором этаже, и я всегда поднимаюсь туда пешком, предпочитая лестницу старому, скрипучему лифту. В полутемном холле пахнет мастикой и цветущей снаружи сиренью. А еще чуть-чуть грязными носками. В здании, целиком заселенном хоккеистами, без этого никуда.

Шагах в десяти от двери, уже с ключами в руках, я вдруг замечаю неподвижно стоящего человека. Одного этого хватает, чтобы напрячься. А потом я узнаю́, кто это.

— Иисусе!

— Вообще я по-прежнему отзываюсь на Веса, — говорит он, отталкиваясь от стенки. — Или на Райана. Ну, или на дубину.

— Ты… — Мне немного страшно произносить эти слова, ведь он так долго от меня отгораживался. — …Мой сосед?

Чтобы чем-то занять свои руки, я открываю дверь. Чувствую, как внизу живота зарождается бурлящая волна радости. Сама идея о еще одном сумасшедшем лете в компании Весли… не верится, что это может быть правдой.

— Ну… — В его голосе — непривычная осторожность. И поскольку теперь из открытой двери в холл проникает свет, у меня появляется возможность по-нормальному увидеть его лицо. Он чем-то встревожен. Глаза запали, челюсти, обычно развязно-расслабленные, крепко сжаты.

Чудно́.

Я вваливаюсь в комнату и бросаю ключи на кровать.

— Я на пробежку. Хочешь, пошли со мной. Насколько я понимаю, ты приехал к Пату тренировать, иначе тебя бы тут не было.

Он кивает. Но когда я начинаю снимать толстовку, засовывает кулаки в карманы и отворачивается.

— Только нам надо поговорить.

— Окей. — О чем? — Можно, пока будем бегать. Если ты не растолстел после своей великой победы.

— Ладно. — Хмыкнув, он забирает из холла большую спортивную сумку.

— Пат еще на тренировке сказал что-то насчет соседа. Он ведь тебя имел в виду, да? Он просто решил развести интригу?

Стоя ко мне спиной, Вес кивает. Потом стягивает через голову свою выцветшую футболку. И боже, он реально громадный. Сплошные бугристые мускулы и татуировки.

Я и забыл, что в наше последнее лето здесь мы были еще пацанами. Тинэйджерами. Кажется, будто это было вчера.

— Нормальная у тебя комната, — отмечает он, переодеваясь в майку и спортивные шорты.

Это правда. Вместо двухъярусной койки здесь две встроенные в стенные ниши кровати, а между ними — свободное пространство приличной величины.

— Тренерам дают комнаты попросторнее. Шикую уже три года.

Он разворачивается ко мне.

— С кем жил?

— С кем придется. — Я натягиваю беговую футболку, затем переобуваюсь в кроссовки. На то, чтобы завязать шнурки, уходит еще пара секунд. Мне не терпится поскорее отсюда выбраться и побежать. Может, тогда Вес перестанет вести себя странно и скажет прямо, что у него на уме. — Идем?

Он пинает свою сумку.

— Оставлю ее тут.

— А где же еще-то?

Он морщится. Почему — я не знаю.

Глава 9

Вес

На улице Джейми поворачивает в сторону Миррор-лейк, и я бегу за ним следом. Сколько раз мы с ним делали этот круг? Наверное сотню, не меньше.

— Помнишь лето, когда мы условились каждый день без исключений пробегать по пять миль? — спрашиваю я, когда общежитие остается позади.

Он сбрасывает скорость, и дальше мы бежим в легком темпе.

— Конечно.

— А потом в один из дней у нас было сразу две тренировки и тренажерка, но ты сказал, что мы обязаны побежать, иначе лето не засчитается. — Я фыркаю от одного только воспоминания об этом.

— Тебя никто не заставлял перед пробежкой объедаться мороженым.

— Я умирал от голода. Правда, с тех пор я даже не могу смотреть на фисташки.

Джейми хмыкает.

— Газон — а на нем нежно-зеленая рвота.

— Хорошие были времена. — О, да. Я бы выворачивал свое нутро наизнанку хоть каждый день, если б это помогло сделать так, чтобы между нами все опять стало просто. Гоняться вокруг озера за высокой светловолосой фигурой Каннинга было единственным, чего я желал от жизни.

Хотя, к черту вранье. С куда большей радостью я бы разложил его на земле и посрывал с него всю одежду. Прямо сейчас меня убивает то, что я опять его вижу.

Мне, впрочем, надо сказать ему одну вещь, и поскорее. Следующую милю мы бежим молча, и все это время я заново репетирую его, свое монументальное извинение. Если Джейми придет в ужас, мне будет больно.

Лодки на озере качаются под взмахами весел, и я ощущаю себя так же шатко, как они выглядят.

— Так о чем ты хотел поговорить? — в конце концов произносит Джейми.

Все. Тянуть больше нельзя.

— Я пробуду здесь только до конца июля. — Сначала лучше разделаться с вводной.

— Я тоже. Должен к первому августа быть в Детройте. А ты двинешь в Торонто, да? Тебя подписали?

— Угу. Но послушай… Мне надо сказать… Короче, если ты не хочешь жить со мной в одной комнате, то я попрошу Пата переселить меня. И не обижусь.

Джейми резко останавливается, и мне приходится притормозить, чтобы не врезаться ему в спину.

— Почему?

Опять облажался. И из меня выплескивается все разом.

— Каннинг, я гей. И да… может, в общем и целом это не такое уж и большое дело, но, когда мы в прошлый раз жили вместе, я… развел тебя на всякое разное. Это было не круто, и из-за этого я четыре года чувствую себя просто дерьмово.

Очень долго он просто смотрит на меня с разинутым ртом. А когда, наконец, заговаривает, то произносит совсем не то, что я ожидал услышать.

— И?

И?

— И… я прошу у тебя прощения.

Он краснеет.

— Ты же в курсе, что я из Северной Калифорнии? И что у меня есть человек десять знакомых геев?

— Допустим… И что?

Рот Джейми открывается, потом закрывается. И открывается снова.

— Ты поэтому не звонил мне четыре года и не отвечал на мои смс?

— Ну… да. — Я в полнейшей растерянности. Я только что признал себя виновным в мудачестве первой степени и, можно сказать, в растлении, а его волнуют какие-то смски.

Лицо Джейми становится на оттенок краснее. Затем он снова срывается с места, а я так ошеломлен, что пускаюсь за ним только через секунду.

Теперь он бежит быстрее. Его длинный шаг становится шире, локти начинают работать активней. Спортивная футболка, надетая на нем, облегает каждую мышцу, и я ревную к этому куску полиэфирной ткани.

Я не знаю, что творится у него в голове, пока он преодолевает оставшиеся три мили вокруг Миррор-лейк — со мной, смущенным и обескураженным, сзади. На обратном пути мы бежим через город мимо всех наших любимейших в прошлом мест — кондитерской со сливочными помадками и магазина игрушек, где продавались стреляющие резинками пистолеты. Мимо пекарни «Чудо на льду».

Я не вижу его лица до тех пор, пока он не останавливается напротив закрытой на лето трассы для тобоггана. Жаль, что нам нельзя перенестись в те беспечные времена, когда самым большим моим преступлением было перелезть через ограду.