– Понимаю-понимаю.
– Какая вы упрямая! Вы хотя бы там бывали?
– А вы?
– Десятки раз, в том числе когда здание закрыто для публики.
– Хвастун!
– Вовсе нет, я подружился с директором.
– Что же происходит в этой Опере?
– Ничего вы не понимаете, сами видите! Моя героиня – потерявшая голос певица, которую неудержимо тянет сюда.
– Вот оно что!
– Что – вот оно что?
– Ничего.
– Вы же не уйдете, оставив меня здесь с вашими «вот оно что» и «ничего»?
– Что я должна, по-вашему, сделать?
– Понятия не имею, надо что-то придумать.
– Можно несколько минут полюбоваться фасадом.
– Хорошо вам шутить! Творческий процесс – хрупкая материя, вы даже не представляете, до какой степени хрупкая. Своим «ничего» вы можете на три дня лишить меня вдохновения.
– Мое «ничего» обладает такой силой? Уверяю вас, оно совершенно безобидно.
– По-вашему, четвертая сторона обложки – это что-то безобидное? Между прочим, она может подарить книге жизнь или обречь ее на смерть.
– Какая еще четвертая сторона обложки?
– Краткое содержание на задней стороне обложки.
– Успокойте меня: то, что вы рассказали про будущую книгу – это ведь не краткое ее содержание?
– Чем дальше, тем хуже! Теперь я целую неделю не смогу сочинить ни словечка.
– Раз так, мне лучше помолчать.
– Поздно, вред уже причинен.
– Вы меня дразните.
– Вовсе нет. Принято считать, что это легкий хлеб, и с определенной точки зрения так оно и есть. Ни тебе графика, ни начальства, ни структуры, но в том-то и дело, что работать без структуры – все равно что болтаться в шлюпке посреди океана. Стоит проморгать одну-единственную волну – и шлюпка переворачивается. Спросите актера, как чихнувший в разгар пьесы зритель заставляет его забыть роль. Нет, вам этого не понять…
– Вероятнее всего, – ответила Миа надменно. – Мне ужасно совестно, я вовсе не хотела так вас удручить своим легкомысленным «ничего».
– Простите, наверное, я просто не в духе. Вернувшись вчера вечером, я не выжал из себя ни единой строчки, а ведь сидел до поздней ночи…
– Из-за вчерашнего ужина?
– Я совсем не то имел в виду.
Миа внимательно наблюдала за Полом.
– Здесь слишком много людей! – воскликнула она.
Видя его растерянность, она схватила его за руку и потянула к лестнице дворца Гарнье.
– Садитесь! – приказала она и уселась на две ступеньки ниже его. – Итак, что происходит с вашей героиней?
– Вам действительно интересно?
– Иначе я бы не спрашивала.
– Никто не понимает, в чем причина ее недуга, никакой болезни у нее не находят. Устав от бесполезного лечения, она живет затворницей в своей квартире. Опера – вся ее жизнь, а ей даже не на что купить туда билет, приходится наняться билетершей. Те, кто раньше не жалел денег, чтобы насладиться ее пением, теперь дают ей чаевые за то, что она помогает им найти место. Потом ее узнает один музыкальный критик.
– Хорошая, многообещающая роль. Что дальше?
– Дальше я еще не написал.
– Кончается хоть хорошо?
– Откуда я знаю!
– Нет уж, давайте условимся: конец должен быть хороший.
– Бросьте, я еще ничего не решил.
– Вы считаете, что в жизни не хватает трагедий, что людям мало бед, лжи, подлости, нищеты? Собираетесь еще добавить? Украсть у них время, рассказывая истории с плохим концом?
– Романы должны опираться на реальность, иначе получаются слащавыми и сентиментальными.
– Пошлите к чертям тех, кому не по душе счастливые финалы, пусть и дальше барахтаются в своей безнадежности. И так от них спасу нет, зачем еще оставлять за ними последнее слово?
– Есть и такая точка зрения.
– Нет, это вопрос здравомыслия и смелости. Что толку играть на сцене, писать книги, рисовать, ваять, – словом ввязываться во все это, если не приносишь другим радость? Выжимать из обитателей хижин слезу, потому что это престижно? Знаете, чего в наши дни стоит завоевать «Оскар»? Это хуже, чем лишиться рук или ног, отца или матери! Щедрая порция бедствий, гнусности, низости – и все рыдают и кричат: «Гений!» Тот, кто вызывает смех, заставляет мечтать, не вызывает уважения. Хватит с меня культурной гегемонии маразма. У вашего романа будет хороший конец, и точка.
– Договорились, – с опаской проговорил Пол.
Его сбило с толку ее волнение, и он не решился ей противоречить.
– К ней вернется голос? – не унималась Миа.
– Там видно будет.
– Лучше пусть вернется, иначе я не куплю вашу книгу.
– Я вам ее подарю.
– А я не стану читать.
– Хорошо, я буду работать в этом направлении.
– Рассчитываю на вас. А теперь идемте выпьем кофе и вы расскажете мне, как поступит этот критик, узнавший бывшую певицу. Какой он, кстати, – симпатяга или мерзавец?
Прежде чем у Пола нашелся ответ, она продолжала с прежним пылом:
– Вот было бы хорошо, если бы сначала он был мерзавцем, а потом благодаря ей исправился, а она благодаря ему снова бы запела. Разве не богатая идея?
Пол достал из кармана ручку и подал Миа.
– По пути в кафе настрочите мой роман, а я тем временем приготовлю буйабес.
– У вас, часом, не дурной характер?
– Полагаю, нет.
– Потому что у меня нет никакого желания пить кофе в компании человека с дурным характером.
– Уверяю вас, я не такой.
– Ладно, но это все равно не считается.
– Наверное, у вас на кухне весело, с таким-то шефом, как вы!
– Это комплимент или насмешка?
– Осторожно, не угодите под колеса! – крикнул он, хватая ее за руку и не давая выскочить на проезжую часть. – Здесь вам не Лондон, а Париж, машины появляются с другой стороны.
Они устроились на террасе «Кафе де ла Пэ».
– Хочу есть, – объявила Миа.
Пол подал ей меню.
– Ваш ресторан не обслуживает в обеденные часы?
– Почему, обслуживает.
– Кто там трудится сейчас?
– Моя партнерша, – ответила Миа, опустив глаза.
– Иметь партнершу очень практично. Увы, в моем ремесле это было бы затруднительно.
– Эту роль отчасти исполняет ваша переводчица.
– Не пишет же она за меня романы в мое отсутствие! Почему вы уехали из Англии и подались во Францию?
– Для этого нужно всего лишь пересечь Ла-Манш, а не океан. А вы?
– Я первым задал вопрос.
– Захотелось, и все. Чтобы изменить жизнь.
– Дело в вашем бывшем… друге? Вы же не вчера здесь объявились?
– Я бы предпочла не говорить об этом. Лучше расскажите, почему вы покинули Сан-Франциско.
– Сначала сделаем заказ. Выяснилось, что я тоже голоден.
Как только официант отошел, Пол поведал ей об эпизоде, последовавшем за изданием его первого романа, о своей внезапной славе, ставшей для него суровым испытанием.
– Вас подкосила известность? – заинтересовалась Миа.
– Не будем преувеличивать, писателю не приходится даже мечтать о славе рок-певца или кинозвезды, но я не играл роль, а вывалил на бумагу свои собственные внутренности – в переносном смысле, разумеется. И это при моей болезненной стеснительности! Поверите ли, в колледже я даже принимал душ в трусах!
– Сегодня ваша физиономия красуется на первой полосе газеты, а уже завтра в эту газету заворачивают жареную рыбу. Вот и вся цена известности, – проговорила Миа.
– Вам часто приходится подавать клиентам жареную рыбу?
– Фиш-энд-чипс снова стала модным блюдом, – ответила она с улыбкой. – Как ни странно, сейчас мне самой ее захотелось.
– Тоска по родине?
– Нет, это мне несвойственно.
– Он так вас измучил?
– Я свалилась с большой высоты, я была единственной, кто не видел изнанки экрана.
– Какого экрана?
– Это так, к слову.
– Любовь ослепляет.
– Думаю, эта вопиющая банальность – как раз обо мне. Что вам мешает отправиться к вашей переводчице? Писатель может творить где угодно, разве нет?
– Не знаю, хочет ли этого она. Если бы хотела, то, наверное, подала бы мне сигнал.
– Необязательно. Вы много общаетесь?
– По скайпу раз в неделю, в выходные. Иногда по электронной почте. Мне знаком только маленький уголок ее квартиры – тот, который попадает в камеру ее компьютера, остальное отдано на волю воображения.