– Я никогда не хотела быть женой твоего отца, – рассказывала графиня. – Я была влюблена в другого. Мне было всего восемнадцать, а твоему отцу почти сорок. Я знала, какая о нем шла слава. Он слишком много пил и… в общем был не тем человеком, которого хотела бы видеть своим мужем порядочная девушка. Ты знаешь, что случилось. Он похитил меня и привез в Ротемский замок. Он не собирался жениться на мне, он хотел сделать меня своей любовницей, но я не соглашалась. Пусть я и не принадлежала к высшему обществу, но была из уважаемой семьи. Мой отец держал несколько магазинов в Лондоне, дал мне хорошее образование.
Рассказ о давних событиях причинял ей боль, и Элен на некоторое время замолчала.
– Увидев, что я непреклонна, твой отец предложил мне стать его женой, но я рассмеялась ему в лицо. Я так была уверена, что родители вызволят меня. Но вместо этого от них пришло письмо, где говорилось, что, если я откажу графу, они бросят меня на произвол судьбы.
Что я могла сделать, не имея ни денег, ни помощи от друзей? И вот мы поженились – во всяком случае, я так считала. Молодой священник твоего отца совершил обряд и сделал запись в церковной книге. Я была слишком наивна и еще не знала, что без одобрения церкви и без оглашения брак не считается действительным.
Элен первый раз за время рассказа подняла глаза на Маркуса и продолжала:
– Джону было только восемнадцать. Он не был настоящим священником, ему еще предстояло получить сан. А твой отец угрожал ему – дал понять, что если Джон не подчинится его воле, то не бывать ему священником. По прошествии лет Джон во всем мне признался.
– Джон? Ты имеешь в виду Джона Ривза, моего священника? – спросил Маркус. – Почему мне этого никто не сказал? Почему его не отстранили от должности?
– Я не хотела, чтобы все это стало известно. Не хотела, чтобы позор лег на моих детей. Что до Джона, то он был такой же жертвой твоего отца, как я. С тех пор он всегда был мне истинным другом.
Она помолчала, успокаиваясь.
– Долгое время я ничего не подозревала, мне и в голову не приходило, что можно жить, выдавая любовницу за законную жену. А твой отец всех заставлял называть меня графиней. Ему ничего так не нравилось, как плевать в лицо обществу. «Посмотрите на Ротема, – кричали его дружки, – он живет по своим правилам».
Я, наверно, должна была все понять, когда после свадьбы он не вручил мне фамильный браслет. Сказал, что потерял его, и я поверила. А когда его приятели, идя к нам, не брали с собой жен и дочерей, твой отец отговаривался тем, что они, мол, все благородного происхождения, аристократы, что они смотрят на меня сверху вниз, потому что я всего лишь дочь портного. Больше десяти лет прошло, пока я узнала правду.
– Но ведь об этом мало кто знал? – сказал Маркус, взглянув на Пенна. – Я ничего подобного не слышал…
– Да, – подтвердил Пени. – Ходили слухи, но по большей части им не верили. В конце концов мы жили в Ротемском замке, и ты признал нас как членов твоей семьи. Ты не можешь представить, каким тяжким грузом все это лежало на нас. Я рад, что ты наконец все узнал. Я сам давно хотел тебе это рассказать.
– Все это не имеет ни малейшего значения, – сказал Маркус решительно. – Во всяком случае, для меня. Продолжай, Элен. Как ты узнала правду?
Элен тряхнула головой.
– Достаточно сказать, что это произошло случайно. Наш брак оказался недействительным. Когда я обвинила твоего отца в мошенничестве, он рассмеялся. Я хотела оставить его, но куда я могла пойти? Он не позволил мне забрать детей, а если бы и позволил, на что бы мы жили? Поэтому я осталась.
– Я сочувствую тебе, – искренне сказал Маркус, – сочувствую всем сердцем.
– Так что, – Элен опустила голову, – все это время Дэвид Литтон был твоим наследником. Я не видела смысла рассказывать тебе все это, предполагая, что ты женишься, у тебя появятся дети и тогда никто ни о чем не узнает.
– А если бы со мной что случилось, что тогда?
– Тогда правда, конечно, открылась бы, – ответил за мать Пени.
– И все перешло бы к Дэвиду, – добавил Маркус.
– Разумеется.
– Ты давно об этом знал, Пенн?
– С тех пор, как ты ушел на войну. Мама почувствовала, что должна все мне рассказать на тот случай, если ты не вернешься. Мы решили ничего не говорить Саманте и Трису. Это было нашей с мамой тайной.
Маркус улыбнулся своим мыслям.
– Что ты находишь в этом смешного? – спросил Пени.
– Все то время, пока я был на войне, – сказал Маркус, – я чувствовал себя одиноким, думал, моей семье будет все равно, случись что со мной. Но вам, значит, было не все равно?
Пени улыбнулся:
– Думаю, вряд ли кто так горячо молился, чтобы ты уцелел на войне, как мама и я. Нам пора, Маркус. Тебе нужен отдых.
Пени взял чашку с раствором лауданума и протянул Маркусу. Тот принял ее, но пить не торопился. Он еще не все сказал.
Он посмотрел на мачеху.
– Что такое, Маркус?
– Я не хочу, чтобы это беспокоило тебя, Элен. Все останется по-прежнему, никакого скандала не будет, обещаю. Мы с Пенном позаботимся об этом. Тристаму и Саманте знать все это ни к чему.
Элен казалась удивленной, но согласно кивнула.
– Хорошо. Теперь мне нужно поговорить с Пенном, спустись, пожалуйста, вниз и подожди его там.
Когда братья остались одни, Маркус сразу приступил к главному:
– Вся эта ситуация с наследованием просто не выносима, Пени. Я бы убил отца за то, что он так поступил с Элен, со всеми вами. Я серьезно говорю. Нам с тобой предстоит обо всем позаботиться.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду.
– А то, что, ежели что случится со мной, никакого скандала быть не должно. Боже мой! Запись о браке в церковной книге есть. Все, что нам нужно сделать, – это подделать свидетельство. Как ты не додумался об этом, пока я был на войне, не знаю.
Пенн ошеломленно посмотрел на него, потом засмеялся.
– Я иногда подумывал об этом. Но ты забываешь об одном. Наш священник тогда еще не был священником. Как ты собираешься решать эту трудность?
– Пустяки. Можно проставить под всеми бумагами имя какого-нибудь покойного священника, которого никто никогда ни о чем не спросит. А теперь, когда все вы приняты в свете, до этого даже не дойдет. Что ты так смотришь на меня?
Пенн покачал головой.
– Я считал, что знаю тебя, но теперь вижу, что ошибался. У нас с тобой больше общего, чем мне казалось.
– Прекрасно, – сказал Маркус, – займемся этим завтра же утром.
– Будь по-твоему, – ответил Пенн, и они улыбнулись друг другу.
– А теперь, – продолжал Маркус, – вернемся к тому, что случилось вчера. Ты мне еще не рассказал, каким образом там оказалась милиция.
– Очевидно, Эль Гранде, возвращаясь в дом Катрин, встретил отряд полиции, совершавший обычный объезд местности. Когда Эль Гранде обнаружил следы крови, ведущие из кабинета на террасу, он попросил милицию помочь найти вас.
– Интересно, почему он вернулся?
– Не знаю. Но майор обещал прийти завтра поговорить с тобой.
– Так его там не было, когда милиция нашла нас? Я и не думал, что Карузерс был с ними, но я находился в тот момент в таком состоянии, что почти ничего не запомнил. Помню, как Дэвид бил меня лицом о землю, потом ужасную тишину, которую прервал леденящий вопль Эль Гранде. Я видел его, скачущих позади него всадников, и это все, что я помню.
– Майор Карузерс появился позже. Когда тебя принесли домой, Катрин послала за ним солдата. Он молодец, взял все дело в свои руки. Между прочим, майор велел нам говорить, что на тебя и Дэвида напали грабители. Так я и сказал Саманте и то же самое скажу Тристаму, когда он вернется.
Маркус кивнул:
– Безусловно, мы должны помалкивать обо всем. Я не хочу, чтобы все спрашивали, чего добивался Дэвид, желая убить Катрин и меня. Есть новые известия об Эль Гранде?
– Пока нет, но он молод и силен, так что должен выкарабкаться. Майор говорит, что он бывал и в худших переделках. Ну а теперь выпей свой лауданум.
– Минуту. Если появится Катрин, разбуди меня, даже если это будет посреди ночи. Ты понял?
– Понял, но тебе еще многое предстоит объяснить мне, дорогой братец. Однако оставим это на потом, когда встанешь на ноги.
Маркус выпил снотворное и отдал стакан брату.
– Поспи немного, – сказал Пенн и вышел, тихо притворив за собой дверь.
На середине лестницы он остановился, размышляя над предложением Маркуса узаконить брак матери. Хотя он был уверен, что Маркус и его жена произведут на свет наследника, тем не менее благородный жест Маркуса глубоко тронул его. В то же время собственное поведение вызывало в нем чувство стыда. Он думал о минувшей ночи и о том, что виноват в случившемся.