Я, конечно, отказывался: неправильно это было – принимать от мента передачу. А он, как лепший кореш, боднул меня в бок: мол, бери-бери! От всего, так сказать, сердца. Уж очень, говорит, восхищен тем, какими мы с Сережей стойкими оловянными солдатиками оказались. «Ты знаешь, у меня все языки развязывали, кроме вас! Я таких не встречал!» – с восхищением сказал он.
Но не это главное. Главное, что он напоследок мне выдал:
– Мы с тобой одной крови: ты – бандит, и я – бандит, только ты – с одной стороны, а я – с другой.
Вот так. А ты говоришь – «бандиты»…
Потом, когда Илья Покровский узнал славную биографию Терехина, у него волосы на голове зашевелились. У мента этого в шкафу «скелетов» было столько, что хватило бы на все городское УВД с лихвой. Было похищение человека, отжимание чужого бизнеса, разбои и грабежи. Даже убийство его собственной жены было. По углам шептались о нем, и никто не сомневался в том, что устроил его сам Палыч, только доказать никто ничего не мог. Да и не доказывал никто ничего. Сам убил, сам расследовал.
Потом его понесло во власть – герой уголовного розыска, этот Шарапов-Жеглов, решил баллотироваться в городскую думу. И ведь прошел бы! Но тут произошло непредвиденное.
В ту пору из Харькова в Турцию активно ездили челноки за товарами. У каждого в нижнем белье был карман потайной с долларами. И эти денежные обозы повадились регулярно грабить лиходеи с большой дороги.
Проходило все по отлаженной схеме: на трассе автобусы останавливали гаишники и потрошили челноков. И если у каждого из них было не меньше трех тысяч баксов под полой, то несложно сосчитать, сколько «зелени стригли» эти бандиты в форме с каждого автобуса! Не меньше ста штук долларов!
Все эти ограбленные граждане писали заявления. Тоже можно посчитать, сколько их валилось в угрозыск! Наконец, это капитально достало всех в Киеве, и из столицы снарядили бойцов милиции собственной безопасности, которые быстро накрыли эту лавочку.
На очередном ограблении один гаишник был убит, а второй ранен. Гаишник в запале начал угрожать, что, мол, сейчас нагрянет сам Палыч и всех тут расставит по местам. Выяснить, кто такой этот самый Палыч, не составило труда. Так стало известно, что всем этим заправляет начальник местной уголовки Терехин, под чутким руководством которого гаишники уже третий год работают «романтиками с большой дороги».
Судьба Терехина была решена. Его увезли в Киев, где он провел год в тюрьме. Его лишили всех званий и регалий, и вышел он оттуда изрядно ощипанный, но непобежденный. Правда, говорили, что ему удалось сохранить за собой все, что он отнял у коммерсантов: ларьки продавали пиво, чипсы, сникерсы, носочно-чулочная фабрика выдавала миллионы носочно-чулочных изделий, фармацевтическое предприятие лепило из копеечного мела дорогостоящие таблетки от зубной боли, геморроя и волчанки. А еще он создал частное сыскное агентство по поиску украденных автомобилей. Причем все знали, что его сотрудники искали то, что сами и крали. Ну, как в том деле с похищением ребенка…
Вот такая история. На первый взгляд она кажется невероятной, но Илья верил, что все так и было.
«…Знаешь, когда он сказал мне в СИЗО «мы с тобой одной крови», меня чуть не стошнило, будто в дерьмо вляпался. Я, конечно, не белый и пушистый зайчик, но до Терехина мне как до неба. Всем нам до него как до неба…
Одно приятно, что он так про нас с Серегой сказал: «Никогда за всю свою службу таких парней не встречал».
А еще бутылку дорогущего коньяка выкатил и сказал:
– Я выпить с тобой хочу! Выпей со мной! Мне приятно будет, потому что я вас уважаю!
– Я не пью. – Это все, чем мог я ему ответить тогда на его «любовь».
Ольга привыкла к письмам оттуда и ждала их. Она все больше открывала для себя человека, который писал ей. И все больше верила ему. Не без помощи Лехи-Рассола.
Она уже и отвечала на письма Покровского длинными посланиями, рассказывая о себе, о соседях своих, Капустиных, и задавала много вопросов – о жизни его до и за, о сыне, о море.
Где-то после десятого письма Ольга спросила Илью: «А к тебе кто-нибудь приходит на свидания?»
Если бы он видел ее в этот момент, он бы не узнал эту ершистую девушку, которая за словом в карман не лезет и, невзирая на юный возраст, наверное, справилась бы легко с конем, которого на скаку надо тормознуть.
Ольга писала этот вопрос и сгорала от стыда. И строчка, которую она с трудом вывела на бумаге, мгновенно уползла вверх, а на вопросительном знаке у нее так дрогнула рука, что он получился смешным, как червяк, выползающий из яблока.
Он в ответном письме, которое ей приволок почтальон Леха-Рассол, ответил на этот вопрос подробно. Рассказал, что приезжали на длительное свидание родители, один раз приходил сын и регулярно навещают друзья. «А больше некому! А знаете что, Оля, приходите ко мне! Наверное, пора нам уже встретиться. Хоть через стекло по телефону поболтаем!»
Она долго думала – что делать?! Идти – не идти?! А Рассол стоял в полутемной прихожей, подпирая плечом дверной косяк, блестел хитрым глазом и ждал.
Наконец, не выдержал:
– Васькова! Ты долго решать будешь? И вообще, что тут решать?
Леха-Рассол отклеился от стены и потряс Ольгу за плечи.
– Ну хорошо… – Девушка помялась. – Леш, ну, ты помоги мне, ладно? Там, с документами все уладить, со всеми формальностями… И еще… Леш, ты как думаешь, это нормально, что я пойду к нему на свидание?
– Ой, да что ненормального-то?! Вы уже знакомы тысячу лет!
– Скажешь тоже – «тысячу»! – проворчала Ольга.
К свиданию она готовилась очень тщательно. Купила по такому случаю симпатичный светлый свитер с красивым воротом, накануне сходила в парикмахерскую, освежила стрижку. Мастер проявила рвение особое и уговорила Ольгу сделать укладку. Она долго не думала: все-таки свидание – дело серьезное. И промахнулись обе! Мастер переборщила с укладкой, и на голове у Ольги возникла какая-то бабская корзина. Еще бы! Один начес чего стоил.
Ольга расстроилась, а вернувшись домой, критически рассмотрела отражение в зеркале и принялась аккуратно расчесывать запутанные пряди, щедро залитые лаком. Хорошо, что Рассол не видел ее этим вечером – долго бы смеялся. Потом она хорошо промыла голову – от прически не осталось и следа – и высушила волосы феном.
– Ну вот, то, что надо! – удовлетворенно сказала, глядя на себя в зеркало.
Каждый раз, садясь в парикмахерское кресло, она говорила себе: «Не экспериментируй!», но будто под руку кто порой толкал. В итоге – испорченное настроение и потраченные деньги. А нужно всего-то освежить стрижку, к которой привыкла голова, и уложить волосы так, как привыкла. И никакого лака!
Она вообще не увлекалась косметикой. Никакой дикой раскраски. Тени – бежево-коричневые, тушь – асфальтовая, светлого тона крем-пудра – все под светло-русые волосы и серые глаза.
И в день свидания она не изменила своим правилам. Критично посмотрела на себя в зеркало и, все еще сомневаясь в правильности своего решения, поехала на свидание с Ильей Покровским в Обухово, где находилась исправительная колония. Дорогу туда Ольга хорошо знала, и как происходит процедура оформления свидания – тоже знала. Правда, ей не пришлось стоять в очереди – Рассол помог, и ей нужно было только приехать к указанному часу с паспортом.
Народу в помещении для ожидания было много. Как всегда, впрочем. Ольга огляделась вокруг.
С момента ее последнего визита сюда к Рассолу здесь ничего не изменилось. Здесь вообще, похоже, остановилось время. Унылые стены, наполовину выкрашенные зеленой масляной краской, как в общественном вокзальном туалете, и на вторую половину – до потолка – белые, мелом мазанные. Вдоль длинной стены – ряд складных деревянных кресел, подлокотники которых изрезаны и исписаны. Пол бетонный, с заплатками кафельной плитки двух цветов – серой и коричневой. Пол горбатый, будто снизу под ним пытаются прорасти мощные баобабы, и всего-то им осталось – это проткнуть полуразрушенное бетонно-кафельное покрытие. «Правда, от этого сразу развалится не только накопитель, но и находящийся за серым забором с крученой колючей проволокой по всему периметру четырехэтажный корпус, и все, что есть на территории колонии, и вся пенитенциарная система», – дорисовала картинку Ольга, вспомнив непроизносимое название системы перевоспитания.
Справа от входа в стене – окошечко, забранное крепкой решеткой с дверцей внутри, которая хлопала поминутно. Кладешь паспорт с заявлением в железный лоточек – дверца захлопывается. Через пару минут открывается, слышится зычное – «Следующий!», и снова хлопок.