– Ну, Этторе? – произносит она, пока он собирается с мыслями. – Ты явно хочешь что-то сказать. Так говори.
– Это плохие вести, Паола, – начинает он осторожно.
Она вперяет в него пристальный взгляд:
– Насколько плохие? Ну говори же.
Этторе набирает в легкие воздуха:
– Ты должна обещать мне сперва, что десять раз подумаешь, прежде чем станешь что-либо предпринимать. Думай и только потом действуй, когда услышишь, что я тебе скажу. Ты должна пообещать мне это сначала.
– Хорошо, обещаю, – говорит она, и в ее голосе слышится напряжение.
– Людо Мандзо был в тот день в массерии Джирарди. Он был одним из стрелявших. – Он произносит слова быстро, чтобы скорее покончить с этим.
Паола смотрит на него долгим взглядом, и волны ярости пробегают по ее лицу, наполняя глаза слезами. Она моргает, удерживая их.
– Это моцарелла тебе сказала? – спрашивает она в конце концов. Этторе кивает. Паола откашливается и опускает взгляд, укутывая ребенка платком. – Почему ты не сказал мне об этом раньше?
– Потому что не хотел, чтобы ты погибла, пытаясь отомстить. Я вообще не хотел тебе ничего говорить, но ты… ты имеешь право знать.
– Откуда в этом человеке столько ненависти? – тихо спрашивает она. – Должно быть, она раздирает его изнутри. Когда я пристрелю его, это будет актом милосердия. Милосердия по отношению к нему и ко всем окружающим.
– Ты ведь не пойдешь туда одна и не станешь ничего предпринимать? Обещай мне!
– Нет, я не пойду туда одна. – Паола отнимает от груди сына и спокойно прикладывает к другой; ее руки двигаются с привычной ловкостью и нежностью. – Но тебе ведь нужна была уважительная причина для нападения на Дель-Арко, так вот она у тебя есть – Людо Мандзо наш общий враг. Дель-Арко – наша следующая цель; когда я скажу остальным, что Мандзо был там в тот день, они меня поддержат. И если ты хочешь избежать жертв с нашей стороны, то поговори со своей женщиной. Будет лучше, если ты убедишь ее открыть нам ворота.
– Она не моя женщина.
– Она – твоя женщина. Она сделает все, чего бы ты ни попросил, я это видела.
Из ниши в стене доносится какой-то шорох, они так привыкли, что Валерио лежит недвижимо, что внезапный шум их пугает. Валерио приподнимается на локте, заметно дрожа. Он хочет что-то сказать, ему приходится прочистить горло и попытаться снова, и дети смотрят на него с удивлением.
– Это правда, сынок? – спрашивает он. – То, что эта женщина сказала о Мандзо?
– Она говорила это со слов Леандро, – отвечает Этторе.
Валерио медленно кивает:
– Значит, вы должны пойти туда, и он должен умереть. Это естественный ход вещей. И если та женщина, которая была здесь, может помочь, пусть поможет. Это война, и не время нежничать, сынок. – Еще раз кивнув, Валерио откидывается на спину и вновь погружается в молчание, словно оракул, изрекший прорицание помимо своей воли.
Паола и Этторе обмениваются взглядами и в течение долгого времени больше ничего не говорят. Когда Якопо насыщается и засыпает, Паола пеленает его и кладет обратно в деревянный ящик.
– Не тяни с этим, Этторе. Ты можешь передать ей весточку? Чтобы она встретилась с тобой? Нужно пользоваться моментом, нельзя допустить, чтобы у людей ослабела решимость.
– Ты должна сказать, когда и в какой час планируется налет. Будет непросто передать записку. И ей трудно выбраться сюда, а я не могу рисковать и идти в Дель-Арко. Когда она будет здесь, я должен сообщить ей все, что необходимо.
– Хорошо. Попроси ее прийти. А я выясню остальное.
Утром Этторе отрывает клочок бумаги из покрытого плесенью сборника гимнов, который он находит на полке в Сант-Андреа. У него нет ни карандаша, ни чернил, и поэтому он берет кусочек угля и с трудом выводит по-итальянски, где его найти, прося прийти, как только она сможет. Затем вручает записку Пино и с тревогой смотрит, как его друг проталкивается в толпе поближе к Людо Мандзо и нанимается в Дель-Арко закладывать снопы в молотильную машину. При виде управляющего Этторе охватывает жгучая, мучительная ненависть. Он обводит взглядом площадь, словно ожидая, что откуда ни возьмись явится Паола, набросится на Мандзо и разорвет его ногтями и зубами. Но она не появляется. Уходя, Пино оглядывается на Этторе и быстро кивает. Этторе видит, как нервничает друг из-за этого поручения, как в присутствии Людо он весь съеживается, будто попавший в огонь лист. Этторе мысленно обращается к ангелу-хранителю, моля, чтобы Пино повезло, ведь если кто и заслуживает ангела-хранителя, то это, конечно, Пино.
День тянется долго. Этторе нанимается колоть камень для строительства стены, и к концу дня его одежда покрывается пятнами соли, а руки дрожат от усталости. Но ближе к ночи в его тихое убежище заглядывает Пино.
– Дело сделано, братишка, – говорит он с улыбкой и явным облегчением.
– Ты отдал записку Карло?
– Да. Я сказал, что это любовное послание, и он захихикал, словно маленький мальчик. Никто не видел, как я это делал, это точно.
– Отлично, Пино. Спасибо, – говорит Этторе.
Пино задерживается в дверях церкви.
– Она… она не пострадает? Англичанка? Ведь ты сумеешь ее защитить? – спрашивает он. – В конце концов, она не имеет к этому отношения.
– Я знаю. И я… сделаю все, что смогу, – отвечает Этторе, стыдясь того, что друг считает нужным сказать это. И того, что вовлек Кьяру в их авантюру. Пино никогда не участвовал в налетах и никогда не будет участвовать. Любое насилие глубоко чуждо ему, он не годится даже для того, чтобы стоять на часах, пока остальные делают всю работу. – Я постараюсь. Но риск будет куда больше, если она не сможет помочь.
– Риск будет велик в любом случае, – говорит Пино. – Знаешь, твоя сестра порой пугает меня. – Быстрая усмешка пробегает по его губам…
– Когда я не боюсь за нее, я боюсь ее, – отвечает Этторе, кивая. Пино треплет его по плечу и уходит.
Этторе полагает, что она снова придет вечером, как в тот раз, или даже глубокой ночью, проникнув в город, словно вор. Вместо этого два дня спустя она появляется поздним утром, когда он оказывается в церкви совершенно случайно. От неожиданности он застывает на месте, когда дверь внезапно открывается, и в течение нескольких мгновений просто смотрит на нее в ореоле золотистого сияния, не в силах понять, как она здесь оказалась.
Она тоже растеряна, но не может сдержать улыбки, он видит, как с каждым вдохом поднимается ее грудь. Залетает ласточка, делает круг и, испугавшись, вылетает обратно, но Кьяра смотрит лишь на Этторе, который садится на скамью. Ее появление здесь, в этом тихом, пронизанном светом убежище, оказавшемся в их распоряжении, так не похоже на правду, что он тоже улыбается. Он задвигает засов и без всяких объяснений сжимает ее в объятиях. Терпкий аромат ее согретых солнцем волос заставляет его сердце заныть, он целует ее чуть ли не с благоговением, много нежнее, чем раньше. Снаружи до них доносится шум шагов идущих туда и сюда прохожих; ласточка снова возвращается, слышится тихое царапанье ее коготков, когда она приземляется, щебетание и писк птенцов, теснящихся в гнезде, толстых и глупых, уже готовящихся к первому полету. Этторе снимает с Кьяры одежду так, чтобы солнце падало на ее кожу. Любуясь, он поворачивает ее то так, то этак, прикасается к ее телу – к выемке у основания шеи, где поблескивает пот; проводит пальцами по линии ягодиц, гладит колени и локти. У нее длинные пальцы на ногах и белая узкая ступня. Он осматривает каждый дюйм ее тела и наконец укладывает ее на скамью, от горького чувства все внутри у него болезненно сжимается, ведь это первый и последний раз, когда он видит ее вот так. Сияющую в солнечных лучах, словно один из духов его матери, прекрасную, нездешнюю, не принадлежащую к этому миру.
Время течет удивительно, будто во сне. Оно словно не имеет отношения к миру за пределами маленькой церкви. Потом Этторе смотрит, как Кьяра одевается. Она делает это неторопливо, с чувством, что спешка здесь неуместна и непристойна. Словно женщина в собственной спальне – спокойно и непринужденно.
– Иди сюда, – говорит он, когда она заканчивает застегивать пуговицы на юбке и блузке и прикреплять к поясу чулки. Прежде чем ответить на его призыв, она надевает туфли и садится рядом с ним на церковную скамью. Она приникает к нему, и он обнимает ее сзади, кладя руку ей на шею, касаясь волос. Ее шея точно совпадает с размером его руки, и это приятно. – Моя сестра говорит, что ты влюблена в меня.