Кэтрин Уэбб - Опускается ночь

– Клэр, что не так? Я хочу сказать… что-то ведь правда не так? – спрашивает Пип.

– О, Пип… – Она качает головой.

– Ты должна мне сказать, что случилось, ты обещала. – Он выдвигает вперед челюсть, и несколько секунд Клэр ничего не отвечает. Музыка снова начинает играть, и танцы возобновляются. Клэр чувствует, как под ее рукой плечо Пипа расслабляется, вместе с напряжением уходит и его напускная воинственность. Он делает глубокий вдох и медленно выпускает воздух. – Я совсем ничего не понимаю, – беспомощно произносит он. – Пожалуйста, Клэр, я не могу вынести твоего молчания… ты что, не доверяешь мне?

– Дорогой, конечно я тебе доверяю. Ты… ты мой лучший друг. Я хочу, чтобы ты знал, тебе ничего не угрожает. Что бы ни случилось, ты будешь в безопасности.

– О чем ты говоришь? Что должно случиться?

И в этот момент перед Клэр снова встает выбор – сдержать слово, данное Этторе, и ничего не сказать о готовящемся налете или вернуть доверие Пипа и уберечь его от опасности. Она колеблется, но ее долг предостеречь его. Мысль о том, что воскресной ночью он услышит непонятный шум и ринется вниз, в гущу сражения, ужасает ее.

– Поклянись, что никому не передашь того, что я тебе скажу. Поклянись, – шепчет она. – Пип кивает, он потрясен, глаза его расширились. – Клянешься, Пип?

– Клянусь.

– Готовится налет. На массерию… ты помнишь, что мы видели в Джое? Банды и избиения? Это война, Пип, и… Этторе один из сражающихся.

– Он собирается напасть на своего дядю?

– Нет, нет, не он их предводитель. Я думаю… думаю, ему не по душе эта идея. Но налет состоится, и он будет среди участников. Они не хотят никому причинить вреда, очень важно, чтобы ты это понял. – Она думает о Людо и об охранниках, смеявшихся, когда тот грозил кнутом обнаженному человеку, заставляя его рвать зубами жнивье. Этторе хочет убить Людо. – Ни твоему отцу, ни Марчи, ни Леандро. На самом деле Этторе думал, что его дядя будет в Джое, что они не столкнутся…

– Тогда почему они выбрали именно эту ферму? – Голос Пипа дрожит от нервного напряжения. – Мы должны предупредить Марчи и Леандро!

– Нет! Нет, ты дал слово, Пип, – ты поклялся, что никому не скажешь! – Она сжимает его плечо с такой силой, что судорога сводит ей ладони.

– О! Ладно! Но… что им нужно? Если они не собираются никому причинять вред?

– Я… я точно не знаю. Возможно, просто показать, что и они что-то могут. Возможно, им просто нужно, чтобы их услышали и относились к ним по-человечески.

– Что… что я должен делать? – Он испуганно сглатывает комок, вставший в горле.

– Не бойся, Пип, и ничего не делай. Оставайся в своей комнате. В твоей двери есть замок? Тогда запри его. Не спускайся вниз, что бы ты ни услышал, тогда тебе ничто не грозит. Обещай, что ты сделаешь все, как я сказала! И пожалуйста, пожалуйста, не говори никому. Если охранники узнают… – Теперь настает очередь пугаться Клэр, ее рот пересыхает, горло сдавливает. – Если они подготовятся, жертв будет не избежать. Ты понимаешь?

Пип молча кивает, и Клэр замечает, что он оглядывается по сторонам. Тут до нее доходит, что они остановились в то время, как музыка все продолжает играть. Он смотрит на Марчи, на Леандро, на хорошенькую дочку доктора, строящую ему глазки. Она видит, как он пытается осознать значение ее слов, соотнести эти кажущиеся нереальными вещи с окружающей действительностью и продолжать жить как раньше, когда все так резко изменилось.

– Если бы только мы уехали тогда, – шепчет она так тихо, что Пип не может расслышать ее слов. – Если бы только мы уехали после того, что увидели в Джое, как я хотела. Прежде чем мы дошли до всего этого.

Но хотя она готова на все ради того, чтобы оградить Пипа от опасности, она не может сожалеть об Этторе, не может сожалеть о своей любви, не может сожалеть о ребенке, которого понесла от него. Она крепко держит Пипа, незаметно взяв ведущую роль до конца их танца, размышляя о том, что воскресная ночь, когда она откроет ворота массерии, возможно, будет ее последней встречей с Этторе. Она и Пип продолжают танцевать, словно деревянные куклы, не чувствуя друг друга и не попадая в музыку.

В конце вечера Клэр спускается к проходу под аркой, где стоят Бойд и Кардетта, прощаясь с последними из гостей. Пип отправился спать: после разговора с Клэр ему явно расхотелось веселиться, хотя Марчи всячески пыталась его развлечь и умаслить и расстраивалась, не добившись ответной реакции. Пони супругов Кентассо, запряженный в маленькую повозку, пугается, труся мимо собак в айе. Клэр полной грудью вдыхает ночной воздух, который здесь почему-то кажется иным, чем в стенах массерии. На небе виднеется лишь несколько звезд, не слышно ни птичьего пения, ни стрекота насекомых; сверхъестественная тишина затаилась, словно крадущийся зверь. Взгляд Клэр притягивает какое-то движение, завиток пепла опускается с неба, словно грязная снежинка; затем она ощущает запах дыма и переводит взгляд на Леандро. Он смотрит в северном направлении, где полыхает жуткое оранжевое зарево; пламенеющее небо и неотрывный суровый взгляд Леандро вселяют во всех чувство тревоги. Пожар не очень близко, но все же он на его земле.

– Марчи, уведи наших гостей внутрь, – говорит Леандро. Она все еще машет вслед супругам Кентассо, хотя они не оборачиваются и не могут этого видеть. – Марчи! – рявкает он. Она вздрагивает и смотрит на него. – Иди внутрь.

– Что происходит, дорогой? – спрашивает она.

Но тут в воротах появляется Людо Мандзо на своей лошади и быстро подъезжает к ним. В одной руке у него винтовка, искаженное зверской гримасой лицо покрыто потом и копотью, он что есть силы дергает узду, останавливая коня, и разражается целым потоком слов на своем апулийском наречии.

– Что он говорит, Клэр? – спрашивает Бойд, стоящий рядом с ней.

Клэр качает головой:

– Я не успеваю за ним. – Ее сердце колотится от волнения: все это как-то связано с ней, с увольнением Федерико.

Людо и Леандро коротко переговариваются, затем управляющий разворачивает лошадь и быстро удаляется. Леандро поворачивается к ним, его лицо напряжено и сурово. Но он не смотрит ни на свою жену, ни на Бойда, он смотрит на Клэр. И все внутри у нее холодеет.

– Что случилось? – спрашивает она, не заботясь о том, что своим вопросом дает Бойду повод для подозрений. Лицо Леандро кривится, он набирает в грудь воздух. – Что случилось? – снова спрашивает она срывающимся от испуга голосом. – Скажите мне!

– Я должен идти. У меня есть дело… – говорит он, по-прежнему не сводя с Клэр глаз. – Идите внутрь. Оставайтесь там.

– Конечно, дорогой, – отвечает Марчи. – Идемте, Клэр. И вы, Бойд, – что бы там ни было, я уверена, Людо и Леандро справятся с этим… Идемте же. Когда на ферме что-то случается, лучше поступать, как он говорит. – Она, все еще в своем сверкающем роскошном наряде, кладет им руки на плечи, чтобы увести их.

Леандро поворачивается и идет вслед за управляющим, но Клэр бежит за ним. Она хватает его за руку.

– Это он? Этторе? Скажите мне! – шепчет она.

Вдалеке небо по-прежнему грозно полыхает, и дым поднимается кверху, словно громадное дерево. Леандро обращает на нее взгляд, полный гнева, боли и чего-то еще – чего-то непостижимого.

– Идите внутрь, Кьяра, – произносит он таким повелительным тоном, что у нее не остается выбора.

Бойд кладет руку ей на плечи, когда она оказывается рядом с ним. Клэр кажется, что ее голова отделена от тела, она спотыкается, позволяя Бойду вести себя.

– Ведь ты все же кое-что поняла из их разговора? – говорит Бойд. – О чем они говорили, Клэр?

Дверь массерии со стуком закрывается за ними, и Клэр не может заставить себя произнести ни слова. Никогда в жизни не была она еще так испугана.

Когда Этторе сообщает Джанни и Бенедетто, что нашел убийцу Ливии, их молчание длится долго и кажется нерушимым. Но Бьянка, мать Ливии, сидевшая на своей табуретке у жаровни, прерывает его. Она издает тихий испуганный возглас, однако, взглянув на нее, Этторе не видит страха. Он видит жажду мести. Вокруг вьются черные жирные мухи, сонные после наступления темноты. Их жужжание невыносимо, Этторе кажется, он может поймать их на лету с закрытыми глазами. Он весь на пределе, его глаза замечают малейшее движение, уши улавливают каждый звук. Ему словно что-то сдавило грудь, он не может расправить плечи. Во всяком случае, пока Федерико Мандзо ходит, дышит и улыбается. Этторе не думает о Кьяре – это выше его сил. Хватит Ливии. Мысль о том, что тот же человек дотрагивался до Кьяры, окончательно доконала бы его, лишив хрупкого душевного равновесия и самообладания, которое он сохраняет с большим трудом. Ее припухшие соски и окровавленная губа все время встают у него перед глазами, и он гонит от себя эти воспоминания. Ему не на что сесть в этой тесной каморке; два брата Ливии расположились на тюфяке, вытянув ноги и прислонившись спинами к стене, Этторе, словно проситель, опускается перед ними на одно колено, чтобы сообщить им то, зачем пришел.