Что за имя она произнесла, увидев игрушку? Кристи? Что-то вроде этого. Имя ребенка? Ее ребенка? О Боже! Делай что хочешь, предупредил он сам себя, только ни в коем случае не спрашивай, не прерывай ее, дай ей выплакаться.

Так стояли они долго; Джулия продолжала плакать, а пес лег и смотрел на них, положив морду на вытянутые лапы.

В голове у Сильвестра между тем бродили разные мысли: „Интересно, что там записано на автоответчике? Есть ли что-нибудь любопытное в письмах? То, что она сделала с садом, просто прекрасно! Замечательная девушка! А какой порядок в доме! Я даже не могу припомнить ни одного случая, когда бы я пришел домой, и в доме не было бы ни мусора, ни пыли. Цилия была отменной неряхой. Красиво смотрятся ковры. Они придают комнате законченность. Старые ковры увезла с собой Цилия. Ну и пусть! Один из них был тронут молью; интересно, заметила ли это Цилия? Или Эндрю Баттерсби? Когда эта девушка остановила поезд и поставила на ноги овцу, она выглядела такой же отчаявшейся, как и сейчас, когда я дал ей игрушку. Я, конечно, не буду ее спрашивать, но, похоже, и то и другое как-то связано между собой. Интересно, беспокоили ее потом из „Бритиш рейл“? Что-то я погряз в мелочах. Надо вроде бы что-то делать, но что?“

Он все еще стоял, обнимая Джулию, когда зазвонил телефон и сразу же включился автоответчик: „То, что вы скажете, будет записано на пленку после короткого гудка“. Потом раздался голос Ребекки:

— Сильвестр, неужели трудно дать мне знать, когда следует ожидать твоего возвращения? Мне бы не составило труда купить продукты и поставить в холодильник пакет молока. В этом году в рождественские праздники очень сложно с магазинами — они будут закрыты целых четыре дня. Я расстроена, Сильвестр. Я могла бы помочь. Ты будешь сам виноват, если, вернувшись, найдешь в доме лишь порошковое молоко.

Сильвестр буквально затрясся от хохота.

— И все-таки мы как-то обошлись, — сказал он.

— Она уже несколько раз звонила, когда я здесь работала, — сказала Джулия хриплым, зареванным голосом, — но вы мне написали, чтобы я не отвечала на телефонные звонки.

— Это моя бывшая секретарша, — сказал Сильвестр. — Она очень доброжелательная.

Джулия все еще плакала; глаза ее опухли, нос покраснел, а лицо, наоборот, побледнело. Используя разные ухищрения, Сильвестру удалось в конце концов усадить ее на тахту. Сев рядом и продолжая поддерживать ее одной рукой, он предложил:

— Может быть, я приготовлю чай? Глоток виски тоже, наверное, не помешает? А как насчет аспирина? У вас, должно быть, болит голова.

Джулия вытерла ладонью слезы и сказала:

— Извините! Можно кухонное полотенце?

— Туалетная бумага значительно мягче, — улыбнулся Сильвестр и направился в туалет, отметив про себя, что она продолжала сжимать в руке игрушку, которая теперь была такой же мокрой, как и его рубашка.

Ожидая, когда в чайнике закипит вода, он подосадовал на свою усталость после трансатлантического перелета. „Боже мой, — подумал он, — если я поддамся этому состоянию, сделаю один неверный шаг или ляпну неудачное слово, все будет потеряно“.

— А что это „все“? — спросил он себя вслух. — Господи, что „все“? — Он поставил чашки на поднос и заварил чай в заварном чайнике. — Висни, — напомнил он себе и поставил в центр подноса бутылку и стаканы. Проделывал он все это не очень ловко — его одолевала слабость.

Джулия сидела там же, где он оставил ее. В одной руке она сжимала игрушку, в другой — рулон туалетной бумаги. Она больше не плакала. Сильвестр пододвинул к тахте маленький столик и разлил чай. „Цилия презирала этот столик, — вспомнил он с улыбкой, — и будь ее воля, приходилось бы ставить поднос на пол“.

— Сахар положить? — спросил он.

— Нет, спасибо.

— Молока?

— Да, пожалуйста.

— Выпейте сначала вот это. — Он плеснул в стакан виски и протянул Джулии. — Ну, давайте же, пейте! — Она послушно выпила. — А теперь чай. — Он подал ей чашку, потом налил себе щедрую порцию виски и, откинувшись в кресле, смотрел, как она, обжигаясь, глотала чай, как поправляла дребезжавшую на чайнике крышечку.

— Может быть, вам следует послушать, кто вам звонил, — сказала она. — Вдруг какие-то срочные дела.

Сильвестр порадовался этой возможности немного разрядить обстановку, а то сидеть молча становилось неудобно.

— Почему бы нет? — сказал он, разыскал ручку и блокнот и пододвинул поближе телефон. — Все знают, что меня несколько недель не было дома, так что вряд ли здесь действительно окажется что-нибудь срочное. — И он включил автоответчик.

Выпив чай, она так и осталась сидеть с зажатой в руке игрушкой. Он закинул ногу за ногу, привалился к спинке кресла и приготовился слушать. Различные послания от друзей, приглашения на ужин, сообщение из книжного магазина, что заказанные им книги уже пришли и их можно забрать, просьба от его адвоката позвонить, если он еще не получил письмо от такого-то числа, несколько поздравлений с Рождеством и вкрапленные между другими звонками решительные сентенции Ребекки: „В твоем доме, Сильвестр, творится что-то странное, и мне это совсем не нравится — на его пороге сидит собака“. „Твоя уборщица очень подозрительна — она выносит из дома странный мусор, от которого пахнет лошадью. Было бы все-таки лучше, если бы ты нанял госпожу Эндрюс“. „Я видела ошивающегося возле дома неряшливо одетого мужчину. Возможно, это скваттер[5] или вор, собирающий о тебе нужные ему сведения. Я, конечно, подождала, пока он не ушел“. „Несмотря на то что Цилия уже увезла из дома все ценное, я все-таки думаю, что тебе следует провести сигнализацию. Если бы ты оставил мне ключ…“

— И так далее, и так далее, — усмехнулся Сильвестр. — У нее золотое сердце, мания совать везде свой нос и считать, что она еще мало что сделала, — сказал он Джулии, которая, похоже, не слушала его, а думала о чем-то своем. — В общем, ей хотелось бы решать за меня, как мне жить. Однако, помнится, в ее письме было и что-то действительно важное. Но что же, черт возьми? Что-то такое насчет смерти. Сейчас я вспомню. — Он включил автоответчик. — Скажите, — вдруг спросил он, слегка подавшись к Джулии и глядя ей в глаза, — о чем напомнила вам эта игрушка? — И тут же мысленно взвыл от досады. „Никогда, — подумал он, злясь на себя, — не следует пить после подобных перелетов“.

— Точно такая же была у моего ребенка, — тихо сказала Джулия. — Овечка и свисток были его любимыми игрушками. Он никогда со своей овечкой не расставался. Ее подарил ему мистер Патель, когда Кристи был еще совсем маленьким. Другой такой я никогда и нигде не встречала. Он взял с собой игрушку, когда Жиль отвез его к Клоде, и она должна была быть в машине, в которой они оба погибли.

Сильвестр почувствовал, что у него пересохло в горле.

— Я нашла там его свисток, — продолжала рассказывать Джулия. — Он завалился за радиатор. Теперь он у меня. Когда они погибли, за рулем был Жиль. Я думала, что, поскольку у него отобрали права, управлять машиной будет Клода, но машину вел он. Я должна была принимать в расчет такую возможность: она любила Жиля, и достаточно ему было попросить ее, она не могла отказать ему в удовольствии покрутить баранку. Она очень любила Жиля и обожала Кристи. Она теперь обвиняет меня в том, что меня там тогда не было, иначе машину вела бы я. После рождения Кристи машину всегда водила только я — так было безопаснее. Она считает, что я виновата в случившемся. Да я и сама виню себя. Я, конечно, понимаю, что во всем этом нет логики, причем не только потому, что меня там не было, но и потому, что они сами не хотели, чтобы я там была. Жиль всегда ездил к Клоде один, без меня, и иногда я разрешала ему брать с собой Кристи. Иначе было бы несправедливо: Клода любила его, и было бы нехорошо удерживать его вдали от нее. Но она не желала меня видеть; она желала видеть только Жиля и Кристи.

Джулия высморкалась в туалетную бумагу.

— После нашего развода, — продолжала она, — желание это усилилось. Она купила Кристи игрушки — большие, в натуральную величину. Он боялся их, зато очень любил свою овечку и свисток. Я так понимаю, что эти великаны должны были свидетельствовать о величине и силе ее любви? Но в жизни это воспринималось иначе. С моей стороны было глупо позволить ему поехать, но я старалась быть справедливой. Кроме того, я недооценила Клоду. Я и не подозревала, что она влюблена, думала, что она слишком стара для этого. Да, я проявила беспечность. Я решила, что ее теплое отношение к Жилю объясняется ее душевностью и добротой и что я сама для нее что-то значу. Я не схватывала ситуацию. Честно говоря, у меня и не было такого желания. Позже, сомневаясь в очевидном, я старалась отгораживаться от того, что начала подмечать. Я всячески гнала от себя мысль о том, что Жиль и Клода стали одним целым, которое потом включило и Кристи, но упорно отвергало меня. Клода на десять лет старше Жиля, но ведь и Жиль был на десять лет старше меня, так почему бы нет? — Джулия глубоко вздохнула и продолжала: — Клода считает меня ответственной за происшедшее и на похоронах прямо сказала мне об этом. Она… трудно выговорить, но я все-таки скажу… она называет меня убийцей. — Сильвестр громко охнул. — Я знаю, что это так. Именно так назвал меня тот таинственный мужчина-призрак, который названивает мне по ночам. Когда он сказал это в прошлый раз, я взяла свисток Кристи и свистнула в телефонную трубку…