– А я и не забываю, – мило ответила она, – но это на самом деле важно для меня только потому, что это означает, что я принадлежу вам. Иногда я чувствую себя эгоисткой, потому что мне нравится, что вы не любите так сильно, как меня, ни Эммануила, ни Зинаиду.
Он только пожал плечами при упоминании двух других детей, которых родила от него Мария.
– Я их тоже люблю, но ты моя любимица.
Она снова улыбнулась ему, и он подумал, что она хорошенькая и что в ней заметна кровь Романовых. Она чувствовалась в посадке головы и в живости взгляда. У нее был веселый темперамент самой Великой Екатерины, а до того, как на нее оказала свое разрушительное действие болезнь, своей прекрасной фигурой она напоминала Марию Нарышкину. Он заметил, что волосы, курчавившиеся вокруг головки девочки, были влажны от пота, и он вытер ей лоб своим платком. Она должна поправиться, просто должна! Ее именем он раздавал милостыню, за ее здравие заказывал службы в монастырях по всей России. Сам Фотий обращался к Богу…
Все, что было в нем хорошего, Александр теперь видел в чистоте и мягкости этой восемнадцатилетней девушки. Она являлась единственным его оправданием за годы любовной связи с Марией, за грех и страсть этого долгого, несчастного романа. С Марией он грешил больше, чем с какой бы то ни было другой женщиной, чем с хорошо воспитанными блудницами из высшего венского общества, ведь именно с ней он испытывал самую всеохватывающую и долгую страсть. Софи явилась плодом этой былой страсти, еще до того, как равнодушие и непонимание отравили их взаимоотношения. Если бы Господь забрал у него Софи, то это могло бы означать только одно, что он до сих пор не прощен…
Александр замыслил для нее блестящий брак, полукоролевский брак с поклонником, достойным и законной дочери царя. Она превратилась в совершенную и милую девушку. Таким образом, что бы ни случилось в России или вне ее, он всегда мог бы избежать уродств и разочарований, отправившись к дочери и представив на несколько часов, что он вовсе и не царь. Часто он сидел с закрытыми глазами, слушая игру Софи на фортепиано, а Мария шила что-то с другой стороны стола, и его мысли вновь и вновь обращались к тому времени, когда Николай станет его преемником. Сможет ли он с честью носить мантию старшего брата? Что ж, печально признавался себе Александр, отсутствие воображения никогда не позволит Николаю допустить таких ошибок, какие делал он сам. России при нем будет спокойно; он прирожденный деспот, и ему этому никогда не надо будет учиться… Когда Николай станет царем… Но это, конечно, будет только после замужества Софи…
А Софи уже не ждало никакое замужество.
– Дорогой папочка, не плачьте, пожалуйста! – Она смотрела на него, и хрупкая ручонка тянулась к нему. – Мне на самом деле лучше. И мы поедем с вами в Царское Село, как вы и обещали. Вы не должны плакать из-за меня, – умоляла она, и он ужаснулся, глядя на ее раскрасневшееся горестное личико, на котором выделялись огромные глаза.
– Я так счастлива, папа. Даже если я не поправлюсь, вы не должны плакать…
Ее слова были прерваны сильным приступом кашля, а он держал ее в своих объятиях, чувствуя страх и свою беспомощность, пока приступ не прекратился. Потом он подбежал к двери, распахнул ее и крикнул Марию. Софи Нарышкина медленно открыла глаза и глубоко вздохнула. Она повернула голову и посмотрела в окно.
Стоял май, и за окнами цвели деревья. Наверное, за окном на весеннем солнышке тепло, а еще теплее в Царском Селе, куда ее мать так часто брала ее с собой, чтобы встретиться с отцом. Это действительно прекрасное место, там так просторно, столько там всяких милых вещей. Непривычно было думать, что все цари и царицы, которые построили, украсили и перестраивали его, были ее предками, а сам император был ее отцом. Когда она вспомнила о нем, то улыбнулась и закусила губу, которая внезапно задрожала. Она одна из Романовых, а они все такие смелые… Но ей все же так хочется поехать в Царское Село…
– Александр.
Он медленно поднял голову и увидел жену, стоявшую в дверях его кабинета; минуту она колебалась, а потом подошла к нему.
– Пожалуйста, не сердитесь на меня за то, что я пришла. Я просто хотела сказать вам, что я искренно сожалею по поводу Софи.
Он постарался ответить обычным тоном. За все годы их формального замужества он никогда не показывал своих чувств по отношению к этой женщине, к этому незнакомому ему человеку, который пришел к нему в один из самых несчастных моментов его жизни.
– Спасибо, Елизавета. С вашей стороны было так любезно прийти ко мне.
Она покачала головой.
– Я боялась, что вы не захотите меня видеть, но я слышала, как вы переживаете… – Она содрогнулась и быстро проговорила. – Здесь так холодно! Позвольте мне позвонить и приказать, чтобы здесь затопили. Вы заболеете, если сидеть в таком холоде.
– Я хотел побыть один, – признался он. – Когда я увидел ее, я не поверил, что она мертва; она выглядела спящей. Я не могу перестать думать о ней. Это Бог посылает мне наказание, Елизавета!
Он спрятал лицо в ладони и разрыдался.
В следующее мгновение, забыв о своих страхах, жена его была уже на коленях около него. С нежностью она положила свою руку на его.
– Она была очень больна, – прошептала она. – Ничто уже не могло спасти ее; и не забывайте, что теперь она уже на Небесах.
– То же самое говорит мне и Фотий, – пробормотал он.
– Никто не должен видеть вас в таком виде. Я знаю, вы были очень стойким, когда они сообщили вам об этом, что вы провели смотр гвардейцев, ничем не выдавая себя… Вы и сейчас должны оставаться стойким…
Уже через несколько минут ярко запылал огонь, по приказу императрицы им принесли коньяк. Впервые за всю свою замужнюю жизнь Елизавета была хозяйкой положения. Когда они вновь остались вдвоем, она заставила мужа отпить коньяку и выпила немного сама. Александр откинулся на кресле и, не говоря ни слова, взял ее руку в свои. Она тихо сидела рядом с ним, оглядывая комнату, куда она если и заходила в последние годы, то всего на несколько минут.
Теперь, когда зажгли свечи, комната стала вполне уютной. Все здесь, начиная с громоздкого письменного стола, было массивным – мебель, задернутые на высоких окнах темно-красные шторы, украшения, массивные серебряные канделябры, стоявшие на столе, и изображение Екатерины Великой во весь рост на одной из стен. Многие самые важные минуты его жизни прошли в этой комнате, и именно здесь он искал прибежища после смерти дочери.
– Вы так добры ко мне, – внезапно заговорил он. – Немногие женщины смогли бы разделить боль за моего ребенка, который не был их ребенком.
– Она была прекрасной девушкой, – ответила ему Елизавета, – и вы любили ее. Никто лучше меня не поймет, как вы страдаете. Я ведь тоже потеряла дочь…
Сначала он силился вспомнить, а потом понял, что она имеет в виду ребенка от ее любовника Охотникова, дочь, которая родилась слишком рано и так быстро умерла вследствие шока, вызванного убийством корнета. Однажды его жена пришла к нему с просьбой защитить ее от Константина, а он отослал ее прочь…
Как же ужасно она, должно быть, страдала все годы своего замужества! Разлученная с ним еще до того, как у них появился шанс сблизиться, потянувшаяся к графине Головиной, а потом к Адаму, Елизавета на протяжении тридцати лет расплачивалась за его юношескую неопытность и отвращение к самому себе после той первой ночи, которую он провел с бабушкиной сводней. Да простит его Господь! Но разве возможно, чтобы Он простил? Грехи его были бесчисленными, вину его невозможно было искупить…
Он должен был жить со своей женой в целомудрии и строгости – с его хорошей, доброй женой, чьи прегрешения были ничтожны по сравнению с его собственными. Сейчас он думал о Марии с отвращением, с тем подсознательным отвращением, которое появилось в нем в тот самый момент, когда не стало Софи. Если бы не Мария и не то удовлетворение, которое она давала ему, он, возможно, вел бы себя по отношению к Елизавете не так позорно.
– Жизнь обошлась сурово с нами обоими, – произнесла императрица. К ее удивлению, он поднес ее руку к губам и поцеловал ее.
– А вы помните, как мы с вами были молодоженами, Елизавета?
Она покраснела, услышав вопрос. Она не могла этого забыть всю свою жизнь.
– Помню, Александр.
– Мы с вами могли бы быть счастливы, – медленно проговорил он. – Вы никогда не задумывались, что же нам помешало?
– В течение многих лет я думала об этом, – ответила она, и голос ее дрогнул.