Эвелин Энтони - Орлы летают высоко

– Постарайтесь вернуться побыстрее, Александр. Вы даже представить не можете себе, как я буду скучать без вас.

Александр склонился над Елизаветой Алексеевной и поцеловал ее.

– Я постараюсь вернуться пораньше, моя дорогая. Как вы себя чувствуете?

– Гораздо лучше, – улыбнулась она ему.

Он сел рядом с ней, и она просунула свою руку в его. Это действительно было правдой; она чувствовала себя почти хорошо, пока он был рядом с ней, и она старалась продлить этот платонический медовый месяц, который казался ей счастливее, чем какие бы то ни было другие известные ей отношения. Она так часто хотела сказать ему, что любит его, действительно любит, но какой-то инстинкт подсказывал ей не делать этого. Он был для нее незнакомцем, ее муж; и если что-то вызвало бы его беспокойство в результате их бесед, то она не смогла бы этого перенести.

– Чем вы сегодня занимались?

– Ходил по городу, – ответил он. – Знаете, Елизавета, это прекрасное чувство, просто бродить по улицам, как самый обычный человек. Никто меня не узнал, – добавил он странным тоном, – никто. Я мог бы жить здесь или еще где-нибудь вдали от Москвы или Санкт-Петербурга, и никто никогда не узнал бы, кто я такой.

– Это было бы невозможно, – отозвалась императрица. – Те, кто занимает положение, подобное нашему, часто завидуют своим подданным в их частной жизни, но мы не можем поменяться местами. Я не могла бы забыть о своем происхождении и жить в каком-то несчастном маленьком городишке, чтобы рядом не было никого из моего круга, с кем можно было бы поговорить, да и вы не смогли бы.

Он смотрел поверх ее головы.

– Думаю, что нет, – согласился он. – Как вы сказали, моя дорогая, это было бы невозможно. Это просто мечта, и все. Мечта монарха…

– Если бы это произошло, то походило бы больше на кошмар, – возразила Елизавета. – Скажите, вы очень хотите ехать в Крым?

– Да, очень, – оживился он. – Действительно, очень хочу. Думаю, что больше у меня уже не будет случая совершить такую поездку.

Царь выехал из Таганрога первого ноября и объехал почти весь Крым, осмотрел свой флот в Севастополе, посетил много деревень и городов, проверяя больницы, церкви, арсеналы. Казалось, что меланхолия последних лет оставила его. Держался он прямо, к нему вернулось его былое очарование, он напоминал прежнего известного всем роскошного «властелина вальсов и войн», как назвал его Байрон. Эта строка цитировалась по всей России, а остальная часть стихотворения, где были горькие нападки на Александра как на поработителя свободы, упреки в деспотизме Священного Союза, вообще не печаталась.

У него для каждого находилось доброе слово; даже самых напыщенных официальных лиц он принимал милостиво. Ничто не ускользало от его внимания, ни одна церемония не казалась ему слишком затянутой, ни одно путешествие слишком долгим. Он, казалось, принял решение выполнить свой долг до конца. Глядя на свой флот со слезами гордости на глазах, он попрощался с ним отдельно, как он это сделал со своим любимым Санкт-Петербургом. Вскоре ему предстояло со всем этим расстаться и оставить после себя традиционную посмертную славу.

Но уже задолго до конца путешествия сэр Джеймс Вили, который сопровождал его в поездке, начал настаивать, чтобы программа ее не была столь напряженной. Царь выглядел очень утомленным, и несколько раз после торжественных обедов ему становилось плохо. Только несгибаемая сила воли заставляла его вставать с постели, одеваться в блестящий мундир и начинать новый день.

Александр, однако, не последовал совету сэра Вили; ему и раньше бывало не по себе, особенно во времена кризиса. Теперь же он прощался со своим народом, это было его последнее публичное выступление на подмостках мировой истории.

Его великий противник был уже мертв, и вместе с плакальщиками на острове Святой Елены стали появляться и легенды вокруг его имени. Подошло время и для победоносного царя Александра последовать за ним в бессмертие. В последнюю ночь своего путешествия Александр долго не мог заснуть; он необычайно устал, и хотя он почти ничего не ел, желудок не давал ему покоя. Где-то в боку засела, как иголка, боль и не давала ему заснуть.

Он старался забыться, думая о тех разумных распоряжениях, которые он отдал для того, чтобы претворить в жизнь свой долгосрочный план. Это недомогание на самом деле было весьма своевременным.

Он всегда считал отречение от престола невозможным; Николай никогда не будет чувствовать себя на престоле спокойным, если будет известно, что он до сих пор жив. Будут заговоры и прямая опасность для него самого, как точки преткновения для оппозиции. Несерьезной ему казалась и жизнь за границей, поскольку там он не смог бы избежать общественного интереса к той жизни, полной смирения и раскаяния, которую он дал обет вести.

Все должны думать, что он умер. Эта идея уже долгое время не покидала его. Будучи совершенно уверенным в своем актерском даре, он готов был симулировать, болезнь, когда придет время. По-видимому, сэр Вили все еще удивлялся, почему он так настаивал на том, чтобы остановиться с больной императрицей именно в Таганроге. Что ж, когда они. вернутся, то он поймет, поскольку и сэру Джеймсу, и императрице предстояло сыграть существенную роль в успешном осуществлении плана Александра.

Таганрог был портом, и именно в этом и заключалась причина, а личная яхта бывшего английского посланника в России графа Кэткарта стояла на якоре в гавани – по просьбе царя. Он встречался с Кэткартом во время своего злополучного визита в Лондон, много лет тому назад, и с тех пор поддерживал с ним отношения. Человек этот был чрезвычайно осмотрителен. От него требовалось только, в качестве личного одолжения царю посадить на борт своего судна в Таганроге одну весьма важную персону и держать всю эту историю в строжайшем секрете.

Было совершенно не важно, о чем еще догадывался Кэткарт. Он знал, что «персона» желает, чтобы ее отвезли на Святую Землю; и даже если бы он подозревал, кем может оказаться его таинственный гость, Александр был уверен, что он никогда не выдаст его. Все, что сейчас от него требовалось, так это заручиться поддержкой Вили и своей жены: один должен был объявить его серьезно больным, позаботиться о том, чтобы в нужный момент подложили труп, – в больнице Таганрога часто умирали от несчастных случаев, – и подписать документ о его смерти; другая должна была сыграть роль безутешной вдовы и убедить этим его свиту.

«Все так просто, даже гениально, – как в тумане подумал он. – Вили пойдет на это, да и Елизавета тоже. Возможно, следует поделиться планом с князем Волконским, он сможет помочь в детальном осуществлении плана – вывести меня из здания, провести незаметно на яхту Кэткарта…» Когда боль в боку затихла, Александр заснул.

Утром шестнадцатого ноября он встал с легким недомоганием. Сэр Джеймс Вили осмотрел его и сказал, что это обострение рожистого воспаления.

– Вам лучше оставаться в постели, ваше величество, – предостерег он. – У вас температура, и вам нельзя продолжать путешествие.

Александр неотрывно смотрел на него, не поднимая головы от подушек.

Оставаться в постели… отложить свой приезд в Таганрог… это было невозможно. Его ждала яхта Кэткарта, и если он слишком задержится, то льды закроют выход из гавани… все пойдет не по плану.

– Я совсем не болен, – проворчал он. – Я обещал императрице вернуться в Таганрог не позднее завтрашнего дня. Не возражайте, сэр Джеймс! Мы отправляемся сегодня же, как и было намечено!

Он отправился дальше на импровизированной постели прямо в его карете, потея и дрожа под одеялами; несколько раз он терял сознание.

– Сэр Джеймс, вы должны сказать мне, насколько это серьезно.

Вили взглянул на императрицу и покачал головой.

– Это трудно сказать, мадам. Симптомы опять указывают на рожистое воспаление, но сыпи до сих пор нет. Самочувствие царя неровное; час или два он может сидеть, даже работает со своими бумагами, а затем опять начинаются спазмы в животе. Я не собираюсь обманывать вас; мадам. Сейчас ему трудно глотать. Это может быть и инфекция, а может быть и опухоль. Что бы это ни было, думаю, что это серьезно; вы должны быть готовы ко всему.

Он увидел, как посинели губы Елизаветы, и проклял себя за то, что все сказал ей. Вили всегда нравилась императрица, и он жалел ее, а ее страдания из-за мужа вызывали особую жалость в связи с ее собственной болезнью.

– Он умирает? – Ее голос дрогнул, и она отвернулась, чтобы скрыть слезы.