Roger Peyrefitte - Особенная дружба | Странная дружба

Это было первым в жизни расставанием Жоржа, и он не был уверен, что с честью пройдёт это испытание. Его сердце сжалось, когда он наклонился к двери автомобиля, долженствующего увезти его родителей прочь. Он почувствовал, как выступили слезы. Его отец произнёс:

— Ну–ка, тебе уже четырнадцать. Ты — мужчина. Когда Бонапарту было столько же лет, сколько тебе сейчас, и учитель из Бриенна спросил его, черт возьми, что он о себе думает — он ответил вот что: я — мужчина!

Да много ли заботило Жоржа, считал ли себя мужчиной Бонапарт, будучи школьником, или нет! Наблюдая за автомобилем, исчезающим за поворотом, он почувствовал, что всеми покинут и заброшен. Но в тот же момент он услышал крики своих новых однокашников и, как по волшебству, его горе испарилось. Может ли он появиться перед этими энергичными мальчиками этаким нюней? Его мало заботило бытие мужчины, но для него важнейшим делом оставалось бытие мальчика.

Он вернулся в школу с монахиней, считавшейся его сопровождающим наставником. Повсюду была суета, и это заставило его позабыть о своих горестях. На первом этаже он снова увидел фотографии групп учеников, украшающих стены коридора. Но с какой это стати Сестра тащит его в лазарет? Ах, она вела его в комнату, предназначенную для него. На двери, которую она открыла, он снова прочитал объявление, позабавившее его родителей:

СЁСТРИНСКИЙ ЛАЗАРЕТ

ВХОДИТЕ

ОТСУСТВУЕТ

ЗАНЯТО

Указатель стоял на «ОТСУСТВУЕТ».

В ЦЕРКОВИ

В КЛАДОВОЙ

На КУХНЕ

— Ты должен преодолеть свои первые чувства, — сказал Сестра, — и подождать

меня в этой комнате. Я схожу, распакую и разложу твой багаж. Так, смотри, я поставила указатель на КЛАДОВУЮ.

Жорж улыбнулся, потому что она говорила с ним, как с ребёнком. Если бы она взяла мою фотографию, подумал он, она, без сомнения, сказала бы мне, что будет следить за такой птичкой! Всё это довольно быстро восстановило его уверенность: он снова стал самим собой.

Облокотившись на подоконник открытого окна, он посмотрел вниз, на внутренний двор. Двери слева вели в зал для собраний и в студии, за которыми находились классы и общежития. Справа располагалась младшая школа. Прямо перед ним находились две двери часовни, увенчанные крестом, и украшенные гирляндами. Под открытой пристройкой висел большой колокол с раскачивающейся веревкой. Под лазаретом располагалась трапезная, выходившая на главную лестницу, ведущую в квартиру настоятеля.

Без сомнения, этот двор, своими деревьями, тропинками, свежескошенными лужайками, бассейном с камнями и раковинами, и со статуей младенца-Христа, должен был походить на парк. Выделялись сирень и кипарисы; из цветов — скудно выглядящие георгины и маргаритки. Коробчатые живые изгороди были подстрижены каким–то аббатом на отдыхе, не соблюдающим формы. Фонтаны, окружающие статуи, били тонкими струйками — Отцы экономили воду. Жоржу вспомнился большой парк, окружающий его дом; с фонтаном; со статуей бога Терминуса [римский бог межи и пограничного камня], и садом камней; с клумбами, и большой оранжереей на краю сада, полной сладких ароматов. Парк колледжа подступал к студиям, и был похож на сад Ланселота из «греческих корней» [Le Jardin des racines grecques (1657), бывший учебником во французских средних учебных заведениях вплоть до 1870 года; его автор — Клод Лансло (1615–1695), французский лингвист, филолог–классик, богослов.]: он оставлял «бесполезные цвета» другим, ибо предназначался только для воспитания мудрости юных душ.

Душа: это и впрямь было на благо его души, то, что Жорж оказался тут. Его отцу хотелось придать учёбой в течение нескольких семестров в школе–интернате окончательную завершённость тому, что он называл характером Жоржа. Он считал, что Жорж дома избаловался, и упрекал его в чрезмерной лёгкости его успехов в лицее. Кроме того, по его мнению, каждый мальчик из хорошей семьи должен был пройти через руки Преподобных Отцов, поскольку теперь было не принято нанимать в репетиторы священнослужителей.

И он обратился в Сен—Клод, который только что набрал пансионеров в свою одинокую горную обитель, идеально подходящую как для здоровья тела, так и для ума. Здешние воспитатели, которых Жорж заметил совершавшими прогулки по парку, и даже улыбающимися, кивающими друг другу — не выглядели внушающими страх.

Жоржу вспомнились визиты, связанные с оплатой колледжа, в компании со своими родителями, к настоятелю, казначею и префекту.

Настоятель, чье имя, как и у Жоржа, обладало приставкой «де», имел напыщенный вид, сквозивший в его жестах и во взгляде, обращённом вдаль. Задавая вопросы, он склонял свою высокую персону. Он спросил у Жоржа, в какой церкви в М., его родном городе, он принял своё первое причастие. И был рад услышать, что это оказался собор, где он сам имел счастье праздновать одну из своих первых месс. Человеческие воспоминания были ограничены им этим городом — «Его университетом, а не его лицеем», сказал он, улыбаясь: именно там он читал курс гуманитарных наук; таким способом он дал понять, что был Licence ès Lettres [бакалавром наук].

Казначей, по причине своего роста и своей черной бороды, оказался не менее впечатляющей фигурой. Он высморкался с бурным неистовством в платок размером с полотенце, который затем с большой аккуратностью сложил. Он расписался на квитанции оплаты семестров, держа перо обращённым к себе: несомненно, у него были ревматические руки.

Что касается префекта, то он, несомненно, был ещё важнее, чем настоятель и казначей, и это позволяло ему присматривать за всеми. Он следил за всем колледжем, от подвала до чердаков. Он показал Жоржу его место в студии и в спальне. Он представил ему Сестер колледжа, и поручил Сестре из лазарета проявить особую заботу о нём. В душевой он вытащил цепь в одной из кабинок, чтобы продемонстрировать, что душ на самом деле работает, и намочил свой рукав. Мальчики принимали душ по субботам. Прощаясь с родителями Жоржа, он сказал:

— Ваш сын у нас будет как дома.

И передал Жоржу буклет с правилами.

Жорж вынул из кармана буклет и прочитал первую страницу.

Главное правило: совершенное христианское воспитание, смысл, взращиваемый в уме и сердце; таковы две цели, которые мы ставим перед собой.

Закоренелая лень, упрямство и непослушание, разговоры, письма, чтение или поведение, противоречащие религии или морали, наказываются исключением.

Вот тогда, у самого входа, разве Святые Отцы были одеты подобно вооруженным глашатаям, предлагающим мир или войну? На самом ли деле они так воинственны?

Жорж просмотрел статьи, касающиеся отметок, мест в классе, отчетов, почты, комнат для свиданий, разрешений на отлучку. Он пропустил «Устав Братства» и прочитал «Устав Академии»​​. Ему никогда не приходило в голову войти в Церковное Братство, но иногда мечталось стать писателем, членом Французской Академии. Попасть в академию [территориально–административная единица в системе образования Франции, академический совет или учебный округ] из лицея было невозможно, но колледж мог бы предоставить ему возможность попробовать свои силы в этом. Кандидаты должны были написать пять сочинений на французском на исключительно высокие оценки. В лицее Жорж был первым по французскому; но, насколько хороши были ученики Отцов? Что, если они, как он сам, тайно прочитали всего Анатоля Франса? Всего? Ну, по крайней мере, половину — произведений оказалось много и некоторые из них были скучны.

Следующая страница содержала «Распорядок обычного дня». И эти обычные дни, конечно, начинались довольно рано!

5.30. Подъём.

Как можно вставать в такую рань?

6.00. Медитация — в зале для занятий.

Жорж представил себя медитирующим со своей головой в руках — но о чём должна быть медитация?

6.20. Месса.

Какое же количество месс было в перспективе! Жорж никогда не слушал их так много.

7.00. Занятия.

7.30. Завтрак. Отдых.

8.00. Уроки…

Отдых. Занятия. Обед. Отдых. Занятия. Уроки. Отдых. Уроки. Чай. Занятия. Религиозные чтения. Ужин. Отбой.

Что за лавина!

Но немедленный сон после ужина, в целом, давал возможность вставать с петухами. Дома Жорж не поднимался раньше семи, но он и не ложился спать до десяти или одиннадцати вечера: это было почти то же самое. Но это касалось только «обычных дней». Существовал также «Распорядок для Четвергов и Воскресений», который изменялся в зависимости от сезонов, из которых признавались только два: «(а) Зима, (б) Лето».