Я сильно надеюсь, что ты поприветствуешь меня, подняв руку, как будто ничего не случилось. И ожидаю, что это письмо произведёт на тебя хорошее впечатление и оправдает меня, ибо оно написано кровью моей души. Это немое, но неопровержимое свидетельство должно убедить тебя. Оно не для того, чтобы как–то изменить записки, написанные мной, которые у тебя уже есть, а для того, чтобы их дополнить. Если твой гнев ещё не уничтожил их, или, если тебя не вынудили отказаться и вернуть их.

Вполне возможно, что я не увижусь с тобой. Возможно также, что ты откажешься принять это сообщение от меня. В таком случае я отдам его Морису — он уже предупрежден — или одному из моих старых товарищей по классу, которого ты, без сомнения, знаешь — Марку Блажану.

Напиши мне как можно скорее (на отель). Я хочу быть уверенным, что тучи расходятся.

Дружба, которая была так дорога нам — в твоих руках, после того, как побывала в моих. Ты не можешь хотеть разрушить её больше, чем хотелось бы мне: она больше любого из нас и сильнее. Как я уже говорил о нашей судьбе — мы имеем право ей верить. Она может смеяться над этими испытаниями, для неё они пройдены и проверены. Она не может потерпеть поражение из–за нашей разлуки, ибо всегда присутствует в наших сердцах, в которых смешалась наша кровь. И не может измениться с течением времени, потому что для каждого из нас лицо другого навечно останется таким, каким мы узнали его в Сен—Клоде. Благодаря ей мы уже живем вместе, несмотря на то, что мы разлучены. Осознай, если ты до сих пор избегал этого знания, что настоящее имя нашей дружбы — любовь.

На следующий день, когда Жорж заканчивал завтрак у себя в комнате, к нему вошли родители.

— Наконец–таки ты попал в газету, — произнёс его отец, — вместе с сообщениями о торжествах 14 июля.

А мать, поцеловав его, сказала:

— Твой день рождения только завтра, но нам не хотелось, чтобы ты до той поры ждал нашего подарка — ты заслужил его своими успехами.

И, пользуясь сложенной газетой как подносом, она преподнесла ему небольшую открытую шкатулку, в которой лежало очень красивое кольцо с печаткой. Жорж поблагодарил их, и снова поцеловал. Он подсчитал жемчужины на гербе, и проверил, правильно ли число веточек на фамильном поле. Он надел кольцо на палец и с минуту забавлялся, оценивая, какой эффект оно производит. Он даст надеть его Александру, если получится увидеться с ним в понедельник. Нет, лучше он подарит ему кольцо. Это освятит их тайный союз. Александр станет надевать его на ночь, на время, пока будет спать. А Жорж скажет, что потерял его во время поездки. Он вполне может обойтись без кольца; пылающие ветки были бы ненадёжным огнём.

Снова оставшись в одиночестве, он счастливо растянулся на диване, собираясь прочесть статью, в которой его имя упоминалось также блистательно, как сияло кольцо на его пальце.

ВРУЧЕНИЕ ПРИЗОВ В КОЛЛЕДЖЕ СЕН-КЛОД

Церемония вручения призов в колледже Сен—Клоде в этом году стала особенно ярким событием. Его Высокопреосвященство кардинал–архиепископ М. почтил церемонию своим присутствием. Утро заполнилось речью, произнесенной монсеньёром настоятелем, после чего был зачитан список отличившихся и победителей (основные имена мы напечатали ниже). Вторая половина дня была посвящена театральным постановкам: маленькая пьеса Ричард Львиное Сердце, искусно сыгранная самыми юными учениками, и большая комедия Ж. Расина Les Plaideurs, в которой их старшие товарищи продемонстрировали своё остроумие и исключительность. Многочисленные зрители этого длинного праздника интеллекта и потока остроумия всё же сочли его слишком коротким. Наши поздравления мальчикам, которые, в сопровождении своих родителей и после благословения Его Высокопреосвященства, сказали до свидания своему любимому колледжу — до той поры, пока они не вернутся с отлично проведённых ими каникул.

Жорж улыбнулся; тут безошибочно угадывался стиль настоятеля. Это не могло быть написано никем иным — «отлично проведённые каникулы» и, по крайней мере, одна александрина, проскользнувшая в текст.

За заметкой следовали результаты бакалавриата — полезная пропаганда; затем — главные призы колледжа (Кубок ассоциации выпускников и т. д.). За ними — призы за прилежание и усердие по каждому классу. Его имя упоминалось дважды. Ему следует вырезать эту колонку; он впервые имел отношение к такому роду публичности — лицей не печатал имена своих учеников в газетах. И он не смог удержаться от того, чтобы не почувствовать гордость за себя.

Ещё больше, чем в Сен—Клоде, он ощутил себя рождённым для почестей и отличий. Александр прочтёт эту заметку утром, и, даже после бурного вчерашнего объяснения, будет взволнован, прочитав в газете имя своего друга; так же, как был взволнован его друг, читающий его имя, украшающее список поощрительных призов.

Никогда ещё Жорж не получал столько удовольствия от чтения газеты; он привык относиться к ним, как к чему–то неинтересному, и был благодарен этой газете за то, что там напечатали его имя, и таким образом обратили внимание его друга в его сторону. Эта маленькая хроника достижений могла помочь в его ситуации.

Поэтому всё, что все, что было напечатано в этой газете, показалось ему достойным внимания. Под её названием он прочитал:

Суббота, 15 июля. День Святого Анри

Ему хотелось, чтобы это был день святого Жоржа, Александра, Люсьена или Клода. Но дни этих святых уже миновали, и только один ещё вызывал интерес — Святой Алексий. Жорж пробежал глазами статьи на других страницах, добравшись до раздела «Разные новости» на обороте страницы со статьёй о вручении призов. Он принялся за чтение, и ему показалось, что у него остановилось сердце. Его глаза жгли строки:

НЕЧАЯННО ОТРАВИЛСЯ МАЛЬЧИК

С., 14 июля.

Вчера во второй половине дня Александр Mотье, 12-ти лет, проглотил сильный

яд, который он принял за лекарство. Попытки спасти несчастного мальчика,

жертвы собственной роковой ошибки, были безуспешны.

Жорж поднял глаза и осмотрелся, как будто сомневаясь в реальности того, что видел. Всё находилось на своих обычных местах: «Мальчик в голубом» и «Мальчик в розовом» — каждая картина в соответствующей ей раме; его не застеленная кровать; его жакет, наброшенный на спинку кресла; ваза с цветами в центре стола; рядом его поднос с завтраком: фарфоровая чашка с небольшим следом шоколадной пенки с краю и кожура грейпфрута с ложкой в ней.

Жорж снова посмотрел на газету. То, что он только что прочитал, по–прежнему в ней находилось. Среди других коротких новостей эта новость была самой важной, занимая почетное место над «банкиром–мошенником» и «сравнением мотовелосипеда и автомобиля». А там, на другой стороне страницы, по–прежнему была церемония вручения наград, благословение кардинала, обещание отличных каникул, имя Жоржа под заголовком о прилежании и усердии, а вдобавок ко всему — ещё и имя Александра. Эти две новости вторили друг другу. Они должны были следовать одна за другой, а не быть разделёнными. Над лаврами Сен—Клода вырос этакий одинокий, стройный кипарис [(др. — греч. Κυπάρισσος) — в древнегреческой мифологии юноша, любимец Аполлона, превращённый им в дерево, носящее его имя, так как он сильно горевал по нечаянно убитому им любимому оленю, которого ему дал сам Аполлон]. А комедия уступила место трагедии.

Жорж поднялся, газета соскользнула на пол. Он медленно подошел к двери и запер ее. Ему хотелось в последний раз побыть наедине с Александром.

И в этот момент, когда он почувствовал себя застрахованным от вторжения, невообразимая новость вспыхнула в его голове с ослепляющей ясностью.

— Боже, как глупо! Как глупо! — зарыдал он, и, упав в кресло, закрыл лицо руками. Жорж долго плакал — тот, кто в канун каникул, перед лицом безмерного несчастья, счёл слёзы нелепыми. Никогда ещё он не опускался в такую пропасть внутри себя. Ему хотелось бессознательности, беспамятства в тех глубинах, а не отчётливого сознания, терзавшего его. Постепенно, через его горе пробилось соображение, мысль: Александр отравился не случайно, а сознательно — он умер из–за него, Жоржа.

Эта убежденность остановила его слезы.

- 14 июля … вчера днем…

То есть посланное 12‑го, письмо Жоржа на следующий день достигло Отца Лозона, и священник нанёс свой удар. Удар, который мальчик парировал своим ударом. И вот, спустя немного времени, из нитей, пронизывающих жизнь колледжа — уроков, заданий, молитв; от одного Уединения до другого; от обряда с ягнёнком до историй про ящериц; от «Карты Любви» до «Жития по добродетельному Декалогу», от стихов Ришпена и до ряда «Подражаний…», от академии до конгрегации, от Отца де Треннеса до епископа Пергамского — соткалось самоубийство. Такой оказалась развязка свиданий в оранжерее, записок, поцелуев и дружеских надежд.