А где же дети, которые должны были появиться у нас с Нильсом? Где та жизнь? Как странно проживать еще одну жизнь, фантомную, параллельно с настоящей. Но Нильс никогда не был домашним. Он мчался сквозь наш бренный мир стремительным метеором.
Подарки. Он щедро ими одаривал, вручая те, что как нельзя кстати, в самые неожиданные моменты, с легким изящным поклоном, пряча довольную улыбку.
Нильс такой джентльмен. Даже после своей ужасной смерти он умудрился преподнести мне подарок. Я, разбитая и разорванная в клочья, почувствовала, как раскрывается навстречу мне вселенная, как обволакивает меня теплом заботы, — я и предположить не могла такой тесной связи. Что это было и что это значит, я даже не задумывалась. Знала, что это он, и все.
А после от меня ничего не осталось, одни разлетевшиеся осколки. В таком состоянии я и встретила Энтони. По правде говоря, он меня и не знал настоящую. Я импровизировала на ходу. Его знаки внимания будоражили, возвращали к жизни — я тогда не представляла к какой. Потерянные, мы наслаждались обладанием. Мы совершенно не знали друг друга. Наверное, мы поспешили, но я хотела выжить любой ценой. Наверное, Энтони почувствовал себя обманутым, когда я прекратила творить из него кумира. Он не знал меня в минуты триумфа. Ему бы, наверное, не понравилось. Он не спрашивал. Я молчала.
За окном смеркалось, небо было залито густо-розовым и лавандовым. Хотелось есть. И бокал вина. Пора наказать ужин в номер. Вспомнился Джакомо, как мы с, ним по-братски делили обед. Телефон залился трелью у меня в руке. Это, конечно, Карло, хочет удостовериться, что я оценила, как чудесно он меня устроил.
— Алло?
— Это Энтони.
— Привет.
— Привет.
Молчание.
— Ты повредил ногу?
— Взяли с Борисом горные велосипеды напрокат. Дерево сунуло мне палку в колесо.
— Сильно вывихнул?
— Прилично. Кажется, сухожилие порвано.
— Больно?
— Сижу на болеутоляющих и преднизоне. Опухоль еще не совсем спала. Лед прикладываю, и костыли мне выдали. Считают, что в четверг смогу отыграть, если не особо напрягаться и не прыгать по сцене. Если лучше не станет, придется, наверное, колоть стероиды. В спортзал не пускают, и это меня бесит.
Молчание.
— Мне жаль.
— Угу.
— Ты сейчас где?
— В Милане.
— Там хорошо?
— Отель нормальный. А город такой, промышленный.
Молчание.
— Здесь очень мило.
— Хорошо.
— Энтони, приехать к тебе в Рим?
— В Рим?
— Ну да.
— То есть сюда ты не приедешь?
— Ну, мне здесь интересно, я бы хотела тут побыть.
— А что интересного?
— Много чего. Рассказывать?
Молчание.
— Я подобрала собаку и познакомилась с графиней. Она нашла мне работу.
— Работу?
— Ну не совсем работу, конечно. Там есть одна фреска, надо выяснить, кто ее написал. Ей кажется, я могла бы помочь с выяснением.
— Это со вчера?
— С позавчера.
— Нел, чем ты там занимаешься?
— Не знаю. Хотела бы вот фреской.
Молчание.
— Все удивляются, что тебя нет.
— Ну, ты же не будешь возражать?
— Против чего?
— Чтобы я пожила здесь до Рима.
Молчание.
— Конечно, я и один справлюсь. Ивонна мне поможет.
Ивонна — это его тренер. Ивонна его боготворит. Он на нее полагается.
— Тогда я остаюсь.
— А что за собака?
— Чихуахуа. Крысомордик. Мальчик.
— Коричневый?
— Да.
— Передавай привет.
— Энтони?
— Да?
— Пожалуйста, пойми меня, мне очень нужно то, что я здесь делаю.
— Слушай, Нел… ох, да ладно. В общем, увидимся в Риме. Если я туда доберусь.
Молчание.
— Спасибо.
— Странную ты штуку отмочила.
— Знаю.
— Ладно, еще поговорим.
— Да. Я тебе позвоню. Я буду жить у графини. Тебе дать номер?
— Давай.
Я продиктовала.
— Надеюсь, нога поправится.
— Я тоже.
— Береги себя.
— Угу.
— Я скучаю.
— Я тоже.
Молчание.
— Ладно, я позвоню.
— Хорошо.
— Пока.
— Пока.
Мы повесили трубки.
Сердце слегка захолонуло от ощущения призрачности после этого обмена репликами. Почему от пустоты так больно? Я подошла к окну. Небо успело окраситься в густо-фиолетовый цвет, над горизонтом поднимался серпик луны. Пахло морем. Как же отчаянно я бы скучала по нему раньше, жалела, что его нет рядом, что нельзя сказать: «Смотри, какая луна!», разделить с ним эту красоту и тайну, чувствовать близость, связь, супружество. Слишком долго я об этом мечтала.
Повеяло вечерним холодом, меня пробрал озноб. Я вдруг представила всех тех, кто стоял у этого окна прежде, любуясь такими же прекрасными вечерами, целая череда любующихся — с чем, с надеждой, радостью или отчаянием во взгляде? Сердце переполнилось сочувствием. «Я вижу сердцем сны других сновидцев» — так, кажется, Уитмен говорил? Меня снова пробрала дрожь. Неужели, мы все собрались здесь, вся эта вереница, тянущаяся из глубины столетий, привлеченная мягкими красками темнеющего неба и бледной луной? Веяло таинственностью, нить времени ускользала из рук. Случайное совпадение, нужное место, и я приобщилась к некоему сонму. А следом придет кто-то другой, может, завтра вечером. Меня здесь уже не будет, я стану одной из невидимок. Но сегодня мой черед любоваться. Нахлынула тоска. «Я становлюсь сновидцами другими».
Поутру я спустилась вниз с чемоданом. Маловато одежды на три недели. Маттео сидел, развалясь в кресле, и на его красивом лице играла ироничная улыбка. Ему тут слишком помпезно и нелепо? Да, наверное, в такой нарочитой роскоши есть что-то вульгарное, но ведь она хотя бы подлинная и древняя, в отличие от безжизненного мраморного лоска американских отелей, век бы их не видеть. Я сочла за честь пожить в этом дворце. При виде меня Маттео поднялся и, подойдя, забрал багаж.
— Доброе утро. Здесь неплохо вроде?
Я начала оправдываться перед Маттео, которому было совершенно плевать.
— Да, вполне. Мне достался милый номер с видом на канальчик. Пыталась представить, кто мог там жить, когда здесь находилась резиденция великого Гритти.
— Не было тут никакого Гритти до девятнадцатого века, тем более великого.
— Дожа не было?
— Не было. А еще путеводители втирают, что наружные фрески написаны Джорджоне, но это тоже враки.
— Какая досада!
— Но здание действительно старое. Можете, если хотите, представлять, что в вашем номере жил какой-нибудь бедный реставратор, зарабатывающий на учебу в университете подправкой фресок Джорджоне, которых тот не писал.
Жизнеутверждающе, подумала я.
Мы дошли до стойки регастрации. Карло нет. Я оставила записку, где выразила восхищение номером и благодарность за гостеприимство. Потом оплатила счет кредиткой, и мы с Маттео двинулись через крошечную сатро, которой мне будет не хватать.
— Это вы тот бедный реставратор, которому пришлось зарабатывать на университет, подрисовывая фрески? — полюбопытствовала я.
— Нет, мне повезло. Вам, кажется, тоже? Вы часто в таких отелях останавливаетесь?
— Иногда.
— А когда не останавливаетесь?
— Живу в Нью-Йорке.
— А, в Нью-Йорке.
Он думал, я продолжу, но я молчала.
— Я и представить не мог, что вы американка, когда увидел вас с Лео. Американцы собак с собой обычно не возят. Хотя Лео такой компактный, он легко мог бы объездить мир. Билет за полцены.
— Вы меня приняли за итальянку?
— Нет, не за итальянку, скорее за француженку.
Не знаю, предполагалось ли это расценивать как комплимент, но я на всякий случай улыбнулась. Он не заметил.
— Вы были погружены в себя. Европейцы, в отличие от американцев, меньше глазеют по сторонам. Они все-таки на своей стороне океана. И старина вокруг им привычнее. Я, правда, в основном про туристов-американцев. В Венеции есть и свои американцы, селившиеся тут семействами. Знаменитые венецианские американцы. Вам надо будет как-нибудь взглянуть на палаццо Барбаро, им владели американцы. А еще Генри Джеймс написал там книгу. О поиске исторических документов. Прямо как по заказу для вас — Он улыбнулся, не глядя на меня.