— Значит, искусство Возрождения скорее духовное? Не только религиозное?

— Я бы сказал, оно стало более духовным, если вам так это слово нравится. Неоплатонизм предполагал более активное вовлечение — в отличие от средневекового ритуального поклонения Господу. Неоплатоническая душа стремилась вырваться из низости к ясности, трансцендентному единству и так далее. Взяв идею у язычников, христианизировав ее в какой-то степени, неоплатоники тем не менее возводили человека в абсолют. Божественное, ранее обитавшее лишь на небесах, теперь становилось неотъемлемой частью окружающего мира. Живописцы силились проникнуть в священную парадигму и запечатлеть то, что удастся подглядеть. Вот вам, пожалуй, и весь вводный курс по неоплатонизму для девушек. Ха-ха. Надеюсь, список литературы вам не нужен? Боюсь, его вам будет осилить трудновато.

— «В прекрасном — правда, в правде — красота, вот все, что знать вам на земле дано»?[31]

— Примерно так. Независимо от того, что говорил Шелли.

Шелли?

Мы дошли до «La Tempesta». Люси бросила полный ужаса взгляд на «Il Vecchia». Забавно, подумала я. «Старуха» ведь на самом деле куда моложе Люси — жизнь тогда была суровая, а Люси такая сияющая, по-прежнему красивая, с горящими глазами, с девчоночьим кокетством и еще вполне способна кружить головы. Col tempo… Либо эта надпись еще более многозначна, чем может показаться, либо Люси — очень удачное воплощение божественного.

— Предполагают, что это мать Джорджоне, — прокомментировал Ренцо.

— Ренцо, о чем эта картина, как ты думаешь? — поинтересовалась Люси, обращаясь к предмету нашего основного интереса. — Она такая захватывающая и таинственная.

— Ну, дорогая моя, кто же может знать? — ответил профессоре. — Мнения расходятся настолько, что даже скучно. Сам Джорджоне, по сути, призрак. Я бы сказал, тут на редкость непостижимая аллегория.

Ренцо обрушил на нас целый ворох теорий — мифологию, философию, пасторально-поэтические коннотации, герменевтический символизм…

— Очевидны буколические мотивы, — продолжал он, — классические, разумеется, многогранные смыслы, замысел художника — кто в него проникнет? Меня здесь, прежде всего, восхищает необычность, эта неземная атмосфера — кардинальная структурная перестройка. Предположительно, таких пейзажей с людьми на фоне была целая серия, не дошедшая до нас. У Микиэля[32] они упоминаются, но мы их не видели. А возможно, тут приложил руку Вендрамин, именитый заказчик и покровитель Джорджоне, высказавший определенные пожелания насчет сюжета картины. Мир полон тайн, которые нам не суждено разгадать, и эта картина принадлежит к их числу.

— Эта картина берет за душу, — призналась Люси. — Столько лет ее не видела… Люди на переднем плане будто в другом измерении, верно? Словно не ведают, какая гроза вот-вот разразится у них за спиной. Мне кажется, тут множество отдельных миров. Даже в деревьях и то бурлит какая-то своя жизнь, все откликается, все живет. А вода! Это не сон, это скорее видение, так мне всегда казалось. Волшебный свет. Великолепная полускрытая луна — это ведь луна? Я и забыла, какое чудо эта картина. И эта красавица в легкой накидке.

— Да, именно, — согласился Ренцо. — Лорд Байрон тоже восхищался этой особой, написал о ней другу — неудивительно. Ха-ха! Все, дамы, время поджимает, нам надо еще посмотреть великого Веронезе и прихватить Тициана с Тинторетто, чтобы стало ясно, что происходило дальше с нововведениями вашего Джорджоне. А ловелас он был большой, это да. Заразился чумой от любовницы. Некоторые считают, что это ее он здесь и изобразил, Чечилию, но, впрочем, не важно. Пойдемте дальше.

Переглянувшись, мы с Люси двинулись за ним.

За незабываемо изысканным обедом, который Люси устроила в «Баре Гарри», любимом заведении Ренцо (приятно было наблюдать, с каким почтением отнеслись к ней циничные официанты, начисто проигнорировавшие в свое время нас с Энтони), мы сперва разговаривали о всяких пустяках, но потом Ренцо поинтересовался фреской, снова отозвавшись о ней как о шедевре. Люси ответила, что работа продвигается и что очень скоро нам понадобится его экспертное мнение. Профессоре, кажется, удовлетворился и больше вопросов не задавал.

Люси и Ренцо снова вспоминали детские годы — единственное, как мне кажется, что их связывало. Из всяких косвенных намеков постепенно выяснялось, что Ренцо всегда был влюблен в Люси и считал, что в один прекрасный день она выйдет за него замуж. Насколько Люси отвечала ему взаимностью, понять было сложно. Люси не особенно поддерживала тему. Мне показалось, он вбил себе в голову, возможно без всяких на то оснований, что они созданы друг для друга, поскольку выросли вместе. Когда в эту идиллию вдруг ворвался Альвизе и мгновенно завоевал Люси, Ренцо уехал в Англию — молодой, страдающий от несчастной любви, обозленный… В «долгую ссылку», как он сказал. Он остался холостяком, но обрел огромный научный вес, получил кучу званий и регалий и в довершение всего — кафедру в престижнейшем университете. Ему явно доставляло удовольствие поддразнивать Люси этой вымышленной изменой. Как-то по-женски. Не думаю, что она хоть когда-то рассматривала профессоре в качестве кандидатуры, пусть он даже неплох собой и прячет под всей этой напыщенностью и авторитетом чуткое любящее сердце. Вряд ли он продолжал питать на ее счет какие-то надежды и хотеть чего-то, кроме почтения и проливающих бальзам на душу угрызений совести. Похоже, в этих своих хоромах при клубе Ренцо вел весьма насыщенную личную жизнь, которую ни на что бы не стал менять. Люси сумела легко и непринужденно приправить изысканный обед и комплиментами, и оправданиями. Профессоре был польщен, мы приятно провели время. Ренцо у нас в кармане. Женщины справились. Я внутренне ликовала, пока не услышала последнюю реплику профессоре, поднимавшегося из-за стола. Он хочет выступить в клубе с докладом под названием «Неизвестные шедевры. Сенсации бесконечны?» Ха-ха! Он надеется, что мы придем. Приводите Маттео, ему понравится.

— Что ему известно? — спросила я, не сбавляя поспешного шага, как только мы остались с Люси вдвоем.

— Не знаю.

— Рональд?

— Нет, наверняка нет. Ни в коем случае нет.

— Сделал выводы из увиденного в тот раз?

— Не знаю. Он чует, что дело движется. Подозревает нас. Он умен и расчетлив. И проницателен. А мы все время о Джорджоне.

— Может, хочет застолбить? Так, на всякий пожарный?

— Не исключено. Жуткий человек. Он видел, как напрягается Маттео. Знает, что другие специалисты приходили и заинтересовались. Ему многое известно. Боюсь, я совершила ужасную ошибку…

— Но без него не было бы ни Лидии, ни Рональда. Он не в курсе насчет писем и дневника. Он не видел ларец! Значит, он может опираться только на домыслы. Пугать нас, делать вид, что опережает. Но все самое важное у нас. Он думает, что фреску нарисовала монахиня.

— Наверное.

— Маттео расскажем?

— Конечно. Да, думаю, ты права, этот доклад нужен ему лишь для того, чтобы потешить самолюбие, иначе он делал бы его не в клубе. Ох, надеюсь, мы справимся сами. Жуткий тип, лишь бы все испортить.

— Мы под давлением, Люси.

— Дорогая моя, это просто бомба замедленного действия.

Она взяла меня под руку, и мы решительным шагом направились домой.


Поутру Джулиана неохотно уселась за компьютер. Дневник будоражил душу, всю ночь ей снились беспокойные, зовущие сны. Ей было не по себе, но перевод, хочешь не хочешь, доделывать надо, а до конца еще далеко. Как странно сознавать, у них с этой девочкой на двоих одна Венеция, только Джулиана уже перестала замечать окружающую красоту, превратила свою жизнь в беспросветные серые будни. Ей нет еще и тридцати. О чем она мечтала, чем хотела заниматься? Так много всего. «Пусть что-нибудь случится, — пробормотала она. — Хоть что-нибудь. Чума на тебя, Лидия». Она включила люминесцентную подсветку.


10 ноября

Он приходил сюда. Он не только сладкоголосый певец, но еще и художник. Его зовут Дзордзи, и он будет работать в мастерской. Для Винченцо это большая честь, он говорит, что Дзордзи набирает популярность. Они познакомились сто лет назад в мастерской мессира Беллини. Винченцо говорит, на его счету замечательный запрестольный образ, религиозные полотна, портреты дворян и, что гораздо занимательнее, миниатюры на холсте и дереве, пейзажи, обычно с людьми, которые знать заказывает для своих коллекций. Там не религиозные мотивы, они написаны на древние сюжеты и учения, содержащие, по словам Винченцо, систему, позволяющую приблизиться к совершенству вселенной.