Фред Стюарт - Остров Эллис

Он встал с постели.

— Я пришлю горничную упаковать твои вещи, — сказал он и направился к двери.

— Ты был бы рад избавиться от меня. Не так ли? — закричала она. — Ты был бы рад запереть меня в какой-нибудь клинике, а ключи выбросить как можно дальше. Потому что теперь я стою у тебя на пути. Я не стояла у тебя на пути пять лет назад, когда тебе были нужны мои деньги, но теперь я стала неудобной. Верно? Бедный Марко, он такой замечательный, но его жена, эта ужасная спившаяся жена! А может, я поэтому и пью: чтобы заставить тебя помучиться.

Стоя в дверях, он поднял на нее глаза.

— Знаешь, — сказал он, — вчера вечером я, правда, хотел тебя убить.

— Тогда почему ты не сделал этого? Я бы тоже этого хотела. Лучше бы я была мертвой, чем такой, как сейчас!

Она снова начала всхлипывать. Он еще раз посмотрел на нее и вышел из комнаты.

Образование «Женского Христианского Комитета Трезвенников» стало ответом в национальном масштабе на широко распространившееся в 1916 году в Америке повальное пьянство, и этот комитет стал направляющей силой движения за запрещение спиртного. «Сильвер Лейк» был в этом деле куда более частным случаем и куда более сдержанным ответом на распространенный порок алкоголизма среди высших слоев общества. Это был большой дом в новоанглийском стиле, типа фермерского, расположенный на вершине холма. Пациенты в шутку прозвали его «Кофейный домик». Он стоял прямо у Серебряного озера и был рассчитан на двадцать пациентов, не более. Атмосфера царила расслабляющая, а суть лечения сводилась к тому, что пациентов на достаточно долгое время изолировали от алкоголя, чтобы они отвыкли и физически окрепли.

Утром Ванесса проснулась в обставленной хорошей мебелью комнате и сразу почувствовала себя лучше, потому что не было неприятного ощущения похмелья. Она помылась, оделась и спустилась вниз к завтраку. В большой с низким потолком столовой стояли четыре круглых стола, за каждым размещалось по пять человек. Ванессу посадили между брокером с Уолл-стрит, у которого ежедневная бутылка виски в конце концов разрушила его брак, его печень и его бизнес, и издателем газеты из Хартфорда, который оскандалил свою семью и друзей тем, что написал в чашу для пунша во время танцев в загородном клубе. Они отнеслись к ней с дружеским участием, обслуживающий персонал тоже был весьма дружелюбен, еда была вкусная, и от всего этого Ванесса ощутила радость, как вдруг заметила пристально рассматривавшую ее поразительно красивую брюнетку, которая сидела за соседним столиком.

Взгляд был настолько настойчивым, что Ванесса почувствовала неловкость. Она чуть улыбнулась незнакомке, но продолжала ощущать на себе ее взгляд.

После завтрака Ванесса вышла из дома, чтобы прогуляться к озеру. На поляне росли ели и сосны и, хотя было жарко, с озера веяло ветерком, что делало летнее утро весьма приятным. Пчелы и жуки вовсю работали, и ей удалось даже заметить ленту змеи, спавшей на камне на солнышке. Ее любовь к животным и природе дополнили ощущение мира и спокойствия, и ее бунтующая натура почувствовала умиротворение.

У самого озера под сосной стояла скамейка. Она села на нее и стала смотреть на воду. Так прошло минут пять, вдруг за ее спиной раздался низкий голос:

— Вы не возражаете, если я присоединюсь к вам?

Удивленная Ванесса оглянулась и увидела смотревшую на нее за завтраком брюнетку. Она была высокая, изящная и потрясающе красивая, с белоснежной кожей и чарующими глазами. Ее темные волосы были завязаны узлом на затылке, а легкие локоны обрамляли лицо. Она пользовалась помадой, чего Ванесса никогда не делала. На ней было светлое платье без рукавов, и на каждом запястье браслет из слоновой кости. У Ванессы не было вкуса, но, увидев эту женщину, она сумела оценить ее вкус, который у нее был совершенно особенный.

— Пожалуйста, — сказала Ванесса.

— Меня зовут Уна Марбери, — сказала женщина, садясь на скамейку. — Некоторые пациенты здесь пользуются чужими именами, но мое — это настоящее имя.

— А мое — Ванесса Санторелли. Оно тоже настоящее.

— О, вы не похожи на итальянку.

— Я не итальянка. У меня муж — итальянец.

— Да? Вы замужем? — она взглянула на левую руку Ванессы и заметила кольцо. — Я здесь из-за джина. А вы?

Ванесса улыбнулась.

— Алкоголь. Всех видов.

— Вы что-то натворили?

— Должно быть. Никто не хочет говорить об этом.

— А я люблю что-нибудь вытворить. Например, я люблю на вечеринках сбрасывать с себя одежду.

— Всю одежду?

— Ну, дорогая, мало кого заинтересует, если вы снимете только туфли. Я в душе несостоявшийся нудист.

— Вы не похожи на несостоявшегося человека.

— У меня есть приятельница, она актриса, и она утверждает, что может заниматься любовью только при открытых дверях. Она говорит, что, если ее никто не видит, то у нее внутри ничего даже не шелохнется.

Ванесса выглядела обескураженной.

— Но это неприлично.

Уна улыбнулась:

— Правда? У меня столько неприличных друзей. И я боготворю их.

— А где вы живете?

— В Гринвич Виллидж. Я — владелица художественного салона. О, я принадлежу к богеме, моя дорогая. К сердцу богемы. Моя семья не общается со мной годы. Слава Богу. Они такие скучные. Отец до сих пор голосует за республиканцев. Он души не чает в этом идиоте, сенаторе Огдене. Можете себе представить?

Ванесса вздрогнула.

— Я рассмешила вас, дорогая?

— Этот идиот, сенатор Огден, — мой отец.

— О, вы сделали ужасную социальную ошибку. Надеюсь, вы не разделяете его политических взглядов?

— Нет. Я — социалистка.

— Как это мило, дорогая. И я тоже. Нам будет о чем поговорить. Это место ужасно нудное.

Ванесса была в восторге.

Второе десятилетие двадцатого века было «золотым периодом» американского радикализма, а центром радикалов был Гринвич Виллидж. В политической литературе возвеличивали рабочего человека и обрушивались на буржуазию и капиталистических «эксплуататоров», провозглашали свободную любовь и поддерживали священный огонь на алтаре марксизма. Тот факт, что большинство интеллектуалов, писавших и читавших подобные публикации, никогда в жизни не бывали ни в шахте, ни на фабрике, и на самом деле считали рабочих абсолютными невеждами, не имел никакого значения. На Гринвич Виллидж имел значение только бунт — бунт в искусстве против реализма, бунт в литературе против сюжета, в музыке против гармонии и, наконец, в сексе против брака. Представители богемы в основном были выходцами из среднего класса. Джон Рид только окончил Гарвард. Многим из них суждено было испытать горькие разочарования. Так, Макс Ист Ман, проповедник нудизма, к концу жизни стал правым экстремистом. Но в 1916 году коммунизм еще являлся невостребованным идеалом, а молодежь искала в богемной жизни острых ощущений.

Джоны Риды и Уны Марбери из Гринвич Виллидж стремились к саморекламе — им необходимо было, чтобы их слышали и видели. Но была и совсем другая Гринвич Виллидж, заселенная бедняками, главным образом итальянцами, которые вели унылую, монотонную жизнь — занимались стиркой белья, ходили в ближайшую овощную лавку или в мастерскую по починке обуви. Это была Гринвич Виллидж булочников, каменщиков, владельцев похоронных бюро и ресторанчиков. И именно здесь были голоса, за которыми охотился Марко.

Когда он был объявлен кандидатом в члены Конгресса, интеллектуалы Гринвич Виллидж отнеслись к этому с безразличием (какое им дело до местных политиков, когда они намерены изменить весь мир), а иногда с долей сарказма отпускали замечания о том, что он просто слепое орудие в руках своего богатого тестя. Однако, среди итальянцев весть, что один из них, такой же парень, как они сами, пытается добиться возможности представлять их в Конгрессе, распространилась очень быстро. И большинство итальянцев восприняли это с воодушевлением. А то, что итальянскому иммигранту удалось жениться на самой богатой девушке в Америке, давало мужчинам повод становиться преисполненными мужской гордости за всех итальянцев мужчин и отпускать бесчисленные шуточки относительно возможных размеров пениса Марко. А итальянские женщины, не имевшие права голоса, бросали влюбленные взгляды на его фотографию на листовках, которые стали появляться в Гринвич Виллидж, и хором вздыхали: «Bellissimo»[31]. Поначалу это выглядело так, будто Марко разворошил муравейник.