— Я дала указание сотрудникам дать стандартный ответ, — сказала она холодно. — Мы получаем много пожертвований, мистер Рубин. Нельзя рассчитывать на то, что мы всем будем отвечать лично.
— Тем не менее, я полагаю, что взнос в двадцать пять тысяч долларов мог бы рассчитывать на личную благодарность, особенно, учитывая, что мы с вами знакомы?
Саймон выглядел удивленным.
— Двадцать пять тысяч? И ты не поблагодарила, Ребекка?
Она бросила взгляд на своего мужа.
— Я послала стандартное письмо, — грозно ответила она и повернулась к Джейку. — Мистер Рубин, ваша щедрость — если, конечно, щедрость была причиной вашего взноса, — очень высоко оценена нами. При этом я хотела бы напомнить вам, что благотворительные организации часто используются для общественного признания и приобретения известности теми, кто стал богат только недавно. Эту благотворительность, которая порождена только желанием взобраться вверх по социальной лестнице, я абсолютно презираю. Если ваши мотивы были — как я полагаю — попытаться купить мою благосклонность, то вы зря потратили деньги. А теперь, сэр, я была бы очень признательна, если бы вы покинули мою ложу. У меня нет ни желания, ни привычки общаться на публике с бродвейскими «знаменитостями» — так, я полагаю, зовут людей вашего типа?
Саймон покраснел.
— Ребекка, — зарычал он, — заткнись!
Она замерла. Ее, казалось, хватил апоплексический удар.
— Саймон!
— Если ты так презираешь благотворительность ради желания взобраться вверх по социальной лестнице, то почему ты заставляла меня тратить миллионы, чтобы только проникнуть в Бриллиантовую Подкову? И это даже не благотворительность! Это шоу для богатых.
— Саймон, я настаиваю, чтобы ты взял свои слова обратно, — взвизгнула она.
— А я настаиваю, чтобы ты извинилась перед мистером Рубиным!
— Я? Никогда!
Джейк вытащил из кармана конверт.
— Так или иначе, я поговорил еще кое с кем из бродвейских «знаменитостей», и мне удалось собрать еще десять тысяч для вашего фонда. Вот чек. И не утруждайте себя благодарственным письмом. Всего доброго. Получите удовольствие от оперы. И, кстати, Моцарт был великим, но умер в нищете, потому что люди его времени относили композиторов к грязи. Я не хочу сравнивать себя с Моцартом, но мне приятно сознавать, что через сто пятьдесят лет ситуация для бедных сочинителей песенок немного улучшилась.
Он вручил конверт миссис Вейлер, поклонился и вышел из ложи.
— О! — воскликнула она, вертя конверт в руках. Ее муж сел рядом.
— Ребекка, — спокойно сказал он, — впервые в жизни мне было за тебя стыдно.
Она недовольно вздохнула.
— Первое, что ты сделаешь завтра утром, ты напишешь ему письмо — и извинишься. Понятно? И еще — ты пригласишь его на наш завтрашний прием.
— Никогда!
— Ребекка, может мне напомнить тебе, кем был твой дедушка?
В это время огни начали медленно гаснуть, и миссис Вейлер поблагодарила удачу, потому что она так же медленно стала заливаться краской.
— Твоему дедушке было бы стыдно за тебя, — прошептал ее муж.
Ребекка Вейлер вздохнула еще раз.
«Мой дедушка, — подумала она. — Наверно, Саймон прав. По крайней мере, у этого Джейка Рубина хороший портной. Он выглядел сегодня очень элегантно…»
— Я напишу ему, — прошептала она, как только послышались первые звуки увертюры Моцарта.
На следующее утро «Роллс-ройс» миссис Вейлер подкатил к дому Джейка. Шофер вышел и передал Фанни два письма, из которых она одно отнесла Джейку, в его рабочий кабинет, а другое передала Нелли, которая была еще в постели. Джейк вскрыл конверт и достал письмо.
Она писала:
«Дорогой мистер Рубин!
Должна извиниться перед Вами за свое поведение вчера вечером. Ваша щедрость в отношении «Амальгамейтед Хебрю Фонд» заслуживает всяческого одобрения, и те замечания, которые я позволила себе в Ваш адрес в нашей ложе в опере — на что мне справедливо указал мой муж — совершенно незаслуженны. Не мне судить о мотивах Ваших взносов. Думаю, что в каждом из нас есть стремление подняться выше по социальной лестнице. Именно это и делает жизнь интересной.
Надеюсь, что Вы с миссис Рубин сочтете возможным принять наше с мистером Вейлером приглашение присутствовать сегодня на музыкальном вечере, который мы устраиваем в честь Бельгийского Комитета помощи. Миссис Шуман-Хейнк споет несколько романсов Шуберта (мы не можем винить бедного Шуберта за тот ужас, который творят его соотечественники сегодня!), и маэстро Рахманинов сыграет сонату Листа «Данте» и одну из своих бравурных композиций. Этот вечер послужит вкладом в развитие культуры. Простите за столь позднее приглашение, но, откровенно говоря, вас в списке приглашенных не было. Начало в восемь.
Еще раз, мистер Рубин, благодарю Вас за Вашу серьезную поддержку Фонда, и примите мои извинения за грубость. Возможно, мне просто не повезло, что я не сразу поняла Вашу доброту и щедрость.
Искренне Ваша, Ребекка Вейлер.
P.S. Я послала приглашение и Вашей очаровательной жене. Надеюсь увидеть вас сегодня вечером! Р.В.»
Чуть улыбнувшись, Джейк сложил письмо и пошел к жене в спальню.
— Ты веришь?! — воскликнула Нелли, сидя в постели с письмом миссис Вейлер в руках. — Мы приглашены сегодня к Вейлерам! Неужели эта старая корова сошла с ума?
— Возможно, — сказал Джейк. — Ты хочешь пойти?
— Я никогда в жизни не пропущу этого! Я позвоню Зигги и скажу, что простудилась… Он разозлится, но я его немного проучу… Хотела бы я знать, что заставило миссис Вейлер так перемениться? Две недели назад, когда она ворвалась сюда, она вела себя, как Франкенштейн. Она знает, что ты спишь с ее дочерью?
«Пока не сплю, Нелли… Но скоро… скоро…»
— Дело в том, Нелли, — сказал он, направляясь к двери, — что ты просто ведьма.
И он вышел, оставив ее с выражением крайнего удивления на лице.
Война, которая, как считали многие в 1914 году, «закончится к Рождеству», оказалась жесточайшей кровавой бойней, конца которой не было видно. Список раненых и убитых немцев и французов в одной только битве под Верденом по очень умеренным оценкам достигал 700 000 человек. Несмотря на продолжительность и жестокость Американской Гражданской войны, большинство людей до 1914 года представляли себе эту войну неким романтическим поединком между профессиональными армиями под командованием аристократического офицерского корпуса; считалось, что гражданское население при этом остается как бы в стороне. А разве большинство правивших дворов Европы не были связаны между собой кровными узами? И, несмотря на то, что воинственность и грубость кайзера были известны всем, разве он не был кузеном английского короля, а кузены, как известно, не воюют против друг друга. Так ведь?
Но два года кровопролитных боев свели на нет эти наивные иллюзии, и волна потрясений в Европе докатилась и до Америки. В конце концов, миссис Вейлер, считавшая себя немкой, и заявлявшая, что абсурдно относиться к Германии, как к врагу, была вынуждена проглотить все свои культурные амбиции и признать немцев вандалами и дикарями. И, хотя знаменитая оперная певица миссис Эрнестина Шуман-Хейнк родилась в Австрии (которая, разумеется, являлась союзницей Германии), она тоже до глубины души была потрясена тем, что происходило в Европе, а потому с радостью приняла приглашение миссис Вейлер петь для Бельгийского Комитета помощи.
В списке приглашенных миссис Вейлер (в том самом, в котором не оказалось Джейка и Нелли) были все знаменитости «своего круга». Но на то, что Мировая война принесла переоценку ценностей в социальной среде Нью-Йорка, указывал тот факт, что на этот вечер миссис Вейлер пригласила избранных из обоих обществ: некоторых гостей она позаимствовала из списков миссис Оливии Бельмонт, матери герцогини Мальборо и бывшей миссис Киссем Вандербильт.
Таким образом, в этот вечер общество, насчитывавшее более ста человек финансовой элиты Нью-Йорка, заполнившее бальную залу Вейлеров и, сидя на позолоченных стульях, слушавшее низкий голос миссис Шуман-Хейнк, включало как Асторов и Вандербильтов, так Лоебов и Лехманов — два мира, всего несколько лет тому назад державшихся на почтительном расстоянии.