Фред Стюарт - Остров Эллис

Тишина.

— Джейк?

Тишина.

Она уселась на край постели, ее гнев постепенно остывал.

— Любого мужчину, — повторила она себе. — Этот богатый парень на сегодняшнем приеме — я получу его. Я только поманю его пальцем.

Она легла на постель и уставилась в потолок.

Внезапно она почувствовала себя очень одинокой. Она говорила себе, что Джейк совсем не это имел в виду. Но сейчас, когда он ушел, она начала понимать…

Несколькими месяцами ранее в английской тюрьме Пентовилль худой бородатый мужчина, ирландец пятидесяти одного года, с лицом, как говорили его друзья, «сошедшим с картин Ван Дейка», был разбужен тюремным капелланом, отцом Кэри. Кэри давал осужденным последнее причастие и проводил с ними час в последней молитве. «Смерти он не боялся, — писал позднее отец Кэри, описывая последние мгновения жизни сэра Роджера Кейзмента. — Он взошел на эшафот с достоинством принца». А для палача Эллиса Кейзмент был «самым храбрым из всех тех, которых, к моему несчастью, мне пришлась казнить».

Ирландия, похоже, оцепенела от ужаса, узнав о казни англичанами сэра Роджера Кейзмента. И Бриджит О'Доннелл Траверс не была исключением. Кейзмент не был обычным мучеником. Он дважды до начала войны прославился во всем мире и удостоился даже посвящения в рыцари. Первый раз он выступил против жестокостей, творимых бельгийцами в отношении черных тружеников каучуковых плантаций в Бельгийском Конго. Во второй раз он выступил против подобной же жестокости в отношении индейских сборщиков каучука в секторе Путумайо в верховьях Амазонки со стороны перуанских и бразильских владельцев плантаций. Но Кейзмент был пламенным ирландским националистом, любившим сравнивать Англию с «сипо матадор», смертоносной южноамериканской винной ягодой, которая прикрепляется к корням здорового дерева — Ирландии — и затем медленно высасывает жизненные соки, пока дерево не умрет.

Когда началась война, Кейзмент уехал в Германию. Позднее англичане обвинили его в попытке заручиться поддержкой Германии в пасхальном восстании в Дублине. Правда же заключалась в том, что Кейзмент вернулся в Ирландию на германской субмарине, пытаясь предотвратить это преждевременное восстание. Тем не менее, восстание все же произошло, его руководители были схвачены и все вместе казнены. Кейзмент тоже был схвачен и отдан под суд в Олд Бейли по обвинению в государственной измене. В ходе расследования его репутация была сильно запятнана просочившимися в прессу выдержками из так называемых «черных дневников» Кейзмента, содержавших такие подробности его разнузданной гомосексуальной жизни, что волосы вставали дыбом. Позже утверждали, что дневники были подложными, хотя, скорее всего, они были подлинными. Так что, несмотря на петицию на имя короля, подписанную несколькими именитыми писателями и учеными с просьбой смягчить приговор, Кейзмент был казнен.

Для Бриджит, чья когда-то неотразимая красота ныне померкла частью в результате материнства, частью просто по истечении лет, Пасхальное восстание и казнь сэра Роджера Кейзмента вновь приоткрыли «ящик Пандоры» в несчастьях ее собственной личной жизни. Ее причастность к похищению Джейми Барримора, графа Уэксфорда, все еще была жива в ее памяти, а из появлявшихся время от времени в прессе статей ей было известно, что английские власти так и не закрыли дело и все еще разыскивают Марианну Флаерти, красавицу-горничную, исчезнувшую вместе с похитителями. Вся ее жизнь в Америке — и брак с Карлом Траверсом, и ее работа в Эллис Айленд, и трое детей в доме на Гроув-стрит — все казалось таким безоблачным и спокойным.

Однако, по мере того, как волнения в Ирландии вызывали все большее ожесточение в англичанах, в Бриджит зародилась обеспокоенность в отношении того, насколько ее жизнь на самом деле безоблачна и спокойна.

Уна Марбери тоже с большой заинтересованностью следила за процессом сэра Роджера, но совсем не потому, что была ирландкой. Уну, законченную лесбиянку, интересовали просочившиеся в английскую прессу отрывки из дневников сэра Роджера. Она считала, что это не очень порядочный прием — восстановить против него общественное мнение из-за его сексуальных наклонностей. Другими словами, это не имело никакого отношения к государственной измене. Более того, Уна вообще считала, что эта война есть не что иное, как конспиративный заговор капиталистов и империалистов с целью уничтожения социализма во всем мире. Ее мнение разделяли многие интеллектуалы и представители богемы Гринвич Виллидж. Вся эта кровавая бойня в Европе была заговором с целью уничтожить то, что было так дорого ей: свободную любовь, свободное самовыражение и свободное искусство. Поэтому, когда в одно октябрьское утро она, услышав звонок и открыв дверь своей галереи, увидела совершенный образчик капиталиста, к которому она через Ванессу имела какое-то отношение, сенатора Фиппса Огдена, Уна застыла на месте.

Она не могла не признать, что в своем темно-синем костюме он выглядел элегантно и привлекательно. Для нее оставалось загадкой, каким образом у такого капиталиста-денди могла появиться такая безвкусная Ванесса.

— Дорогой сенатор Огден! — воскликнула она с фальшивой улыбкой. — Не говорите мне, что вас интересует современное искусство. Я права?

Он, войдя в дом, снял шляпу.

— Возможно, — ответил он. — Может, я что-нибудь и куплю? Есть спрос на работы моей дочери?

Уна прикрыла дверь.

— Они вызвали восторженные отклики среди моих друзей-художников, — ответила она. — Но пока ни один из мещански мыслящих обывателей чек не подписал. Тем не менее, это будет продано. Такая вещь требует времени. Разумеется, умный коллекционер сразу ухватится за них.

— Это она? — спросил Фиппс, подойдя прямо к горизонтальной «S», которая уже была обрамлена сталью.

— Да. «Мейерлинг». Тайна любви и смерти, заключенная в холодную сталь. Семьсот пятьдесят долларов. Для вас, ее отца, скидка десять процентов.

Фиппс ответил ей холодной улыбкой.

— Леди, вы очень умелый продавец, — заметил он.

— Стараюсь.

Он вынул из кармана пиджака черную записную книжку и быстро просмотрел какую-то запись.

— Уна Марбери, — сказал он, сверяясь со своими записями, — ваш отец — известный профессор Ян Марбери, у которого в Йеле кафедра в Центре изучения европейской истории.

Он поднял глаза.

— В этом причина вашего повышенного интереса к Мейерлингу?

— Возможно, — чуть резко ответила она. — Вы наводили обо мне справки?

— Ван сказала мне, что это вы предложили назвать скульптуру «Мейерлинг». Всемирно-известная история убийцы и самоубийцы весьма необычна, чтобы окрестить ею скульптуру.

Он заглянул еще в записную книжку.

— У вас небольшой верный фонд, но при этом вы взяли значительную сумму в семьсот тысяч долларов в Чейз-банке. И вы должны Федеральному правительству две тысячи четыреста двенадцать долларов с процентами.

Она превратилась в лед.

— Вы все-таки все разузнали обо мне.

Фиппс положил записную книжку в карман.

— Я куплю все предметы так называемого «искусства» в этой галерее за пятнадцать тысяч долларов, — сказал он, — при условии, что вы согласитесь никогда больше не видеться с моей дочерью.

Теперь он взглянул на нее, и Уна воочию увидела то, о чем она читала в социалистических газетах: когда элегантного сенатора Огдена растревожат, в нем просыпаются инстинкты тигра-убийцы.

— Мой дорогой сенатор, — ответила Уна. — Какое роскошное и какое банальное предложение! Не могли бы вы придумать что-нибудь более оригинальное, чем попытаться откупиться от меня? Однако, следует учиться иметь дело с ужасающе неоригинально мыслящими политиками. Вы представляете в этой стране все то, что вызывает у меня отвращение. Если вы полагаете, что со мной можно играть в такие игры, что меня можно запугать, то вы глубоко заблуждаетесь. Мы с Ванессой разделяем любовь, характер которой вне пределов вашего мещанского понимания. И поэтому мне доставляет огромное удовольствие сказать вам: заберите свои пятнадцать тысяч долларов и засуньте их, мой милый, в свою поганую капиталистическую задницу!

Фиппс, не дрогнув ни одним мускулом лица, подошел к ней вплотную.