Бесплодно просидев за столом с час, Себастьян понял, что ничего хорошего все равно не сочинит. Он встал, позвонил нескольким приятелям и договорился о встрече в баре, неподалеку от дома.
Встретились. Пили пиво, играли на бильярде и обсуждали бейсбольные новости. Какие-то девицы пытались с ним флиртовать, но не вызвали ни малейшего интереса. Сейчас все без исключения женщины рождали в его душе лишь ненависть. А умные и красивые – лютую ненависть.
Вон чувствовал себя дерьмово. Дерьмово общался с людьми и вообще вел себя как последнее дерьмо. Жизнь вокруг казалась одним сплошным дерьмом. И все по милости некой романтично настроенной писательницы, которая до сих пор верила в любовь, героев и счастливое будущее вдвоем.
Всю следующую неделю Себастьян просидел дома. Выходил очень мало, главным образом в магазин, чтобы купить хлеба, мяса для сандвичей и пива. Позвонил отец. Они разговаривали обо всем, кроме Клер, По обоюдному молчаливому согласию о хозяйской дочке даже не вспомнили. Но нежелание обсуждать ее вовсе не означало, что Вон-младший не думал о Клер с раннего утра до поздней ночи.
Через девять дней после поспешного бегства из Бойсе в состоянии безумной злости Себастьян стоял в своей гостиной и задумчиво смотрел в окно на заполненную кораблями и паромами бухту. Он крайне отрицательно относился к изменениям в личной жизни. Особенно когда не мог предвидеть их приближения и не знал, что делать и как себя вести. Изменения рождали ощущение беспомощности, и всякий раз означали новый этап земного существования.
Себастьян думал о Клер: о той ночи, когда встретил ее в баре в шуршащем розовом платье. Он уложил ее в постель, а наутро жизнь его изменилась. Тогда он, конечно, этого еще не знал. Но Клер вошла в его мир, и мир стал другим. Навсегда.
Нравилось ему это или не нравилось, хотел он этого или нет, но реальность изменилась. Изменился он сам. Об этом заявляла гудящая пустота в душе, об этом кричал голод, который невозможно утолить никакой едой. И даже любимый город шептал о том же; да, Себастьян смотрел на него с нежностью, но в то же время мечтал оказаться совсем в другом месте.
Себастьян сроднился с Сиэтлом. Почти всю свою жизнь, кроме первых нескольких лет, он провел в штате Вашингтон. Здесь похоронил мать. Себастьян любил океан с его напряженной энергией. С детским восхищением он встречал морских пехотинцев и наблюдал за истребителями с романтичным названием «морской сокол». Мог подолгу смотреть из своих окон на гору Рейнир – самую высокую вершину штата. Видит Бог, ради этого вида из гостиной он много лет работал, как проклятый.
В штате Вашингтон жили его друзья. Добрые верные друзья, со многими из которых отношения сложились еще в студенческую пору. Да, здесь он жил, но почему-то больше не чувствовал себя дома. Его место в четырехстах милях в юго-восточном направлении. Там, где живет любящая его женщина. Только с ней ему хотелось проводить все свободное время, с ней всегда было интересно разговаривать обо всем на свете.
Себастьян опустил взгляд на оживленную улицу под окном. Клер не просто нравилась ему. Оспаривать очевидный факт не имело смысла. Бороться с собственной душой было бесполезно. Правду он осознал постепенно, нехотя, изо всех сил пытаясь сопротивляться ее натиску. Он любил смех Клер, и даже тот цвет, в который она красила ногти на ногах. И хотя терпеть не мог сентиментальные кружева и салфеточки, которыми она заполнила дом, но обожал женственность и девчачью уязвимость. Он любил Клер Уингейт, а Клер Уингейт любила его. Впервые в жизни любовь женщины не казалась Себастьяну поводом к немедленному бегству.
Себастьян отвернулся от окну. Да, он любил Клер. Любил, но, тем не менее, больно обидел. Он хорошо помнил выражение ее лица в день расставания и понимал, что вряд ли возможно просто снять телефонную трубку и сказать: «Привет, Клер. Я вот тут немного подумал и решил, что тоже тебя люблю».
И тогда Себастьян снял трубку и позвонил отцу. Не то чтобы он считал Леонарда крупным специалистом в делах любви и отношений с женщинами. Но возможно, отец знал, что следует делать.
Клер копалась на чердаке в доме матери в поисках полога для кровати. Она уже объездила весь город, но так и не нашла ничего подходящего. А среди фамильных сокровищ Уингейтов вполне можно было отыскать именно то, что требовалось.
На следующий после разрыва с Себастьяном день она сняла с постели свои любимые баттенбергские кружева. Вон ненавидел тряпочки, ленточки и бантики, а теперь они к тому же слишком остро напоминали о былых шутливых спорах, словесных баталиях и страстных объятиях. Как же смотреть на эту красоту каждую ночь, лежа без сна?
Миновало уже три недели с того рокового дня, когда она, встретив в торговом центре Лонни, поняла, что снова влюбилась в человека, который не способен на ответную любовь. Но на этот раз невозможно было даже обвинить его во лжи. Себастьян никогда не любил ее, и отсутствие романтической составляющей следовало воспринимать просто как факт. Но разве можно было предположить, что она полюбит этого опасного человека?
После завершающего разговора в саду Клер приехала на такси домой и три дня провела в постели, рискуя подорвать здоровье передозировкой слезливых мелодрам. В конце концов, подруги заволновались и организовали спасательную экспедицию.
Хорошей новостью оказалось то, что она не пыталась вылечиться ни спиртным, ни случайной близостью. Об, этом Клер даже думать не хотелось. Плохая же новость заключалась в невозможности излечиться от сердечной боли и чувства к Себастьяну Бону. Любовь проникла слишком глубоко и пустила корни. А вдобавок крепко-накрепко оплела сердце.
Клер открыла старинный шкаф и принялась перебирать сокровища. Накидки, покрывала, шторы, скатерти подзоры, дорожки, салфетки и салфеточки – все эти произведения искусных мастеров казались ей сейчас ужасно легкомысленными и безумно кружевными. Проведя в бесплодных поисках целый час, Клер, наконец, сдалась и начала спускаться по антикварной винтовой лестнице. Долетевший из кухни голос заставил ее замереть на нижней ступеньке. Дыхание остановилось. Сердце сорвалось с ненадежного крючка, на котором висело в последнее время, и покатилось под ноги.
– Где Клер?
– Себастьян? Когда ты приехал? – спросила Джой.
– Ее «лексус» стоит во дворе. Где она?
– Господи! На чердаке, разбирает кружева.
Тяжелые шаги прозвучал и сначала по кафельным плиткам, потом по деревянному полу. У Клер почему-то внезапно задрожали руки. Ведь говорили, что он не собирается приезжать. Но вот Себастьян вошел в дверь, и Клер изо всех сил вцепилась в перила. В груди ее снова что-то взорвалось – почти также, как в «Брукстоне», когда она стояла у всех на виду и даже разговаривала, а на самом деле тайно увядала и умирала. Себастьян пролетел по коридору, словно за ним гнался сам дьявол. Клер даже не успела пошевелиться, как он оказался перед ней и пришпилил ее к перилам пронзительным взглядом зеленых глаз. Он стоял так близко, что полы ее расстегнутой черной кофты касались голубой рубашки.
– Клер, – негромко произнес он. Одно-единственное слово прозвучало подобно ласковому прикосновению. А потом Себастьян наклонился и нежно ее поцеловал.
Не в силах пошевелиться, Клер не сопротивлялась. Она позволила себя поцеловать. Позволила душе вспомнить нежность и тепло. Позволила поцелую проникнуть в глубь ее существа и осветить одинокие уголки, которые так любил ласкать Себастьян. Сердце одновременно и обливалось слезами, и радовалось. И все же, прежде чем пришелец успел потребовать большего, она подняла руки и решительно его оттолкнула.
– Как же ты хороша, – прошептал он, разглядывая ее растерянное лицо. – Впервые за долгое время чувствую себя живым.
Себастьян медленно убивал ее. Снова. Клер отвернулась, пока любовь не проявила себя горючими слезами.
– Что ты здесь делаешь?
– Во время нашей последней встречи я сказал, что если ты уйдешь, то я ни за что не пойду следом. Но как видишь, пришел. – Теплыми пальцами он осторожно повернул к себе ее лицо. – Через два месяца мне исполнится тридцать шесть. И представь, я впервые в жизни влюбился. А поскольку влюбился в тебя, то решил, что неплохо было бы разделить эту новость именно с тобой.
Клер почувствовала, как замер мир внутренний и остановился мир внешний.
– Что ты сказал?
– Я тебя люблю.
Она покачала головой. Должно быть, дразнит, как всегда. Насмехается.