Ги Бретон - От великого Конде до Короля-солнце

В двенадцать лет он страстно влюбился в жену маршала Шомбера, которой был безумно увлечен его отец в те времена, когда она носила имя мадемуазель де Отфор. Он целовал ее, ложился к ней в постель, гладил руки и прижимался лицом к волосам — и все это с таким пылом, что Ле Муан нарисовал феникса, возрождающегося из пепла, добавив девиз: «Me quoque post patrem» («Вслед за отцом и я»). Хотя юный король обладал куда большими физическими возможностями, нежели Людовик XIII, для удовлетворения желаний своей избранницы, ему так и не довелось стать любовником прекрасной маршальши.

Анна Австрийская, стоя на страже добродетели своего сына, приказала не спускать с него глаз, и камердинеру было ведено следить, чтобы он не оставался с женщинами наедине.

Все придворные дамы, надо сказать, прилагали массу усилий, чтобы завлечь короля в свою постель, ибо каждая считала за честь — равно как и за удовольствие — лишить его невинности.

Одни пытались пробудить в нем чувственность, показываясь ему на глаза полуодетыми, другие»ненароком» расстегивали в его присутствии корсаж, наконец, третьи, встречаясь с ним, позволяли себе весьма определенные, хотя и не вполне пристойные жесты.

Одна из них, герцогиня де Шатийон, так старалась приманить короля, что навлекла на себя насмешки всего двора, и, как всегда, в скором времени появились ехидные куплеты:

Шатийон, берегите

Вашу прыть для другого,

Вы, конечно, готовы,

Но король не готов…

Однако прекрасная герцогиня пренебрегла мудрыми советами, и однажды вечером ее застали вместе с королем за ширмой, где оба излишне распустили руки…

Естественно, встревоженная Анна Австрийская поторопилась оградить сына от этих рискованных шалостей, и мадам де Шатийон было ведено покинуть двор.

* * *

Однако вскоре случилось весьма странное происшествие, о котором нам сообщает Ла Порт, и королева поняла, что оберегать короля следовало не только от женщин.

Двор, без конца кочевавший с места на место, находился тогда в Мелене. В один из летних дней 1652 года король был приглашен на ужин к кардиналу, при доме которого был сад, подходивший к берегам Сены. Около шести часов вечера Людовик XIV, прервав беседу с глазу на глаз с Мазарини, послал за своим камердинером, сказав, что хочет искупаться в реке.

Через полчаса он вышел из дома и направился к берегу, где все уже было приготовлено для королевского купания. Ла Порт обратил внимание, что король выглядит чрезвычайно взволнованным и смущенным. Раздевая его, слуга вдруг заметил «ужасную вещь»: кто-то воспользовался невинностью подростка, дабы совершить по отношению к нему действия злокозненного характера.

Камердинер был в отчаянии. После долгих колебаний он отправил королеве-матери письмо следующего содержания:

«Мадам,

Король, ужиная вместе с кардиналом, приказал мне приготовить ему ванну в реке около шести часов… Когда король пришел туда, он показался мне более грустным и бледным, чем обычно. Мы стали раздевать его, и совершенное над его особой покушение при помощи рук предстало столь явственным, что отец Бонтан и Моро тоже это увидели; но они оказались лучшими придворными, чем я: мне следовало бы промолчать, но мои верность и рвение сильнее меня… Ваше величество помнит мои слова: король выглядел бледным и грустным, и это доказывает, что все случилось без его согласия. Мне не хотелось бы обвинять кого бы то ни было, Мадам, поскольку я боюсь впасть в ошибку».

Ла Порт не назвал имен, но королева догадалась, что он подозревает Мазарини. Она в слезах побежала к кардиналу, который, разумеется, с негодованием отверг обвинение и потребовал отослать слугу.

Изгнанный Ла Порт в отместку стал рассказывать эту историю направо и налево, а насмешники принялись лицемерно защищать кардинала, говоря, что тот «хотел всего лишь немного расширить круг королевских развлечений»…

Если же исходить из фактов, то никто в точности не знает и, видимо, не узнает никогда, действительно ли Ла Порт заметил нечто необычное, раздевая Людовика XIV перед купанием.

* * *

Как бы то ни было, это таинственное происшествие имело самые неожиданные последствия: Анна Австрийская стала опасаться, что сын может приобщиться к итальянскому греху», столь распространенному при дворе, и ей пришло в голову, что лучшим средством избежать дурных путей будет свободное общение с дамами…

По ее приказу прежний строгий надзор за подростком был несколько смягчен. Смягчен до такой степени, что главная камеристка королевы мадам де Бове, в молодости бывшая изрядной распутницей, почуяла, что ей представился долгожданный шанс: как-то раз она подстерегла короля, увлекла его в свою комнату и, быстро задрав юбки, преподала ему первый урок любви.

Людовику XIV было пятнадцать лет, мадам де Бове — сорок два… [24]

Все последующие дни восхищенный король проводил у камеристки, чей огненный темперамент великолепно гармонировал с юношеской пылкостью неофита. Затем он пожелал разнообразия, и, как говорит Сен-Симон, «все ему годились, лишь бы были женщины».

Он начал с дам, желавших получить его девственность, а потом приступил к методичному завоеванию фрейлин, живших при дворе под надзором мадам де Навай.

Каждую ночь — один или в компании с несколькими друзьями — Людовик XIV отправлялся к этим девушкам, дабы вкусить здоровое наслаждение физической любви с первой же фрейлиной, которая попадалась ему под руку.

Иногда двери запирались на ключ; в таких случаях король без колебаний карабкался на крышу и спускался к своим красавицам по водосточной трубе. Однажды он проник в свой сераль через камин…

Естественно, об этих ночных визитах в конце концов стало известно мадам де Навай, и она приказала поставить решетки перед всеми отверстиями, через которые мог бы протиснуться мужчина. Людовик XIV не отступил перед возникшим препятствием. Призвав каменщиков, он велел пробить потайную дверь в спальне одной из радушных мадемуазель.

Несколько ночей подряд король благополучно пользовался секретным ходом, который днем маскировался спинкой кровати. Но бдительная мадам де Навай обнаружила дверь и, не говоря худого слова, распорядилась замуровать ее. Вечером Людовик XIV, намереваясь пройти к своим нежным подругам, с великим удивлением увидел гладкую стену там, где накануне был потайной ход.

Он вернулся к себе в ярости; на следующий же день мадам де Навай, равно как и ее супругу, было сообщено, что король не нуждается более в их услугах и повелевает им немедленно отправиться в Гнень.

Уже в возрасте пятнадцати лет Людовик XIV не терпел вмешательства в свои любовные дела…

Через некоторое время после всех этих событий юный монарх сделал своей любовницей дочь садовника. Вероятно, в знак признательности девица родила ему ребенка.

Анна Австрийская встретила эту новость с большим неудовольствием, придворные же посмеивались. Однако многие были шокированы неразборчивостью Людовика XIV. Во время балета с участием Его величества, исполнявшего «роль развратника», Бенсерад вложил в уста одного из танцоров невероятные по дерзости стихи, в которых королю выражалось суровое порицание за то, «что бегает за всеми юбками без разбора».

Увы! публичное осуждение никак не повлияло на монарха, чьи шалости будут продолжаться в течение полувека…

Если по ночам Людовик XIV развлекался с фрейлинами королевы-матери, то днем его чаще всего видели в обществе племянниц Мазарини.

Кардинал, принимавший близко к сердцу дела семьи, выписал из Италии дочерей двух своих сестер — мадам Мартиноцци и мадам Манчини. Первая партия маленьких итальянок появилась в Париже в 1647 году: она включала в себя Анну-Марию Мартиноцци, Лауру Мартиноцци, Олимпию Манчини и Лауру Манчини. Вторая партия, прибывшая позже, состояла из трех новых Манчини-Гортензии, Марии-Анны и Марии, судьба которой впоследствии вдохновит Расина.

Все эти девушки считались почти уродливыми. Мемуаристы единодушны в их описании: они были чернявыми и смуглыми, с курчавыми волосами и желтоватой кожей, с чересчур большими глазами, слишком худые и угловатые. Вместе они напоминали стайку испуганных козочек…