Лорен Ловелл - Отпущение грехов

— Твою мать, — я в ярости. Мне становится трудно слушать эти бредни. — Ты себя слышишь?

— Ты не понимаешь, как работает религия, — она смущенно смотрит на меня. — У всего есть причина.

Я нахмурился и сжал кулаки, пытаясь сохранить спокойствие.

— Эви, я однажды уже говорил тебе, и мне не нравится, что ты заставляешь меня повторять. Религия — это дерьмо. Твой Бог — дерьмо, — я обхватил Эви за шею. Она закрыла глаза и стала медленнее дышать. — Я — единственный Бог, в котором ты нуждаешься, маленькая убийца. Я защищаю тебя, и я устрою ад всем, кто причинит тебе боль.

Она закрывает глаза и кивает.

— Господи, прости Эзру за вещи, которые он не понимает.

Я закатываю глаза и закрываю лицо ладонью.

Она распахивает глаза и смотрит на меня:

— Я люблю тебя, Эзра.

Эви

Он полюбит меня. Когда-нибудь.

Я лежу в кровати, уставившись в потолок. Я чувствую себя грязно из-за того, что рассказала Эзре о Захарии. Я знаю, он теперь считает меня развратной. «Эвелин, теперь он тебя не полюбит».

Закрыв глаза, я пытаюсь молиться, но не могу подобрать слов. Мой разум слишком одержим Эзрой. Дверь спальни скрипит, и из зала пробивается свет. Я слышу звон колокольчика на ошейнике Дэйва, когда он огибает угол кровати. Пёс кладет голову на край матраса.

— Я не плохая, — шепчу я, и он облизывает мое лицо, прежде чем запрыгнуть на кровать. Он подбирается ко мне и сворачивается у моих ног. Я кладу руку на его голову и, поглаживая его уши, засыпаю.

По моей губе стекает кровь, когда он ударил меня по лицу, и я не свожу глаз с ножа в его руке. Хочется закричать, но я знаю, если сделаю это, он перережет мне горло, что он мне постоянно и обещает. Его кулак соприкасается с моим лицом, и я падаю на пол.

— Я очищу от тебя от скверны, — рычит он, — или кулаками, или членом. Для меня это не имеет значения.

Я пытаюсь перевернуться на живот, с надеждой что он позволит мне тихонько уползти, но он садится на меня сверху и наматывает волосы на руку, держащую нож.

— Не дергайся, — приказывает он, прижимая мое лицо к полу. — Ты греховна, Эвелин. Ты грешница.

Я чувствую, как заострённый конец лезвия прижимается к верхней части моего позвоночника. И я сдерживаю крик, собирающийся сорваться с губ.

— Пожалуйста, пожалуйста, не делай этого, — буквально вымаливаю я, но он еще крепче сжимает меня и острой стороной лезвия медленно ведет по спине. Становится горячо, и я кричу, мои мышцы сжимаются в спазмах.

— Я делаю это, чтобы спасти тебя. Я оставляю на тебе метки, чтобы все знали, что ты порочна, но спаслась через прощение, — он шумно дышит, пока делает горизонтальный порез на спине. Лезвие жалит, охватывая огнем мою кожу, пока вспарывает мою плоть.

— Твоя кровь такая красная, — он стонет, и я чувствую его дыхание. Влажным языком он проводит по свежей ране, и с его губ срывается удовлетворенный стон. — Я могу вкусить твою греховность, она просачивается сквозь твои вены, Эвелин. А через кровь грехи будут отпущены.

Я просыпаюсь, сажусь в постели, мокрая от пота, и пытаюсь отдышаться. Я оглядываюсь на Эзру и вижу, что он уже ушел. Без него я чувствую себя потерянной, и я ненавижу это. Когда-то я почувствовала в себе силу. Но он делает меня слабой. То, что говорит Эзра, — все это неправильно. Его слова богохульны, так почему я его люблю? Он не Бог, но по какой-то причине я хочу верить, что он таковым является. Мой разум поглощен Эзрой, и, по правде говоря, когда я закрываю глаза и молюсь, я испытываю искушение обратить молитву к нему. И я попаду за это в ад. «Ты забыла о Ханне …».

Мои мысли путаются, мозг плохо соображает, пока я пытаюсь обдумать свои чувства сама с собой. Отец управлял нашей общиной, обучая нас тому, что мужчина должен быть господином для женщины, что мужчины праведны, и это единственный путь для женщины обрести религию. Господин — это олицетворение Бога. Эзра — мой господин; так разве он не может быть моим Богом? Возможно, интуиция меня не обманывает.

«Эвелин, Эзра не праведник. Любить его не нужно. Он отдаляет тебя от Бога».

Но если я буду молиться Эзре, мои молитвы будут услышаны. Он спасет меня.

Моя вера подвергается сомнению, и все из-за человека, который является воплощением всего, что я когда-то ненавидела. Я уверена, что надо мной смеется сам дьявол. Я поставила под сомнение всю свою жизнь, и, честно говоря, мне хочется отказаться от Бога и без всяких колебаний любить Эзру.

«Что же ты говоришь, Эвелин? Богохульствуешь?».

Что я говорю? Мое сердце бешено бьется, ладони становятся липкими от пота. Я откидываю одеяло, собираю одежду, которую бросила на пол прошлой ночью, когда шла из гостиной.

Мне нужно отпущение. Мне нужно присутствие Бога. Возможно, присутствие Эзры блокирует присутствие Господа. Надо пойти в церковь и помолиться, и тогда я заставлю Эзру побить меня, чтобы заплатить за мое покаяние. Меня больше ни к кому не тянет, кроме Эзры. Эзра заставляет меня убивать этих мужчин, когда он злит меня. Только он дарует мне принятие, прощение и одобрение. Это то, что я так отчаянно ищу, и ни Господь, ни я не сможем этого изменить. Меня должна окружать святость. А в этом месте ничто не свято.

Эзра

Мой телефон вибрирует на столе, экран призывно мигает.

— Да, — отвечаю я.

— Эз, у нас проблемы, — ворчит Джонти. — Здесь копы, ищут тебя.

— Твою мать, прямо сейчас? — Я ненавижу полицейских. Лишняя головная боль мне сейчас ни к чему.

— Не знаю. Хочешь, могу отправить их наверх? — спрашивает он.

— Да, отлично, — я повесил трубку. Как будто на сегодня у меня мало и так проблем.

Через несколько минут в дверь постучали, и Джонти провел полицейских внутрь. Два парня в костюмах. Детективы.

— Мистер Джеймс, мы — офицер Уилсон и офицер Роу. Отнимем у вас всего несколько минут.

— Хорошо, присаживайтесь, — жестом показываю на диваны в конце комнаты, которые стоят напротив друг друга.

Они внимательно смотрят на меня, прежде чем сесть. У старшего парня хмурый взгляд, как будто у него случилось что-то неприятное. Я уверен, они знают, что это за место, и кто я такой. Проблема в том, что они не могут ничего доказать. Время от времени одна из девушек становится небрежной и попадает в полицейский участок, но мои девочки никогда не открывают рот и не заявляют о какой-либо связи с клубом или мной. Это наше негласное правило. Мне даже не нужно никого наказывать. В этой отрасли держат рот на замке, а ноги — раздвинутыми.

Я скрещиваю ноги, забрасывая лодыжку на колено.

— И о чем пойдет речь? — спрашиваю я скучающим тоном.

Старший детектив наклоняется вперед и упирается локтями в колени.

— Четверо мужчин за последние две недели найдены мертвыми. Отравлены мышьяком.

Моя бровь дергается: — И что?

— Все жертвы случайные, ничего общего между ними нет, кроме одного… — он делает паузу, по-видимому, для драматического эффекта. — Они были постоянными посетителями вашего, — в его голосе появляется отвращение, — клуба.

Я нахмурился. Я бы хотел остаться равнодушным, но должен признать, что это звучит подозрительно.

— Вы замечали что-то необычное? — спрашивает другой офицер.

Я хмуро покачал головой: — Нет.

Они задают мне вопросы о вещах, которые не кажутся актуальными. «Вы видели этого парня здесь раньше, вы помните ту ночь, где вы находились в тот день и то самое время?». Они показывают фотографии тел, мест преступлений. Некоторых мужчин я смутно помню, но, конечно, я им ничего не говорю.

В конце концов, они уходят почти ни с чем. Перед уходом они мне дали визитную карточку. Как будто я на самом деле им позвоню. В моем мире принято исправлять ошибки самостоятельно, и я уверен, что точно знаю, кто убийца.

Как только они покидают клуб, я хватаю ноутбук и начинаю просматривать записи с камер видеонаблюдения. Эти ребята могли быть здесь в любой из дней за несколько последних месяцев, но, кажется, я видел одного из парней здесь в прошлые выходные, всего четыре дня назад.