Лорен Ловелл - Отпущение грехов

Я пинаюсь и кричу, цепляясь за руки Захарии, но он только смеется.

— Ты была очень занятой шлюшкой, да, Эвелин? — он волочет меня по ступенькам, а затем заставляет меня согнуться к полу. Он продолжает удерживать меня, поэтому я оказываюсь на уровне с его лицом. Я повисаю на его руках, мои пальцы едва касаются пола. — Как я скучал по тебе, малышка Эвелин, — шепчет он мне на ухо, прежде чем я почувствовала, как он проводит языком вдоль моей шеи. — Дорогая, милая, невинная Эви.

Мой желудок скручивается в узел, перед тем как он ударил меня. Я мгновенно переворачиваюсь на колени и стараюсь оттолкнуться подальше от него. Но я чувствую, как его сапог надавливает на нижнюю часть моей спины и отбрасывает меня на потертый ковер у алтаря. Он давит на меня сильнее. И, кажется, позвоночник вот-вот затрещит, ломаясь под его подошвой, грудь так плотно прижата к полу, что я едва могу сделать вдох. Захария перевернул меня и оседлал сверху. Его губы скривились в садистской ухмылке, его голубые глаза впиваются в меня.

— Я так долго ждал, Эвелин, я скучал по тебе, — он сжимает мою грудь, и я хочу разрыдаться, но при нем нельзя проливать слезы. Мои слезы принадлежат Эзре. Он смеется: — Ты всегда была стойкой, Эвелин. Ханна плакала, но не ты. Ты помнишь, как я заставил тебя кричать?

Я помню, как лезвие вспарывало мою спину. Я помню, как он называл меня грешницей и шлюхой, пока вырезал крест на спине. Пусть праведный мужчина отметит тебя, чтобы ты обрела спасение, Эвелин.

— Да, были времена, — смеется он. — Я убил Ханну, точно так же как я собираюсь убить тебя. Как низко вы обе пали, объятые адским пламенем греха, продавая себя за самую высокую цену. Твой отец будет так разочарован, — произносит он. — Ханна продала себя мне, даже не зная, кто я такой. Я ослепил ее, пока трахал. И она стонала, как безумная шлюха, а потом я убил ее.

Я закрываю глаза. Я не заплачу. Но мне не дает покоя мысль о Ханне, пойманной в ловушку, избитой, изнасилованной и оставшейся наедине с ним. Мы убежали, мы спасли друг друга, но, в конце концов, он нашёл нас. Я всегда это знала. Мой пульс ускоряется, мысли путаются.

Он наклоняется, прижимая свои губы к моим, удерживая лезвие ножа под подбородком.

— Ты моя, и все же ты позволила этому ублюдку прикасаться к себе! — кричит он.

— Я любила его, это не было грязным.

Он рычит и хватает меня за горло, приподнимает и бьет головой об пол. Черные пятна застилают зрение. Голова кружится. Боль рикошетом бьет в череп. Я пытаюсь оттолкнуть его от себя, и на его лице появляется хмурый взгляд, его глаза исчезают, когда кончик острого лезвия входит в мою плоть.

— Ты никогда не сопротивлялась раньше, Эвелин, тебе это нравилось.

— Нет. Я ненавидела тебя за это.

— Тебе нравилось, потому что ты — грязная шлюха. Зачем начинать борьбу сейчас? — продолжая держать нож у горла, он хватает воротник моего платья и разрывает его. Звук рвущейся ткани оглушителен в пустых стенах храма.

Свободная рука Захарии скользит по моей обнаженной плоти, и к горлу подступает желчь. Я напеваю про себя строки «Достучаться до небес», пытаясь замкнуться в себе. Эзра был прав. Я — чудовище. То, что я сделала, никогда не нельзя будет оправдать. Я больна. Замучена пытками. Изувечена. Мы все испорчены, и единственная покаяние для такого человека, как я, — это смерть. Я не совершала все эти деяния во имя Господа; я сделала это для себя, потому что я больна. Потому что я пытаюсь избежать влияния людей на себя, я виню себя за то, что превратила в ад свою жизнь.

Я понимаю, что ада не существует. Я уже пережила его при жизни. Я уже отбыла свое наказание в бездне, и в смерти я обрету мир. Я упокоюсь. Демоны перестанут кричать в голове, кошмар закончится, и я перестану любить человека, который никогда не полюбит меня.

Эзра

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Простыни остыли, Эви нигде нет. Я смотрю на часы, сейчас только семь тридцать утра.

— Эви, — зову я, но ответа нет. Я поднимаюсь с постели и вижу, что Дэйва тоже нет. После прошлой ночи я не могу поверить, что она снова бросила мне вызов. Во мне все сильнее разгорается гнев, я быстро одеваюсь и спускаюсь вниз. Хлопаю дверцей машины и завожу двигатель, дыхание сбилось. Я сжимаю и отпускаю руль, проезжая по пробуждающимся улицам Нью-Йорка к церкви. Эви подвержена привычкам. Если она не со мной, она либо убивает кого-то, либо молится о том, что она кого-то убила. Она убила прошлой ночью, и я почти вижу ее стоящей на коленях и умоляющей Бога простить ее. Я не уверен, что она до конца понимает концепцию отпущения грехов.

Как только показывается огромное каменное здание, сворачиваю к обочине, шины визжат по асфальту. Если понадобится, я выволоку ее оттуда за волосы. Плохо, что она убила мою бывшую на моей собственной проклятой постели. Теперь она снова бросает мне вызов, сбежав из дома. Клянусь, ей нравится устраивать игры со мной.

Массивная деревянная дверь не поддается, когда я толкаю ее. Я пробую снова, дерево скрипит, когда я давлю на него плечом. Наверное, церковь открыта с девяти до пяти. Я уже собираюсь уйти, когда слышу изнутри едва различимый шум. Это похоже на слабый крик, доносящийся из церкви. Я мог и ошибаться, но с годами я научился доверять инстинктам, и прямо сейчас тело подсказывало мне, что нужно попасть внутрь.

Я бегу вокруг здания, сердце бешено бьется в груди. В самой задней части церкви, рядом с кустом, находится еще одна дверь. Я пробую ее открыть, в полной уверенности, что она заперта на замок, но она поддается. Моментально оказываюсь внутри. Я чувствую запах благовоний.

Вытаскиваю пистолет из-за пояса джинсов и кладу большой палец на курок, пока крадусь по задней части церкви. Я слышу приглушенные голоса, а когда вхожу в главную часть церкви, первое, что я вижу, — мой пес. И он мертв. Сжимаю челюсти, в груди растет напряжение. Рядом с ним лежит, наполовину выпав из исповедальни, священник. Это плохой знак.

— Пожалуйста, прости меня, молю, благослови мою душу… — Я слышу бормотание Эви сквозь рыдания и крики.

Меня охватывает паника. Я поднимаю пистолет перед собой. Останавливаюсь за углом, когда подхожу к основанию алтаря. Мне понадобилась секунда, чтобы понять что происходит. Все вокруг, казалось, замедляется. Кровяное давление подскакивает. Единственное, что я слышу, — это кровь, шумом отдающаяся в ушах. Все, что я вижу, и все, о чем я могу думать, — это Эви. Она — раздета и истекает кровью, и Зи везде трогает ее. Ублюдок, стоя на кафедре с обнаженной Эви, склоняется над ней. Он с силой вдавливает ее в пол, удерживая за шею, щекой она прижата к мраморной поверхности. Его руки блуждают по всему ее телу. Она плачет, молится, умоляя своего бога спасти ее.

Ледяная ярость ползет по моему телу, и мой ум фокусируется, сосредоточившись исключительно на предстоящей задаче. Мне нужно оторвать его голову за то, что прикоснулся к моей собственности.

Я закрываю один глаз, вытягиваю руку и прицеливаюсь в его чертову башку. Зи замечает движение и дергает Эви перед собой, приставляя нож к ее горлу. Она плачет, когда он прижимает ее к себе, а затем ее глаза находят меня. Она выглядит такой разбитой и поверженной, что я не могу не задаться вопросом, что он успел с ней сделать.

— Ах, Эзра, — он кривит губы в ухмылке. — Я так и знал, у меня появилось чувство, что ты можешь появиться. Ты, похоже, привязан к моей сестричке.

Мой взгляд снова находит Эви, и она закрывает глаза, отворачиваясь от Зи, насколько это возможно. Брат? Зи ее брат?

— Я думал, будет справедливо забрать что-то, принадлежащее тебе. Я вижу, как ты был занят, пытаясь поиметь мой бизнес. О, но Эвелин была моей задолго до тебя, — он смеется, тиская ее грудь. Меня поглощает ярость. — О, она не рассказывала обо мне? Это не приятно, Эвелин. В конце концов, мы были так близки, когда были моложе, — он прижимает губы к ее лицу, прежде чем лизнуть щеку. Она дрожит, прикасаясь шеей к ножу, пытаясь уйти от прикосновения. — Представь нас друг другу, как подобает, Эвелин.

— Это Захария, — задыхается она, и я вижу, как в ее кожу врезается кончик лезвия.

— Нет, нет, нет, я сказал «как подобает». Так, как тебя учили.