Они помолчали. Точнее, помолчал Леонид. Молчание Андрея было невременным.
– Слушай! – внезапно осенило журналиста. – А я ведь тебя сейчас разговаривать научу!
Он сорвался с места, сбегал на пост к медсестрам, взял у них большой лист старого ватмана с уже отмененным графиком дежурств. А также фломастер с широким жалом. Галантно сказав «мерси» и не забыв погладить веселую медсестру по обтянутой халатиком выпуклой попе, Леонид поспешил в палату.
– Сейчас будем с тобой болтать, – объявил он с порога. Как и многие журналисты, он тоже слегка преувеличил. Но смысл передал точно.
Леонид нарисовал толстым фломастером все тридцать три буквы алфавита и сел перед Бестужевым.
– Смотри, старичок. Я буду медленно вести пальцем по буквам и смотреть на тебя. У той буквы, которая тебе нужна, ты закрываешь глаза. Я уточняю, по букве слева и справа, и, убедившись, записываю твою.
Вот теперь Бестужеву стало тошно. Если остаток жизни придется разговаривать таким образом… Похоже, прав был Иван Семенович, усомнившись в целесообразности его возвращения из морга.
Но Леонида уже было не остановить.
– Начали! – Его толстый сосискообразный палец пополз по буквенному ряду.
Первую, П, угадали с третьей попытки – палец проскакивал. Вторую, О, со второй. А далее, наловчившись, Леонид ловко выплевывал букву за буквой.
«ПОШЕЛТЫНАХ» – записывал довольный своей сообразительностью журналист. Еще бы! Он вернул бедняге возможность общаться!
Потому не сразу понял сообщение. Сообразив, не стал дописывать до конца, а радостно заржал:
– Молодец, Андрей! Если способен посылать, значит, поправишься!
Даже Бестужев улыбнулся. Не губами – губы не слушались. Глазами. Может, и в самом деле поправится? Раз сразу не помер? Ведь для чего-то бог его сохранил? И тогда, на асфальте. И позже, в морге.
И в этот момент в палату вошла она. В памяти всплыло забытое, казалось, имя. Ольга, Оленька.
– Ну, здравствуй, Андрюша, – поздоровалась Ольга Сергеевна.
«Здравствуй, Оля», – молча ответил тот.
– Я присяду. – Она аккуратно подобрала халат и села на край его койки с проложенным вместо матраса деревянным щитом.
Леонид внимательно наблюдал за происходящим. Здесь явно таился сюжет.
– Лень, а ты у нас ходячий? – поинтересовалась старшая медсестра.
– Намек понял, – с сожалением сказал Леонид. Он спустил ноги в тапки и направился к двери. По дороге искоса посмотрел на сидящую Ольгу. «Да, это не Наташка», – с сожалением подумал он. Эту по попке на ходу не погладишь.
Но лучше синица в руках, чем Ольга Сергеевна на Олимпе. Утешив себя таким образом, Леонид направился на сестринский пост помогать девчонкам коротать время дежурства.
– Леня тебя не напрягает? – спросила она. – Вообще-то, он добрый малый. Мы его любим. Но если захочешь, переведем тебя в отдельную палату. – Ольга Сергеевна успела привести себя в порядок, и ее вид ничем не отличался от обычного.
Андрей вслух ответить не мог, но его ответы на простые вопросы Ольга понимала даже без помощи изобретенного Леонидом «букваря». Единение душ, наверное.
Она поговорила с ним еще немного. Андрей волновался и взглядом показывал на «букварь». Ольга взяла ватман и фломастер.
«Я ПОПРАВЛЮСЬ», – записала она указанные им буквы. Потом внимательно посмотрела на него и дописала знак. Вопросительный.
– Не знаю, Андрюша. Травма очень тяжелая. Но самого страшного удалось избежать.
Андрей умудрился усмехнуться глазами. Это смотря с чьей колокольни глядеть. Если бы он стал животным, окружающим было бы тяжелее. А лежать в его положении с ясным сознанием – лучше?
«КАКОВЫ ШАНСЫ?» – спросил Андрей.
– По моему опыту, шансы есть, – солгала Ольга.
«НИКОГДА МНЕ НЕ ВРИ», – рассердился Андрей, внимательно следивший за ее глазами. Врать она так и не научилась.
– Малые шансы. Ты же сам знаешь. Зачем спрашиваешь? – И, помолчав, добавила: – Но не нулевые. Уже звонили с нашего завода. И с твоей работы тоже. Завтра сюда привезут всех лучших специалистов-спинальников. Ты оказался большой шишкой, Андрюша.
Она нашла правильные слова. Мужчине, даже с перебитой шеей и раздробленным затылком, приятно быть крутым в глазах женщины.
Они посидели молча.
– Значит, ты вернулся ко мне, Андрюша. Видит бог, я не просила у него такого твоего возвращения. Но ты должен знать: я рада. Не твоему несчастью, а тому, что ты со мной. Я час проревела в ординаторской. По мне не видно? – очень по-женски вдруг встревожилась она.
«Нет», – глазами ответил Бестужев. Звук ее голоса успокаивал и расслаблял его. Сразу исчезло ощущение одиночества. Он теперь не один. Неизвестно, что будет дальше, но когда не один, не так страшно.
– Мы будем вытаскивать тебя, Андрюша. Потерпи, пожалуйста. Постарайся помочь себе. И еще знай: ты мне не в тягость. И твоей дочери тоже.
«Какой дочери?» – вскинул взгляд Бестужев.
– Твоей дочери, Саньке. Ей тринадцать, и у нее твой характер. Самостоятельный, колючий и добрый. – Ольга Сергеевна намеренно разбрасывала «якоря», которые должны удержать в Андрее интерес к жизни. Она слишком часто видела, что происходит с тяжелыми спинальниками, утратившими смысл существования, и была намерена побороться за своего Бестужева, так внезапно к ней вернувшегося.
Андрей закрыл глаза. Новость – а в ее достоверности он не сомневался ни секунды – надо было переварить.
Ольга Сергеевна смотрела на Бестужева и понимала, что жизнь ее опять круто переменилась. Еще она понимала, что ненадолго. Но и за это «недолго» она была благодарна.
– А помнишь тот июль? – спросила Ольга, подняла безвольную ладонь Андрея и прижала ее к своей щеке. Потом приблизила к его лицу свою правую руку: – А это помнишь? – На безымянном пальце сверкал алмазными гранями перстенек. Камень и был бриллиантом, только маленьким. Но для Ольги он был дороже любого большого.
Еще бы Андрей не помнил!
Как только в памяти всплыло имя «Ольга», так все и вспомнил. И как будто не забывал.
А ведь забывал!
Хотя, прощаясь тогда у электрички (опять электричка!), был искренне уверен, что расстается на полдня. Чтобы потом уже не расставаться вообще.
… Тот июль был прекрасен! За плечами защита диплома – вот он, новенький, в кармане новенького же, стального цвета, пиджака. Лишних денег у Андрея никогда не было, но на импортный костюм не поскупился: на него ушла почти половина заработанного в стройотрядах. А как иначе, когда тебя ожидает прекрасная дипломатическая карьера? В том, что она будет прекрасной, Андрей не сомневался ни на миг.
Сам поступил в МГИМО. Без блата. Без репетиторов и папы-посла. Папа у него – водитель. Что не мешает Андрею относиться к нему с обожанием.
Вот с чем повезло, так это с родителями. Сами не получившие высшего образования, они были истинными русскими интеллигентами. Может, гены сказывались: говорят, что среди их потомков был знаменитый декабрист.
Мама – воспитатель в детском саду. Такой воспитатель, что к ней приходят сказать «спасибо» даже совсем взрослые и многого добившиеся люди.
Так что Андрею никогда не было стыдно за своих родителей. И когда его однокурсники небрежно бросали фразы про свои парижские или мадридские впечатления, Андрея это никак не задевало. Он еще побывает в Париже. И родителей свозит: они заслужили.
– Андрюха, я договорился, едем! – Это подбежал Вовик Бойков. Как раз из них, из посольских детей. Но отличный заводной парень. Только учился неважно, не раз спасая экзамен за счет головы Андрея и собственной ловкости.
– Куда? – не понял Бестужев.
– Ну ты даешь! Мы же еще вчера договаривались! – возмутился Бойков. – К девчонкам-медичкам.
– Нам это надо? – засомневался Андрей. – Мне еще по распределению нужно выяснить.
– Завтра выяснишь. Сам говорил – вторник-среда.
– Ладно. Можно и завтра, – согласился Бестужев.
А почему бы, собственно, не поехать к девчонкам? Погода чудесная, сначала на пляж, потом – по обстоятельствам. Пляж Андрей любил: и поплавать приятно, и показать впечатляющие мускулы тоже хорошо.
– А что за девчонки? – уточнил он у приятеля. – Опять пэтэушницы?
– Не пэтэушницы, а выпускницы медицинского училища.
– А говорить с ними о чем? О клизмах?
– О Шопенгауэре, – заржал Вовик. – Не о чем говорить, делай свое дело молча. По крайней мере, у них у всех есть РВ.