Ульяна Соболева - Отшельник

Вечером он долго не звонил, и я вдруг представила себе, что он не один. Что рядом с ним какая-то из его…игрушек. То чувство… когда я увидела его в постели с другой. Оно вернулось. Но во сто крат больнее. Так что дыхание перехватило. Тогда он еще не был для меня моим дьяволом. Тогда я сама не готова была стать его. А сейчас мне казалось, что, если я узнаю, что он дотронулся до другой, я сойду с ума от боли. Только от мысли об этом я вся холодела, и горло сжимало тисками.

Ближе к ночи сама ему написала.

«— Хотел, чтобы я скучала, а сам забыл обо мне.

— Может быть, я ждал, что ты мне это напишешь.

Ответ пришел почти мгновенно.

— Правда, ждал?

— Конечно. Ты мне не веришь?

— Верю.

— А зря.

Сжимать обеими руками аппарат, тяжело дыша, не зная, что написать.

— Никогда не верь словам, солнечная девочка, верь только поступкам. Ты ведь хотела что-то спросить?

— Нет. Просто сказать, что я соскучилась.

— Я рад. Ложись спать. Уже очень поздно»

Уснула только ближе к утру, потому что он, как и всегда, оставлял кучу сомнений и вопросов, потому что мне так и не было понятно, где он и с кем, и полное осознание того, что я не имею права об этом даже спросить. Ведь все же я таки ему никто. А утром, когда я спустилась к завтраку мне прислали очередной горшок орхидей и… я радовалась как ребенок. Как сумасшедшая дурочка, для которой эти цветы стали символом его любви и того, что даже там он подумал обо мне. Любви… я верила, что он на нее способен.

Смски я от него так и не получила. Несколько раз хотела отправить сама, но не решилась. Зачем быть назойливой. Наверное, Роман занят, иначе сам бы позвонил или написал. Как раньше, как и все эти сумасшедшие дни, что мы провели вместе. К вечеру я уже не находила себе места, и время превратилось в бесконечность, в нескончаемую тягучую вереницу минут и секунд, в течение которых ничего не происходило.

Я зашла в его кабинет. Так странно, теперь я воспринимала все, что относится к Роме, совсем по-другому. Жадно рассматривала все те же фотографии с его женой, чувствуя едкие уколы ревности и задавая себе вопрос — любил ли он ее и как долго справлялся с ее смертью. От мысли, что все же любил, во рту появлялся горький привкус. Я не хотела об этом думать. Сама не поняла, как перевернула фотографию и положила снимком вниз. Бессильное желание стать для него чем-то большим, чем все остальные, и надежда, что со мной он совсем другой. Мне нужно было увидеть его. Посмотреть в глаза и успокоиться. Понять, что у нас все, как и раньше.

Весь день прошел в каком-то ожидании. Я по нескольку раз хватала сотовый и столько же раз клала его обратно. Потом спустилась в подвал в мастерскую.

Долго рассматривала свои портреты, разворачивала их и представляла, как он стоит здесь и рисует меня… а потом краска приливала к щекам, и я вспоминала как он рисовал на мне. Я там и уснула на том диване, где впервые сама ему отдалась, обняв подушки с его запахом и укутавшись в плед. Когда он вернется, я скажу, что не просто по нему скучала. Я скажу, что люблю его.

Меня разбудило стойкое ощущение, что он где-то рядом. То ли я во сне слышала его голос и звук подъезжающей машины, то ли это было наяву. Взглянула на безмолвный сотовый без единого сообщения, схватила его и побежала наверх, по ступеням. Сердце не просто билось, оно колотилось где-то в горле от предвкушения, что скоро, уже сегодня увижу его, и он сожмет меня в объятиях. В коридоре столкнулась с Антоном и от радости схватила его за руку.

— Когда он возвращается?

Антон смерил меня как всегда совершенно спокойным взглядом.

— Уже вернулся.

— Как вернулся? — улыбка исчезла с моего лица.

— Вернулся и уехал. Сказал, будет поздно.

Я не могла понять, что именно сейчас слышу. Или я слышу совсем не то. Почему вернулся и не нашел меня? Не зашел ко мне. Ведь он не мог не знать, где я. Поднимаясь по лестнице, набрала его номер, но тут же раздались короткие гудки. Я набирала еще несколько раз, а потом вдруг поняла, что это сброс звонка. Он меня сбрасывает. Возможно, у него важное совещание или…он сильно занят и…

Еще не было сомнений, не было понимания происходящего. Я нашла тысячи оправданий и причин. Он вернется, ворвется в нашу спальню и будет брать меня до изнеможения, потому что соскучился и изголодался по мне. Я толкнула дверь спальни, где спала еще прошлой ночью, но та оказалась запертой на ключ, и я пошла в свою комнату.

Прождала почти до самого утра. Ворочалась. Подбегала к окну, снова набирала его номер, пока не уснула в кресле. Меня разбудил звук поворачивающейся дверной ручки. Я вскочила и с радостным всхлипом бросилась к двери — пришел наконец-то.

— Ромааа… — и осеклась.

Дверь распахнулась сама, на пороге я увидела Кристину и еще двух девушек. Они обошли меня, как какой-то предмет мебели, и зашли в мою спальню. Одна из них начала вытаскивать мои вещи из шкафа и бросать на кресло, а вторая сворачивать постельное белье. Кристина демонстративно заглядывала в ящики тумбочек.

Я обернулась к ним, чувствуя, как гулко бьется сердце и почему-то немеют кончики пальцев.

— Что вы здесь делаете? Кто вам позволил трогать мои вещи? Что происходит? Уходите отсюда!

Кристина повернулась ко мне и вздернула бровь… в ее глазах читался явный триумф и какое-то дикое наслаждение, ее от него трясло, и она не могла сдержать улыбки, а у меня тисками сдавило грудь от предчувствия. Так сильно, что в глазах слегка зарябило, и я чуть пошатнулась.

— Они выполняют приказ хозяина.

— К…к. какой приказ? — хватаясь за воздух позади себя, чтобы на что-то облокотиться, ноги вдруг стали ватными.

— Собрать ваши вещи и освободить комнату.

Я смотрела на нее застывшим взглядом, ничего не понимая, чувствуя, как вращается подо мной пол и плывут стены вместе с лицом Кристины, красным размазанным пятном сверкает ее помада, она протянула мне конверт.

— Здесь расчетный лист и чек. Роман Павлович больше не нуждается в ваших услугах. Вы уволены и должны покинуть этот дом в ближайшие три четверти часа.

*1 — А.С. Пушкин. Признание

Я смотрела на Кристину, сжимая в руке конверт, и чувствовала, как что-то обрывается. Словно натянутые до предела струны. Одна за другой. С отвратительным скрипом-треском. Я слышала беспрерывно повторяющийся звук падения. Словно я падаю на камни и разбиваюсь-разбиваюсь-разбиваюсь.

— Я хочу с ним поговорить! Где он? Пусть он мне это скажет в глаза!

Ведьма пожала плечами, глядя на меня, как на насекомое, посмевшее ползать где-то у ее ног. Притом она уже имеет полное право это насекомое раздавить в мокрое пятно.

— Она хочет. Здесь больше никому не интересно, чего ты хочешь. Тебя выставили за дверь. Пигалица несчастная. Наконец-то у хозяина открылись глаза на тебя ущербную. Не его ты полета птица. Не достать тебе до такого, как Огинский. Размечталась, да? А он тебя взашей, как и всех шлюх своих.

Плюет каждое слово мне в лицо, и кажется, ее слюна шипит на моей коже, как кислота. Она жалит и глаза триумфом светятся, блестят. У нее в голове явно играет победный марш, а в моей набирает аккорды реквием. Как и всегда в минуты дикого отчаяния я слышу, как усиливается крещендо хаоса из боли и нежелания принимать правду. Только раньше я готова была на что угодно, лишь бы вырваться из этого дома… а сейчас я вдруг поняла, что хотела здесь с ним остаться, и это он дал мне надежду на сказку, разукрасил для меня декорации, отдирижировал мелодию счастья, чтобы потом поднести к картонному золоту горящую спичку и все сжечь дотла вместе со мной. Я пока не хотела в это верить… я пока не осознавала, что меня подожгли.

Выскочила из своей комнаты и решительно направилась к нему. Сама. Не было во мне в эту секунду ни гордости, ни самоуважения. Я не верила ей. Я не верила, что он мог со мной вот так поступить. После того, как утопил в себе, вышвырнул умирать за пределами его жизни? Прямо на камни. Птица не его полета, которую он потянул за собой в небо, а потом сломал ей крылья и швырнул о землю. Пусть ломает их лично, а не посылает ко мне эту тварь. Я хотела это услышать от него. Пусть он растопчет меня сам.