Фэй Уэлдон - Ожерелье от Булгари

— Двадцать, — произнесла Грейс, прежде чем успела прикусить язык, но тут же почувствовала себя неловко и покраснела, потому что лица всех присутствующих повернулись к ней.

Уолтер Уэллс был счастлив. Грейс Солт хотела приобрести написанный им портрет леди Джулиет, да еще такие деньги! До него дошло, что у нее водятся лишние деньжата, и это совсем неплохо, поскольку у него-то их как раз и нет.

Леди Джулиет подпрыгнула от удовольствия, когда вступил в игру Барли Солт.

— Ну, теперь мы наверняка увидим настоящий аукцион. Но если они собирались прийти, то почему не сказали? Я бы тогда не приглашала Грейс. Как Неловко!

Судя по всему, теледива Дорис Дюбуа — Уолтер узнал ее: ее программа, начавшаяся как книжное обозрение, постепенно охватывала и другие виды искусства — была новой женой Солта, заняла место Грейс. Привлекательность Дорис не вызывала у него сомнений. Он подумал, что охотно написал бы ее. Очертания ее фигуры были очаровательно законченными, четкими и ясными. Большинство людей несколько расплывчаты, так что трудно определить их контуры. Его взгляд переместился на Барли Солта, который подключился к торгам и вступил в схватку с одноглазым южноафриканцем Биллибоем Джастисом.

— Двадцать тысяч, — сказала Грейс.

Уолтер повернулся к ней. Он заметил, что она покраснела. От волнения?

— Какая гадость! — произнесла Дорис Дюбуа, довольно громко и четко. — Должно быть, у нее прилив. Она что, не может принимать гормоны?

Торг был окончен. Молоток опустился.

— Продано миссис Солт, — провозгласил актер-аукционист, который как-то пару раз ужинал в Мэнор-Хаус и узнал его тогдашнюю хозяйку. У него сохранились о ней самые добрые воспоминания. Она подавала гостям крабовую закуску и пирог с печенкой и мясом, а не очередную порцию засохших томатов, несвежего салата и заветренного тунца.

— Я — миссис Солт, — заявила Дорис Дюбуа.

— Меня зовут Грейс Макнаб, — решительно произнесла Грейс.

— Прошу прощения, — смутился актер. Но ведь всякий может ошибиться, к тому же за нынешнее выступление ему не платят. — Продано леди в красном бархатном платье.

Уолтер Уэллс услышал, как Барли сказал Грейс:

— Ты не можешь себе этого позволить, Грейси. Тебе придется брать деньги из основного капитала. Отдай портрет мне.

Но Грейс не уступала:

— Нет. Раз уж я вынуждена жить своей жизнью, а не нашей, то буду поступать так, как считаю нужным. Убирайся.

Уолтер понял, что ему придется изрядно потрудиться, чтобы переключить ее чувства с Барли на самого себя. Но он уже знал, что твердо намерен этого добиться.

— Пожалуйста, Барли, можем мы теперь уйти? — спросила Дорис Дюбуа. — У меня действительно больше нет времени.

— Ой, Дорис, — сладко проговорила Грейс (Макнаб или Солт), — у тебя на платье все еще висит ценник.

Уолтер заметил, что так и есть. У самого ворота красотки висел ярлычок со штрих-кодом, приколотый к оранжевому шелку. В отличие от Грейс, которая была распустившейся розой, Дорис могла считаться ярким бутоном, какие мать Уолтера иногда покупала в «Вул-вортсе». «Чтобы добавить цвета, — говорила она. — Дешевые, но веселенькие. Им приходится так бороться за выживание, что иногда они вырастают очень даже миленькими».

Дорис Дюбуа, повернувшись к Грейс, довольно громко прошипела: — Стерва!

— Ладно тебе, — шикнул Барли. — Давайте не будем устраивать сцен. Неужели мы все не можем, наконец, успокоиться и остаться друзьями?

— Ты шутишь? — спросила Дорис Дюбуа.

— Ты спятил? — спросила Грейс Макнаб.

Тут подоспела леди Джулиет с маникюрными ножницами в руке и укоризненно сказала:

— Бедняжка Грейс лишь хотела помочь!

И на глазах у всего зала и телевизионной команды, которая только что подошла, чтобы заснять сюжет для программы «Жизнь Лондона», она срезала ярлык с платья разъяренной Дорис и попыталась обратить все в шутку:

— Шестьсот фунтов! Это может пригодиться нашему фонду как вещь, принадлежавшая Дорис Дюбуа.

— Раздеваться на публике она не будет, — заявил Барли, — но в принципе я не возражаю. Продавайте!

И Дорис Дюбуа отправилась наверх, шипя и дымясь, чтобы переодеться в джинсы и футболку, а платье выставили на аукцион. С одной стороны, она была довольна: так поступали многие звезды Голливуда, и она полагала, что ее славу люди оценят по достоинству. Но ей вовсе не хотелось расставаться с платьем, к которому так подходило ее ожерелье от Булгари. Не понравилось ей и то, как Барли встал на защиту своей бывшей жены. Но больше всего ей не понравилось, как леди Джулиет выкрутила ей руки, пусть и в интересах маленьких детей, чьи нужды надо уважать, во всяком случае, на публике. Не то чтобы Дорис любила детей. Ничуточки. Но здесь было слишком много свидетелей, чтобы можно было спорить с леди Джулиет. Но она еще отомстит.

Приобретя картину, я решительно не знала, что с ней делать. Я выписала на нее чек, заполнила корешок и была очень горда собой. На протяжении многих лет я предоставляла делать это Барли. Картина была выше меня и в два раза шире. Позолоченная рама оказалась такой тяжелой, что я никак не могла не то что сунуть ее под мышку, а даже приподнять.

На полотне леди Джулиет улыбалась, ожерелье от Булгари сверкало рубиновым светом, и картина казалась чудесной, как чудотворная византийская икона. Деньги пойдут в фонд помощи детям, а я стала обладательницей самой сути, души леди Джулиет, умело отображенной на холсте трудолюбивым художником. Уолтер Уэллс также отлично передал фактуру ткани и мерцающую глубину драгоценных камней. Я была рада, что ему это удалось. Кроме того, я смогла дать достойный отпор Дорис Дюбуа. Смогу продолжить в том же духе. И Барли проявил заботу обо мне. Я чувствовала себя окрыленной.

Вот так Дорис Дюбуа рассталась на благотворительном аукционе со своим новым платьем. Это показали по телевидению, и она, в джинсах и футболке, выглядела откровенно нелепо среди нарядных гостей. Дорис с удовольствием упрятала бы меня за решетку пожизненно, если бы могла. Платье ушло за три тысячи двести пятьдесят фунтов, возрастая в цене на двести пятьдесят фунтов зараз, и милая леди Джулиет была очень признательна, как наверняка были признательны и все маленькие дети. Но Дорис Дюбуа вовсе не была мне признательна. Такие победы — мелкие и дурацкие, но все же это победы. И это еще ничто по сравнению с тем, что будет дальше.

— Могу я вам помочь? — спросил молодой художник, напугав меня. Его глаза были такими блестящими, а взгляд таким пристальным.

Когда-то, припомнила я, многие мужчины смотрели на меня такими глазами. Но через некоторое время после того, как вы выходите замуж, они перестают так на вас смотреть, и вы забываете, как это бывает. Возможно, некоторые женщины, выходя замуж, со временем становятся похожими на своих мужей: женское тело впитывает запахи партнера, а кожа меняет свойства в результате частых физических контактов, принимая и абсорбируя то, что тактично называют физиологическими выделениями. Полагаю, что в нынешние времена безопасного секса это происходит куда реже. Но вот она я, отброшенная назад, семнадцатилетняя Дороти Макнаб, снова появляющаяся на свет. Больше не Грейс Солт. Я спала и проснулась, и обнаружила, что миновало три с лишним десятилетия и красивый молодой мужчина пялится на меня как на объект вожделения.

— Да, конечно, — ответила я. — Я собираюсь отвезти портрет домой, но не знаю, влезет ли он в машину. Да и как я смогу повесить его на стенку, когда доберусь до дома?

— О, отлично войдет, — заверил он. — Мы можем отвезти портрет ко мне домой и повесить на мою стенку.

— Мне кажется, более разумным повесить его у меня, — возразила я, — коли я уж так много за него заплатила. Должна же я извлечь из этого пользу, разве нет?

— Поедемте со мной, — предложил он. — И давайте вместе извлечем из этого пользу. Мы можем повернуть леди Джулиет лицом к стене, можем повесить среди пейзажей, если нам захочется уединения, что, на мой взгляд, будет случаться довольно часто.

И мы отправились к нему домой на его машине, он повесил леди Джулиет на стенку, и я осталась, чтобы извлечь из этого пользу. А я-то полагала, что он гей!