Помню, как-то ранним летним вечером Барли пришел домой и обнаружил Кармайкла, обметывающего петли на какой-то одежде. Тогда я не поняла, почему сын, отлично зная, насколько отец ненавидит такие вещи, не убрался со своей работой, едва завидев машину отца в конце дорожки. Наверное, от кристально честного девятилетнего мальчика нельзя ждать такого рода хитрости. Бедняжка надеялся, что его отец одобрит работу, внимательно осмотрит петли и скажет: «Как здорово! Я тобой горжусь. Ты сделал в точности как мама». Но для Барли куда естественнее было бы разбитое крикетным мячиком стекло, и сие деяние получило бы, куда большее одобрение.
Со стиркой покончено, свет выключен, пора домой. Мистер Циглер, портье, говорит:
— В последнее время вас редко видно, миссис Солт.
— Ой, я живу отсюда недалеко с другом.
Он смотрит на меня так, словно действительно меня видит, что на него совсем не похоже. Мы все для него лишь разные версии одной жилицы, вечно ждущей, когда починят стиральные машинки, или прекратится шум, или передадут сообщение. Он выполнял бы свою работу куда лучше, если бы делал ее не для нас. Мистер Циглер желает мне всего наилучшего.
Услышав на лестнице шаги Грейс, Уолтер быстро пошел к двери. Он заметил, что в последнее время она чуть ли не бегом бегает. Должно быть, скачет через две ступеньки. Он же стал двигаться куда медленнее, и у него даже икры начали побаливать. Его отец частенько жаловался на такие боли. Возможно, Уолтера та же участь постигла прежде времени. Он хотел предупредить Грейс о том, что она увидит в мастерской. Он не хотел, чтобы она огорчилась. А обнаружит она Дорис Дюбуа, сидящую на том самом стуле, где совсем недавно сидела Грейс, позируя для портрета, а до нее — леди Джулиет Рэндом. Теперь на мольберте стоял снятый со стены портрет леди Джулиет, лицо уже наполовину замазано белилами — отличной грунтовкой для основных телесных тонов. А у Дорис, надо признать, хорошая, здоровая светлая кожа, словно энергия и решительность струятся из каждой клеточки. Может, и не положительная энергия, но она, безусловно, есть.
Уолтер перехватил Грейс на лестничной площадке третьего этажа. Мастерская находилась на пятом. Он забрал у нее сумку с постиранными вещами. Гладить их она будет в мастерской. Ни один из них не хотел в своем доме прислуги. Никаких посторонних.
— Послушай, Грейс, — начал он, стоя на площадке, зрелый, надежный мужчина, совсем уже больше не похожий на Кармайкла. Как она вообще могла когда-то принять его за гея? — Не вопи, не кричи и не устраивай ничего такого, как женщины в фильмах, но в нашей мастерской сидит Дорис Дюбуа, и я пишу ее портрет. Но не полный ее портрет, а лишь лицо с телом, леди Джулиет.
— Но почему?
— Чтобы сэкономить мое время и ее деньги, — объяснил Уолтер. — Должен тебе напомнить, что у нее тоже очень напряженный график. Она пришла без приглашения обсудить цену, увидела портрет леди Джулиет на стене, мой мольберт без чистого холста и потребовала, чтобы я начал ее писать немедленно и вот так.
Грейс плюхнулась на ступеньку. Она ощущала удивительное спокойствие. Она видела перед собой свое будущее, полное бесконечных событий и вариаций этих событий.
— Как Гойя пририсовал голову герцога Веллингтона поверх головы брата Наполеона, — проговорила она, — когда прошел слух, что герцог Веллингтон, герой-освободитель, подошел к городским воротам. Что ж, по крайней мере, прецедент есть.
Уолтер Уэллс уселся на ступеньку с ней рядом. Грейс вдохнула запах масляной краски, печеной картошки, табака, и даже теперь, когда все это перекрывал аромат любимых духов Дорис Дюбуа — ими же Дорис пахла на суде, — ей все равно это нравилось.
— Я не знал, что Гойя это сделал, — удивился Уолтер.
— О да, — кивнула она. — Художникам тоже надо жить.
Они взялись за руки. Ее руки в его ладонях казались молодыми, мягкими и беззащитными.
— Ты молодеешь с каждым днем, — сказал он. — Я не хотел, но она настояла.
— И к каким же посулам и угрозам она прибегла? — поинтересовалась Грейс.
— Если я сделаю это для нее, она сделает обо мне передачу в своем шоу.
— Целую программу о тебе или пятиминутный сюжет? Первое — это что-то, а второе — ничто.
— Она не сказала. А еще она предложила переспать с ней, но я отказался, естественно.
— Вежливо, надеюсь, — относительно спокойно проговорила Грейс. — Не буди лихо, пока оно тихо, а она и без того достаточно злая. А чем угрожала?
Грейс, к собственному удивлению, обнаружила, что скорее взбодрилась, чем смутилась. Враг попал в ловушку. Дорис Дюбуа зашла слишком далеко и оказалась безоружной на вражеской территории.
— Она не вдавалась в детали. Просто сказала, что хорошо знакома с директором «Тейт-модерн» и что летняя выставка закроет передо мной двери.
— Она, безусловно, могущественный человек в мире искусства, — заметила Грейс. — Полагаю, нам лучше пойти к ней. Она знает, что я живу с тобой?
— Не думаю. Но все возможно. Она — гестапо наших дней. У нее повсюду осведомители.
И они пошли наверх.
— Так-так, — сказала Дорис Дюбуа. — А вот и убийца. Ты тут. Будь я суеверной, подумала бы, что ты — посланница ада, преследующая меня, и упрятала бы тебя назад в тюрьму за преследование.
Дорис Дюбуа, задрапированная в длинное черное полотнище, сидела на возвышении, где, леди Джулиет и Грейс Солт сидели до нее. С холста на мольберте сияло ожерелье леди Джулиет. Источник власти и влияния.
— Я поняла, в чем тут дело, — сказала Грейс. — Ты не пытаешься сэкономить деньги. Судя по тому, что происходит в Мэнор-Хаус, эта проблема волнует тебя меньше всего. Ты желаешь заполучить ожерелье леди Джулиет. Ты думаешь, оно волшебное. Ты думаешь, что если получишь его, то станешь всем нравиться, заслуживаешь ты того или нет. Ты готова даже надеть его вместе с телом леди Джулиет, лишь бы завладеть им.
— У меня есть любовь Барли, — отрезала Дорис, — причем куда большая, чем была у тебя. Если он вообще тебя когда-нибудь любил. Полагаю, на самом деле он всегда тебя стыдился. И вот теперь ты настолько низко, пала, что покупаешь себе молодого мужчину, игрушку.
Дорис Дюбуа все же несколько растерялась. Она ожидала, что Грейс сникнет и испугается. Испугается, что она, Дорис, уведет у нее Уолтера Уэллса, как увела мужа. Но нет. А разве не Дорис только что назвали любимицей нации и не ее просили вести конкурс Евровидения в следующем, году? Все любят и хотят Дорис, это же совершенно очевидно. Так почему же слова Грейс так ее задели?
— Бог ты мой, — проговорила Грейс, — да разница в возрасте между мной и Уолтером меньше, чем у тебя с моим бывшим мужем.
Грейс в углу комнаты разбирала постиранные вещи, словно Дорис и не было, хотя внутри у нее все кипело. Что до Уолтера, то он водрузил на голову шапочку а-ля Рембрандт, которая согревала уши, и принялся перебирать смятые и скрученные металлические тюбики с краской. Наклейки с названиями давно отлетели под воздействием скипидара и жестких влажных пальцев, поэтому цвет Уолтер мог определить лишь по цветным кружочкам под крышками. Он сожалел, что стал художником, а не поэтом: жизнь вдруг показалась слишком трудной.
— Для мужчины вполне нормально вступать в брак с кем-то моложе себя. Но не для женщины.
— Это предрассудки, — отрезала Грейс. — Уолтер, давай рисуй голову Дорис. Чем скорее закончишь, тем быстрее она уберется отсюда.
Уолтер занял свое место перед мольбертом. Дорис выставила из-под, черного полотна длинную изящную ногу. Уолтер попытался сделать вид, что не заметил. Дорис одарила его сияющей улыбкой.
— За раму я с тебя, безусловно, возьму деньги, — сказала Грейс. — Этот портрет леди Джулиет формально принадлежит мне, хотя все, кажется, об этом забыли, Я за него заплатила.
— Какая же ты корыстная, — заметила Дорис Дюбуа. — Высасываешь из бедного Барли последние деньги, буквально лишаешь его всего. Ты заплатила, но деньгами Барли. И вы, Уолтер, смею заметить, тоже живете на его средства. Она вас купила.
— Жаль, что туловище не твое, — проговорила Грейс, убирая белье. — Все подумают, что у тебя четырнадцатый размер.
Дорис, не думавшая ни о чем, кроме ожерелья, совершенно об этом забыла.
— Уолтер немного подправит контуры — ведь подправите, правда? — и сделает меня изящнее. — У Дорис всегда было готово решение. Соображала она быстро.