Лиза откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза и не заметила, как заснула. Сон ей приснился необычный. Она не участвовала в нем, она видела сон о другой женщине. А если точнее, о женщине с ее лицом… Впрочем, овал лица и скулы у этой женщины были более округлые. Длинные пепельные волосы убраны в две косы, а серо-зеленые глаза не приподняты к вискам, как у самой Лизы, а лишь удлинены…
Она отчего-то не сомневалась, что это ее далекая пращурка. Девушка была одета в холщовую рубаху до пят, схваченную в талии вязаным красным с серым шнурком, на концах которого висели две искусно вырезанные деревянные фигурки. С тонкой длинной шеи свисали бусы из косточек каких-то плодов, и весь ее облик дышал свежестью и какой-то первозданной красотой.
Она стояла перед человеком — вначале Лиза видела его со спины, а потом будто бы она подошла поближе, чтобы одновременно созерцать обоих.
— Зачем пожаловал, Ракоша? — говорила мужчине девушка. — Ты же знаешь, твой брат, пастырь церковный, меня не жалует…
— А ты живи по заповедям божьим, покайся в грехах своих — бог добрый, он простит!
Теперь Лиза увидела, что перед девушкой стоит монах в черном одеянии. На груди его висел крест серебряный на простом шнурке.
— Ты откуда к нам прибыл?
— Из Греции, Любава, и то тебе ведомо, зачем вопрошаешь? В сей богом отмеченной стране познал я великую мудрость христианства, коему ты противишься лишь по темноте своей и невежеству.
— Послушай, Ракоша…
— А рекут меня ныне отец Мефодий, и несу я русичам свет подлинной веры.
— Ты хочешь сказать, что вера наших отцов не подлинна?
— Язычество есть великая ересь, ибо не одного бога, единого и милостивого, признает, а многих.
— Есть такие заблуждающиеся, которые пересчитывают богов… Ведь бог и один, и множествен, и пусть никто не разделяет того множества и не говорит, что мы имеем многих богов!
— Любава, что за богопротивные слова ты произносила?
— Темный ты человек, Ракоша, а еще какой-то свет людям нести собираешься. Чужие книги читаешь, чужим богам молишься, а не знаешь своего прошлого — это Книга Белеса, в коей все наше прошлое, наши корни, наши боги… Да что тебе говорить, когда у тебя голова иным занята… Если хочешь со мной говорить, говори по-человечески, а эти ненашенские слова я больше и слушать не хочу.
— Любава, ты живешь во грехе.
— Заладил повторять, точно ученый ворон… Кто может сказать, что он без греха, пусть бросит в меня камень. Разве не ваш Христос так говорил?
— Отрекись, Любавушка, покайся! Во имя нашей прошлой дружбы я пришел, чтобы спасти тебя.
— Нечего меня спасать. Я давно знаю, что меня ждет, — в будущее заглядывала.
— Ты провидишь будущее? Не верю!
— Верь не верь — твое дело. А только от твоего неверия я видеть не перестану. Вот хочешь, скажу теперь же, что твои батюшка с матушкой делают? Али твой братик младшенький?
— Не хочу. Позволь, Любава, лучше я расскажу тебе некую притчу. Гэворят, притча сия на подлинном событии основана.
— Расскажи, послушаю. — Любава сошла с тропинки и присела на толстый сук ореха невысоко от земли. — Раз уж ты в мое жилище зайти не хочешь, а в ногах правды нет, стой себе, а я посижу… Что же ты примолк, я вся обратилась в слух!
— Случилось, что к киевскому князю Глебу пришел некий волхв и стал молвить речь, буде князь со дружиной пойдет на берег Днепра, увидит великое чудо, кое волхв и сотворит. Пройдет по воде аки по суху. А еще рек, будто ему открыто многое, чего другим людям неведомо. Князь его вопрошает: «Знаешь ли ты свое будущее?» Волхв ему: «Знаю. Великое чудо совершу». Князь вынул меч да и порубил волхва на куски. И чья вера сильнее оказалась?
Лицо Любавы потемнело.
— Вот, значит, какова твоя истинная вера? Которая свою силу мечом доказывает? Супротив безоружного человека? Такую веру предлагаешь ты мне вместо веры отцов и дедов наших?! В отрочестве я считала тебя своим лучшим другом. Ты был верным и честным. Ты никогда не обижал слабых. Теперь ты грозишь мне карами небесными за то, что я не отказываюсь от веры предков?
Лицо монаха исказилось.
— Надеешься, Дикий Вепрь тебя спасет, не даст в обиду? Против истинной веры бессилен даже разбойник. И не до тебя ему, свою бы шкуру сберечь.
Княжеские стражники загнали его на болота. Долго он там высидит?
— А еще я поняла, что твоя вера сделала тебя злобным и завистливым. Хотите огнем и мечом нас извести? Сейчас я покажу тебе, что делает истинная вера!
Она вытянула руку ладонью вперед и сказала:
— Стой, где стоишь!
Монах замер, и Лиза увидела, как глаза его наполнились ужасом. Он пытался сдвинуться с места, но, как видимо, не мог пошевелиться.
Любава подошла к нему совсем близко и заглянула в глаза:
— Ты разозлил меня, Ракоша. Не должны слуги божьи поддаваться гневу и ярости, ежели собираются привести в лоно своей церкви паству неразумную.
Ты слаб. Вот заколдую тебя, и будешь сто лет столбом стоять!.. Боишься? То-то же!.. Ладно, иди, отпускаю тебя, но впредь угрожать не смей, как и не смей при мне веру отцовскую хаять-поносить…
Монах шевельнулся и вдруг со всех ног бросился бежать, крича во весь голос:
— Ведьма! Ведьма!
И этим крикам его вторил звонкий хохот Любавы. Потом она еще немного постояла, глядя вслед убежавшему, и грустно произнесла:
— Невежественному и вера не поможет!
Лиза проснулась. Долго ли она спала? Несколько минут или часов? Она встала со скамьи и выглянула наружу. День был такой же пасмурный, и небо от края до края выглядело одинаково серым. Где сейчас находится солнце, угадать было трудно.
Наверное, оттого, что сон как бы оздоровил ее, снял напряжение от пережитых волнений, Лиза чересчур расслабилась. Она стояла на краю обрыва и бездумно глядела вдаль, когда поблизости вдруг затрещали кусты.
Лиза от неожиданности вздрогнула, пошатнулась и, потеряв равновесие, стала падать вниз. Она лихорадочно хваталась за стебли плюща, но они выскальзывали из рук, пока наконец женщина не повисла на правой руке, удержавшись на достаточно прочной плети.
Ноги ее тщетно искали опору, и Лиза поняла, что долго она не продержится. В левой руке ей постоянно что-то мешало, пока наконец женщина не поняла, что это все тот же кухонный нож. Она стала ковырять им землю и дорылась до более прочного корня ракиты, стоявшей на самом краю обрыва. Лиза подтянулась на правой руке и с силой воткнула в землю нож почти у самой беседки. Если корень не выдержит, может, она хотя бы успеет задержать свое падение…
Но в эту минуту кто-то крепко схватил ее за руку и почти выдернул из ее висячего положения.
— Господи, Лизочек, теперь, когда я тебя наконец нашел, ты чуть было не упала в пропасть! Это из-за меня? Ты испугалась? Я бы никогда себе этого не простил!
Крепкие мужские руки держали Лизу в спасительных объятиях, а на нее смотрели такие знакомые, такие любящие глаза Пети Жемчужникова!
10
Он жадно целовал ее глаза, губы, руки и все повторял:
— Лизонька, подумать только, я чуть было не погубил тебя своим неожиданным появлением! Мне страшно даже подумать, что ты могла упасть…
Он и вправду весь дрожал при этих словах и все крепче прижимал ее к себе:
— Пойдем, родная, нас ждет быстрый экипаж. Ты и оглянуться не успеешь, как опять окажешься в нашем родном Петербурге. Мы с тобой обвенчаемся в первой же церкви… и я сделаю все, чтобы ты забыла перенесенный кошмар!
В первом же костеле! В первой же церкви!.. Еще немного, и она бы сдалась.
Как хорошо было бы закрыть глаза, отдаться на волю этих сильных, надежных рук: пусть забирает ее отсюда, увозит, делает с ней что хочет…
О чем она думает?! Неужели так просто: уехать и забыть? После того, как она прожила другую жизнь и стала другим человеком? Она стала женщиной в объятиях другого мужчины, и кто знает, может, она уже носит в своем чреве его ребенка?!
— Прости, Петруша. — Лиза заставила себя вынырнуть из этой сладкой грезы — если бы только она любила Жемчужникова! Но пользоваться его чувством? — Я не могу…
Он некоторое время тяжело молчал, а потом с пренебрежением проговорил:
— Ах да, мы же на Пушкине воспитаны: «Но я другому отдана и буду век ему верна!» Татьяну Ларину выдали замуж не применяя к ней насилия и не оскорбляя ее достоинства. А он… этот… гнусно похитил тебя, насильно сделал своей женой… Но ты напрасно боишься. Церковь признает недействительным ваш брак, а я… я никогда и словом не упомяну о том, что произошло!