Елизавета Николаевна согласилась со мной прогуляться. Вы видели ее кивок? Так может ответить только королева!

Теодор шутил, глаза его сияли, и даже Лизе передалось возбуждение Янковича. Что он хочет ей сказать? В любом случае не то, что Лиза не хотела бы услышать. Она была уверена, что не давала Теодору никакого повода говорить с нею о своих чувствах, и пообещала себе поставить его на место, если молодой человек забудется.

Все дело чуть было не испортил папа Ежи. Он повернулся к сыну и удивленно произнес:

— Мой мальчик, неужели тебя заинтересовало цветоводство? Наверное, ваше сиятельство, вы благотворно влияете на Тедди. Прежде он даже слушать не хотел о том, чтобы помочь мне в разведении цветов. А ведь я — единственный поляк, которому удалось культивировать раффлезию, и, пожалуй, будет лучше, если я сопровожу вас, княгиня, потому что Тедди не сможет рассказать вам столько интересного о цветах, сколько могу поведать я…

Ситуация уже стала Лизу забавлять. Она сделала вид, что увлечена содержимым своей тарелки, но тем не менее смогла перехватить умоляющий взгляд Теодора, который он послал Катажине. Та немедленно поспешила на помощь названому брату.

— Как, папа Ежи! — капризно надула губки она. — Разве вы не обещали сегодня быть моим рыцарем?

— Конечно, я с удовольствием, но…

— Мы сделаем так, — предложила сообразительная девушка. — Тьерри покажет княгине раффлезию, а вы потом расскажете, что у нее там с плодоножками и плодоручками…

— Над людьми увлеченными так легко смеяться! — грустно заметил Янкович-старший. Но он тут же расплылся в улыбке, принимая горячую благодарность Катажины.

— Вы — самый добрый папа на свете!

Лиза услышала, как Теодор украдкой облегченно вздохнул.

Поскольку тема цветов была самой безопасной, Лиза тоже стала ее развивать:

— Вы могли бы наведаться к нам, пан Янкович!

Как раз сейчас наш Игнац выращивает какую-то особую орхидею. Можно подумать, у него там родильня, потому что он только и говорит о каких-то детках…

— Умоляю, княгиня, — сделала плаксивое лицо Жозефина, — не продолжайте разговора на эту тему!

Тогда Ежи никто не остановит.

— О чем же мне в таком случае говорить? — нарочито озаботилась Лиза.

— О лошадях! — ехидно подсказал Янкович. — Ежели у вас рожает какая-нибудь кобыла, Жозефа готова выслушивать подробности хоть всю ночь.

— Вот, Панове, внимайте и сочувствуйте! Это мне за то, что я позволила себе перевести разговор с цветов на что-то другое!.. А между прочим, именно сегодня родился наш первенец…

— Прости, дорогая! — покаянно поднял вверх руки Ежи и поднялся из-за стола. — Жозефина права: этот день был самым счастливым в нашей жизни! Сынок! — Он обратил к Теодору растроганное лицо. — Больше всех благ на свете я желаю тебе, чтобы ты встретил такую женщину, как твоя драгоценная матушка…

Теодор оказался прав — его отец был неистощим на тосты и пожелания. Он искусно вовлекал в застольное общение всех гостей, затягивал их в водоворот своих речей и дотошно следил, чтобы никто из них не остался в стороне…

Лиза было подумала, что сегодня им с Теодором никак не удастся поговорить, но, видимо, сын хорошо знал своего отца и умел от него ускользать.

Примерно через час Лиза и Теодор оказались в оранжерее, совсем непохожей на ту, которая была в замке Поплавских. Если Василиса с помощью Игнаца смогла организовать дело так, что оранжерея приносила хозяйству доход, то в своей оранжерее Янкович-старший занимался лишь цветоводческой наукой.

Лиза понимала его желание пойти сюда вместо Теодора — уж ему-то нашлось бы о чем ей рассказать.

— Честно говоря, кроме раффлезии, я здесь не знаю толком ни одного растения, а уж по-латыни тем более. Просто о ней я постоянно слышал, с самого детства, так что это название произнесу даже во сне — Он заглянул Лизе в глаза. Она смутилась и, словно невзначай, освободила свою руку из его руки, но в этот момент лицо Теодора стало таким несчастным, что Лиза невольно улыбнулась. Но тут же нахмурилась: нельзя ей расслабляться — это будет походить на кокетство, а она приготовилась не давать пощады ни себе, ни ему.

По дорожке, выложенной какой-то узорчатой каменной плиткой, молодые люди пришли к уголку оранжереи, заросшему нежно-зеленым кустарником, среди которого Лиза заметила качели, прицепленные за кольца, вбитые в потолок.

Лиза в какой-то миг почувствовала себя маленькой девочкой, увидевшей место, о котором мечтала.

Она чуть было не захлопала в ладоши, но лишь обратила к Теодору просительные глаза:

— Давайте покачаемся на этих сказочных качелях!

Он замялся, потому что не хотел разговаривать серьезно, качаясь на качелях, но и не посмел отказать владычице своего сердца. Помог Лизе сесть на плетенную из крепких прутьев лавочку-полукорзину и сел рядом, раскачивая качели и увлекаясь этим занятием.

— Елизавета Николаевна, — все же сказал он, когда Лиза вскрикнула от испуга — качели поднялись высоко! — вы не хотите со мной разговаривать?

— Но я же пошла с вами.

Лиза сделала вид, что не понимает его претензий, хотя прилагала все усилия к тому, чтобы их разговор не принял интимного характера, — Теодор был прав, она разговора уже не хотела, потому что его боялась. К счастью, он не понимал, что движет ею и что она сама едва сдерживается, чтобы не признаться ему в своих преступных, как она считала, чувствах.

Но Теодор был по натуре упрям, так что Лизе пришлось его выслушать.

— Вы знаете, кто такой Тадеуш Костюшко? — спросил он, и Лиза откровенно удивилась, потому что ждала любого вопроса, но никак не такого.

— Это польский национальный герой, — неуверенно сказала она.

— Герой, — кивнул Теодор. — И мой кумир. Отец хотел назвать меня Тадеушем в честь него, когда я родился, но мама запротестовала и назвала меня Теодором. Похоже, да не так!

— Но вы ведь не этим расстроены? — пошутила Лиза.

— Не этим. Я расстроен тем, что в скором времени мне придется покинуть Польшу, а значит, и расстаться с вами, Елизавета Николаевна. Не видеть вас долгие дни, месяцы, а может, и годы — эта мысль для меня непереносима!

Его сообщение тоже застало Лизу врасплох, она чуть было не сказала нечто, о чем, возможно, впоследствии жалела бы, но что прямо-таки рвалось с ее языка, но в этот момент ей показалось, что среди зарослей какой-то тропической растительности мелькнула чья-то тень.

— У вас здесь никто хищный неводится? — спросила она, поеживаясь, ибо с этих пор стала будто чувствовать на себе чей-то пристальный взгляд.

Теодор рассмеялся:

— Успокойтесь, ваше сиятельство, это все-таки оранжерея, а не зоопарк или заповедник.

Он успокаивающе положил свою руку на ее.

— Что вас так напугало? Вы даже задрожали. Поверьте, я не дам вас в обиду никакому хищнику!

Они помолчали, и было видно, что Теодор будто собирается с силами.

— Как бы я хотел, чтобы вы были кем угодно: англичанкой, итальянкой, но не русской!

Это признание так ошеломило Лизу, что она даже не смогла произнести рвавшегося с языка вопроса:

«Почему?»

— Мы — польские патриоты — не любим русских.

Ваши правители во все времена пытались поработить поляков, а если не удавалось, не останавливались перед тем, чтобы тысячами нас уничтожать!

Разве лишился бы Краков своего звания вольного города, если бы не русский царь?! А образование? Ваш царь закрыл Варшавский университет, так что теперь польская молодежь может получить высшее образование в России только на специальном отделении для поляков… В знак протеста я никогда не учил русский язык, хотя в наших польских школах он был обязателен. И университет я заканчивал во Франции. Французы смогли добиться для себя свободы, а у поляков было слишком много врагов. Я говорю об этом вам, потому что мои близкие меня не поддерживают…

— Тогда я не понимаю, — обиделась Лиза, — зачем вы позвали меня сюда? Свое недовольство вы могли бы выразить намного проще: не приглашать меня к себе в день рождения. Приехал бы один Станислав — кстати, как он и собирался — и сообщил бы, что его жена почувствовала недомогание и потому осталась дома!

Она сошла с качелей и ступила на дорожку.

— Погодите, княгиня, ваше сиятельство! — Ошеломленный ее отповедью, Теодор не сразу сообразил, что она собралась уходить. — Простите меня, я дурак!

— Кстати, русский царь — это еще не все русские.

Вы вспоминаете польское восстание, а русские вспоминают восстание декабристов 1825 года… Наверное, я не очень сильна в истории, но у меня никогда и мысли не возникало о том, чтобы, например, ненавидеть французов, — а ведь в Отечественную войну французские войска под предводительством Наполеона разорили пол-России… Вы — мальчишка, Теодор, и я более на вас не обижаюсь. И могу сказать, что, несмотря ни на что, я продолжаю учить польский язык!