Ребенок толкнулся у нее в животе, как бы напоминая о себе. «Прости, маленький, я совсем о тебе забыла. Ты прав, что может быть важнее, чем родить и воспитывать здорового малыша? Разве это так уж просто?»
Она вышла из спальни и стала спускаться по лестнице. Станислав при звуке ее шагов поднялся с кресла и следил, как она идет, отчего Лиза не выдержала и споткнулась.
— Ты действуешь на меня как удав на кролика, — нервно усмехнулась она.
— Прости, — он опустил взгляд, — но сегодня ты выглядишь как святая…
— С ребенком в животе.
— Это и прекрасно.
Она с удивлением взглянула на Станислава:
— Мне казалось, совсем недавно ты…
— Я был излишне самонадеян, — поспешно проговорил он, — как все самовлюбленные глупцы. Кто я такой, чтобы присваивать себе право казнить или миловать.
Он отодвинул стул, усаживая ее за стол, накрытый на три персоны.
— Я хочу спросить, — Лиза посмотрела в глаза мужу безо всяких чувств — так смотрят на какую-нибудь картинку в книге или просто на стену, на которую села муха, — когда мы поедем в тот, мой дом, надеюсь, я могу его так называть?
— Тебе не терпится от меня избавиться?
Станислав почти не пошевелил губами, а слегка раздвинул их, так что слова как бы выскользнули из его рта.
— Не терпится, — сказала она жестко. — Думаю, в моем желании нет ничего необычного. Как чувствует себя лиса, загнанная охотниками? Разве не мечтает она на бегу найти хоть какую-то дыру в земле, щель в скале, куда она могла бы забиться и переждать эту безумную гонку? Разве не пытается вылететь на свободу птица, когда хоть на мгновение приоткрывается дверца ее клетки?
— Прости меня, — хрипло прошептал он, пытаясь встретиться с нею взглядом.
— Поздно, — сказала Лиза. — Уже ничего нельзя вернуть. Не надо было тебе так прозревать. Думал бы, что, принося меня в жертву, искупаешь этим свой грех, не мучился бы теперь. Попробуй другой путь.
Может, еще все удастся.
Она замолчала, потому что к столу вышла Василиса, а их разговор не предназначался для ушей третьего, даже если это доверенное лицо.
Ночью Лизе приснился сон. Красивая женщина — по виду ее ровесница, но с каким-то более умудренным, что ли, выражением лица — склонялась над лежащим без памяти раненым мужчиной. Рядом стояла еще одна женщина.
Сон был необычен тем, что Лиза видела происходящее так, словно ей нарочно это ПОКАЗЫВАЛИ, и при этом женский голос ей все объяснял. Причем отвечал не на слова Лизы, а на ее мысли.
И сама красавица, и ее помощница были одеты в какие-то странные одеяния; она вспомнила, что видела подобные в какой-то иллюстрированной книжке. Старинные одеяния. Значит, она видит событие, которое происходило очень давно.
— Шестьсот лет тому назад, — подсказал ей голос.
«Интересно, — подумала Лиза, — кто эта женщина? Почему мне кажется знакомым ее лицо?»
— Понятно, ведь это твоя дальняя прабабка, тоже из рода Астаховых.
— Значит, отец правду говорил о том, что в нашем роду необычные способности передаются по наследству?
— Раз в сто лет хотя бы один из Астаховых получает ЗНАНИЕ, — сказал голос.
— Но зачем? — удивилась Лиза. — Как я поняла, знание приносит нам только несчастья.
— Знание не может приносить несчастье, — наставительно заметил голос. — Несчастными люди становятся из-за собственной неосмотрительности, неосторожности, самоуверенности… Мало ли чего еще.
— Но зачем оно нам, это знание?!
— Чтобы передать его потомкам. Настанет время, и знание понадобится не только Астаховым, а многим и многим людям. Оно и так по крупицам есть в других особях человеческих, но роду Астаховых удается сохранить его более полным. Лучше смотри, как получается у Анастасии вытаскивать своего мужа с того света.
— Нам удалось победить смерть?
— Лучше сказать, раскрыть некоторые секреты жизни.
Значит, далекую прабабку звали Анастасией? И то, что она делает, — таинство? Вон какой изумленной… да что там, восторженной, как при виде чуда, выглядит ее помощница.
…Воспаленная рваная рана на боку мужчины. Его хриплое дыхание. Наверняка у него жар. Лизе даже странно было, что она понимает так отчетливо задачу, которая стоит перед молодой целительницей.
Она даже подумала, что та возьмет сейчас острый нож, который держит в руке ее помощница, чтобы разрезать рану. Но нет, целительница сделала это одними руками. Причем… не прикасаясь к ране! Действительно, чудо!
Но каких усилий ей стоило лечение. Лоб Анастасии покрыт испариной. Кажется, она держится на ногах лишь усилием воли. А между тем руки ее продолжали нелегкую работу. Удаляли из раны нагноение, и ее помощница лишь успевала менять тампоны.
Анастасия, опять же не прикасаясь к раненому, сдвинула вместе края поврежденной кожи, и рана на глазах, под невидимым воздействием ее пальцев, стала затягиваться.
Последнее, что Лиза увидела, — молодая целительница потеряла сознание. Неужели лекарский дар Астаховых так тяжел в применении?
— Это всего лишь неумение им пользоваться, — сказал голос. — В будущем она научилась тратить лишь столько силы, сколько надо, а не выплескивать ее наружу, как воду из кувшина…
Лиза проснулась с чувством облегчения. Впервые с тех пор, как она жила в замке Поплавских, пробуждение не тяготило ее ожиданием неприятностей. Она сунула руку под подушку и нащупала письмо отца…
Интересно, как оно ей досталось. Разговор за столом в присутствии Василисы супруги вели нейтральный: обо всем на свете и ни о чем в частности. Так, обычный светский обед с тостами за здоровье княгини. Между тем все трое догадывались, что такой совместный обед, скорее всего, последний.
Станислав предложил руку Лизе, когда она выходила из-за стола, проводил ее до дверей комнаты — она хотела переодеться — и спросил вроде невзначай:
— Ты ни о чем не хочешь меня попросить?
— Дай мне письмо отца, — сказала Лиза, впрочем, не очень надеясь, что ее просьбу муж выполнит. — Хотя бы одно, последнее.
Он не только не удивился просьбе жены, но как будто ждал ее. Сунул руку в карман сюртука и протянул ей письмо.
Если бы отношения между ними не были такими натянутыми, Лиза бросилась бы на шею Станиславу и расцеловала его, а так она всего лишь произнесла:
— Спасибо. Если не возражаешь, я пойду к себе и прочту письмо.
Отцовское послание, против ожидания, оказалось невскрытым. То, что Станислав его не отдавал, очевидно, было лишь черточкой в его плане сделать жизнь Лизы рядом с ним адом.
Отец писал:
«Рим, 8 сентября 1848 г.
Дорогая доченька!
Не знаю, получаешь ли ты мои письма, но я продолжаю стучать в дверь, которая упорно не желает открыться.
Ультиматум твоего мужа я принял — ни при каких обстоятельствах не пытаться с тобой увидеться, если я не хочу сделать жизнь своей дочери в Польше невыносимой.
Как говорил кто-то из мудрецов, никогда не давай зароков! Вот я живу в Италии, а вовсе не в России, как собирался, вместе с кем бы ты думала ? С твоей матушкой, дитя мое! Я нашел ее в ужасной пишете, одинокую, всеми позабытую, и простил. Что поделаешь, человек слаб. Не судите, да не судимы будете…
Теперь у нас с нею небольшой, но очень красивый домик недалеко от Piazza del Spania, там, где ты так любила гулять.
Половина доходов Отрады управляющий высылает мне в Рим, а половину Николеньке в Петербург. К слову сказать, мы с твоей матушкой тратим не очень много у нас всего одна горничная и кухарка.
Мы теперь часто ходим в церковь — маменька твоя говорит, что ее грех перед нами всеми не замолить, и потому часто подолгу молится, что меня, признаться, расстраивает. Не потому, что я безбожник какой, а потому, что после этих долгих молитв она чувствует себя совсем разбитой все же мы уже не молоды.
Ангел мой, я так и не получил от тебя ни одного письма, кроме того, первого, из тех, что пишутся, когда за спиной кто-то стоит, но сердце мое неспокойно, и я часто вижу ваш замок — серый на фоне серых же скал, тебя с грустными глазами и рядом какую-то женщину, видимо, твою экономку, которая тебя по-настоящему любит, так что хоть это меня успокаивает.
Если все-таки напишешь мне письмо, черкни пару строк матушке, она будет очень рада.
Пишу коротко, хотя ежели мы у видимся, так и не враз наговоримся, столько всего я мог бы тебе сказать, дорогое мое дитя!