Все спешат на уроки или в столовую, а я стою у питьевого фонтанчика и набираю воду в бутылку. Я не хочу сегодня идти обедать и привлекать всеобщее внимание, даже несмотря на то что немного голодна.
Знаю, что должна сесть за стол, не прикрываясь телефоном, домашкой или книгой, и просто сидеть там. Если народ будет шептаться, так тому и быть. Пусть болтают.
Но сегодня почему-то не хочу туда идти. Наверное, не хочу их видеть. Может, потому, что мне предстоит весь день провести в школе и в липкой от сока одежде это будет неудобно.
А может, хочу позволить себе дать слабину.
Ботинки шаркают по полу, шкафчики хлопают, коридор потихоньку пустеет. Грохот и болтовня перемещаются в холл. Слева открывается дверь. Подняв голову, вижу, что из туалета выходит Трей. В руках он держит черный шнур с подвеской. Подходит к мусорке, рвет его и выбрасывает.
Думаю, это вещь Мэнни, одна из его готских подвесок с названием группы.
Трей поднимает глаза и замечает меня. Мне надо в библиотеку. Я закрываю бутылку и прохожу мимо, стараясь держаться противоположной стороны коридора.
Но он срывается с места, догоняет меня и прижимает к стене.
Я тяжело вздыхаю. Он меня разозлил.
– Ну и где же твой телохранитель? – спрашивает он, прижимая руки к стене с обеих сторон от меня, не давая уйти. – А, точно. Я слышал, он бросил школу. Он вернется?
Я отталкиваю его руку и пытаюсь ускользнуть, но он не пускает. Бутылка падает у меня из рук.
– Твою мать, отстань от меня, – рычу я.
– Виновата, – отвечает он. – Тебе не стоило оставаться со мной наедине. Сама напросилась.
Я стреляю глазами по сторонам в поисках взрослых. Но коридор почти пуст.
– Знаешь, что я собираюсь сделать? – На его губах играет улыбка извращенца. – В один прекрасный вечер подкараулю тебя на парковке после плавания, заставлю раздвинуть длинные ножки и оттрахаю прямо на земле. Как тебе такое, детка?
– Я тебя не боюсь.
– Разве ты сможешь убежать от меня? – Он смотрит на меня с довольным видом. – Твой парень больше не сможет защитить тебя. Я буду ждать тебя за каждым углом, караулить ночами, когда ты спишь, пока не получу то, чего хочу.
Он опускает руки. Я сжимаю кулаки так сильно, что костяшки пальцев белеют.
– Ты ничем не лучше всех остальных сучек в школе. А они все этого хотели.
Я делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться. А он удаляется по коридору в сторону столовой.
Он считает, что ему все сойдет с рук, но из-за этого я не переживаю. Вечером поговорю с мамой, а она сообщит директору. Если и она не сможет его успокоить, придется обратиться в высшую инстанцию. Но он больше не будет мне угрожать. Уже подходя к лестнице, обращаю внимание на дверь туалета, откуда вышел Трей, и вспоминаю о подвеске.
Скорее всего, он отнял ее у Мэнни. Но если Мэнни был там, почему он до сих пор не вышел?
Я оглядываюсь. Никого не увидев, подбегаю к двери туалета и осторожно ее приоткрываю.
– Мэнни! – зову.
Какого черта я это делаю? Он не захочет меня видеть. Уверена, с ним все в порядке.
– Мэнни, это Райен, – говорю.
Не слышно никаких звуков, и на секунду я решаю, что в туалете пусто, но потом слышу шорох в дальнем углу.
Пройдя мимо пустых кабинок, обхожу раковины и заглядываю за угол, где висят сушилки для рук.
Мэнни стоит ко мне спиной, наклонив голову. На правой руке у него висит рюкзак. Он весь дрожит.
– Мэнни!
Он поднимает голову, но не оборачивается.
– Уходи, – требует он. – Отвали от меня.
– Мэнни, что случилось?
Подхожу ближе и пытаюсь заглянуть ему в лицо, но вдруг кое-что вижу и замираю. Струйка крови из уха стекает по шее.
Туннель в мочке уха, в которую обычно вставлен черный плаг, теперь пуст, и из него идет кровь, хотя, кажется, она остановилась.
Трей. О боже, он что, вырвал плаг?
Я делаю шаг в сторону Мэнни. Он вздрагивает и пятится.
Конечно. С чего бы мне помогать ему? Он боится меня не меньше, чем Трея.
Думает, что я пришла поиздеваться. А почему бы и нет? Раньше я так делала.
Сердце сжимается. Сколько раз я заставляла его почувствовать себя одиноким!
Я стою на месте, потому что боюсь напугать его. Но хочу помочь.
– Так будет не всегда.
– Так было всегда, – отвечает он.
Я вспоминаю начальную школу. До четвертого класса мы с Мэнни неплохо ладили, а потом я… изменилась. Но и до этого с ним почти никто не общался. Он был невысокий, тощий, никогда не занимался спортом и часто получал за то, что не делал домашних заданий. Я знала, что у него какие-то проблемы в семье, но дети не понимают таких вещей.
Они только судят.
– Когда я был маленький, – продолжает он, – всегда можно было уйти домой и спрятаться от этого всего. Но теперь мы выросли. Появился «Фейсбук», и на все гадости, что они говорят обо мне днем, я вынужден натыкаться даже по ночам.
Я слышу слезы в его голосе. Наверное, надо бы принести ему салфетки, чтобы вытереть кровь, но не хочу прерывать его.
– Один из вас, уродов, толкает мой поднос, и вся еда оказывается на одежде. Что все тут же делают? Правильно, достают телефоны. А потом мне приходится переживать это заново, натыкаясь на фотографии в ленте каждый час, даже через много дней или недель, снова и снова. Мне больше некуда от этого деться, даже когда ухожу из школы.
Я никогда не думала об этом, не видела ситуации с его стороны. В детстве проблемы дружбы и адаптации в коллективе тревожили нас, только пока мы в школе. Когда же уходили домой, мы были свободны, и большинство нас, надеюсь, чувствовало себя в безопасности. А теперь, выйдя из школы, мы только уходим из нее. Давление, сплетни и мучения следуют за нами по пятам. От них никуда не спрячешься.
– Это происходит постоянно. Унижения…
– Так будет не всегда, – повторяю я и подхожу ближе.
– Это видят мои семья, сестры и друзья. Они стыдятся меня. – Он всхлипывает и снова начинает дрожать. – Поэтому я нюхаю.
Он достает из рюкзака тряпочку и спрей. Я подхожу ближе. В горле стоит ком.
– Нанюхиваюсь как можно сильнее и в любой удобный момент, – говорит он, – потому что только так я могу выдерживать это, дышать, есть и смотреть на таких как ты.
– Мэнни…
– Когда все только причиняет боль… – он бросает рюкзак и чем-то пшикает на тряпку, – начинаешь задаваться вопросом: зачем я живу? Никому нет до тебя дела, и тебе самому становится плевать. Ты просто хочешь, чтобы боль утихла.
Он подносит ее к носу. Я подбегаю и забираю у него тряпку и спрей.
А потом обнимаю его и прижимаю к себе. Мы оба плачем.
– Все хорошо. Все хорошо, – шепчу я.
Я роняю вещи на пол, обнимаю его хрупкую, дрожащую фигуру, и слезы катятся по щекам. Какого черта? Как он до такого докатился? Он не был таким в детстве. Никто из нас таким не был.
Он тяжело дышит, а я вспоминаю те случаи, когда о нем не думала, все, чего не хотела замечать, те разы, когда я не обращала внимания на то, что происходит, потому что боялась остаться одна и стеснялась того, какая я на самом деле ранимая.
Мы были детьми, мы нравились самим себе и были счастливы. Когда все успело измениться?
Я протягиваю руку, выбрасываю тряпку в мусорку и смачиваю водой бумажное полотенце: пусть протрет шею.
Даю ему полотенце, опираюсь на столик и пытаюсь унять слезы.
Это безумие. Как он может так себя истязать? Он должен верить, что все наладится. Мир раскроет свои объятия, и ты больше не будешь чувствовать себя в ловушке. Нужно просто подождать.
Но я смотрю на него и вижу только залитое слезами лицо, мешки под глазами и пустой взгляд. Он с отсутствующим видом оттирает на шее кровь. У него уже нет сил ждать.
Я утираю слезы и стараюсь говорить спокойным голосом.
– Так будет не всегда.
Я хочу, чтобы он об этом знал. Но он смотрит на меня так, будто не надеется на счастливый конец.
– И когда же станет лучше?
Его слова болью отдаются в сердце. Да, когда? Сколько еще ему терпеть?
Никогда нельзя терять надежду: мы меняемся, изменяются наша жизнь, наше окружение. Когда-нибудь этот ужас закончится.
Но это не значит, что сейчас мы бессильны. Я не могу изменить его жизнь, но кое-что сделать все-таки могу.
Я поднимаю и протягиваю ему рюкзак. Взяв за руку, тяну его в коридор. Мэнни на ходу выбрасывает в урну мокрые полотенца.
Мы проходим через холл и идем в столовую. Я ослабляю хватку на случай, если он захочет убрать руку.