Элизабет Эштон - Парад павлинов

— Номер тридцать один — «Греза», — прозвучал из динамиков голос дикторши.

Серый бархатный занавес разлетелся, и в лучах софитов явилась «Греза». Манекенщица величественно сошла на подиум. Платье было чудесное: от лифа с завышенной талией до самого пола ниспадали легкие складки бледно-голубого и розовато-лилового шифона, а зеленая подкладка заставляла их переливаться всеми красками моря на закате. Лиф на узеньких бретельках был расшит перламутровыми блестками, и это тоже усиливало морскую тему наряда. Модель дополняли длинные светлые перчатки. Белокурая манекенщица дошла до конца подиума и плавно повернулась.

— Афродита пенорожденная… — восхищенно пробормотал хорошо одетый смуглый мужчина в первом ряду. — Отметьте этот номер, та petite[1].

Девушка, сидевшая рядом с ним, послушно поставила галочку против тридцать первого номера в программке, которую ей дали при входе. Глядя на манекенщицу, она пыталась представить, что ощущает женщина, когда надевает такое платье и появляется там, где его могут оценить по достоинству. Даже на фоне других моделей осенней коллекции Себастьена это платье показалось ей шедевром. И девиз модели на удивление подходил к событиям сегодняшнего дня. Правда, начался он неудачно, но потом случилось волшебство. Хотя… в конце концов она проснется на жесткой постели в доме мадам Пулар с горькой мыслью о неизбежном возвращении в Лондон. Но пока сон продолжался…

Невероятно: она, Чармиан Чевиэт, скромная продавщица лондонского универмага, сидела сейчас в золоченом кресле одного из самых известных парижских салонов рядом с элегантным мужчиной, который одновременно походил и на античного бога, и на портрет лорда Байрона. А реальность осталась снаружи, когда девушка стояла на тротуаре, с отчаянием и завистью наблюдая, как у подъезда останавливаются роскошные машины. Богатые гости салона входили по лестнице, и надменный швейцар низко им кланялся. Совсем другой прием встретила Чармиан, когда, набравшись храбрости, робко спросила его о Жермене Пулар. Швейцар с подозрением посмотрел на девушку — фасоны коллекции тщательно охранялись, и в зал пускали только по приглашениям. Швейцар, наверное, решил, что Чармиан — шпионка конкурентов, и довольно грубо велел ей убираться. Девушка не очень хорошо понимала по-французски, но тон ответа не оставлял сомнений.

Жермена нарочно подвела ее, решила Чармиан. А ведь она сама, узнав, что новая подруга мечтает найти работу в одном из домов моделей Парижа — пусть даже в самом скромном качестве, — предложила Чармиан провести отпуск у нее и попытать счастья.

Но из этого ничего не вышло. Куда бы Чармиан ни обращалась, всюду ее ждал отказ. Саму Жермену взяли ученицей в салон Себастьена, когда она вернулась из Англии, где совершенствовала свой английский.

Отпуск Чармиан начался хорошо, она была просто очарована Парижем. Но потом все пошло наперекосяк: молодые люди, приятели Жермены, сочли ее подругу более привлекательной; неопытность и наивность Чармиан забавляла их. Отношения между подругами совсем охладели, когда Гастон, которого Жермена уже считала своим, начал ухаживать за ее английской гостьей. Напрасно Чармиан старалась отвадить его: Гастон не отступал, а Жермена с каждым днем ревновала и раздражалась все больше. Только скорый отъезд Чармиан заставлял ее сохранять видимость прежних отношений. Демонстрация осенней коллекции Себастьена приходилась на последний день пребывания Чармиан в Париже. Жермена не смогла достать для нее приглашение, но пообещала попросить у мадам директрисы разрешения показать подруге салон из-за кулис. Девушки договорились встретиться у дверей магазина, что располагался на первом этаже салона.

Чармиан пришла задолго до условленного времени. На ней был строгий светло-коричневый костюм, который дополняли черные туфли и черная сумочка. Девушка считала, что хорошо одета, пока не увидела туалеты приглашенных дам. Она терпеливо ждала подругу, время от времени взглядывая на свое отражение в витрине. Не красавица — лицо Чармиан было слишком своеобразным, чтобы его можно было назвать красивым, — но у нее была чистая гладкая кожа, волосы медового цвета — на солнце они отливали янтарем — и карие глаза с такими длинными ресницами, что завистливая Жермена говорила всем своим приятелям, будто они накладные. На самом деле, конечно же, они были настоящие, как, впрочем, и все в облике Чармиан.

Время шло. Часы пробили два. В три начинался показ, а Жермены все не было. Наконец Чармиан поняла, что подруга и не собиралась выходить. Жермена знала, что Чармиан больше всего на свете хочется побывать в салоне Себастьена, и нарочно обманула ее. Это была уже не первая ее мелкая пакость, с тех пор как Гастон стал проявлять интерес к Чармиан.

«Можно подумать, что он меня интересует», — с досадой подумала Чармиан. Но Жермена видела, что Гастон не на шутку увлечен ее английской подругой, и винила во всем ее.

На вопрос Чармиан швейцар ответил, что он не знает никакой мадемуазель Пулар: интересоваться ученицами было ниже его достоинства. Несмотря на его подозрительные взгляды, Чармиан все топталась у дверей салона, раздумывая, как провести свой последний вечер в Париже. Она все еще мешкала у входа, когда стали прибывать первые гости. Только тут Чармиан поняла, как провинциально и несовременно она одета. Впрочем, за туристку ее тоже никто бы не принял: ее костюм был слишком прост.

Солнце светило ярко; оживленные прохожие спешили мимо… а Чармиан завтра предстояло покинуть Париж. В понедельник она вновь встанет за прилавок галантерейного отдела, и каждый день будет ездить через полгорода на работу и с работы без малейшей надежды изменить что-то в своей жизни.

Чармиан все еще стояла в задумчивости на тротуаре, когда почти прямо перед ней остановился серый лимузин. Шофер в ливрее выскочил из машины, открыл дверцу перед пассажиром, и тот бодро вышел на тротуар. Чармиан мигом забыла все свои горести и замерла, пораженная его внешностью. Назвать его высоким, темноволосым и красивым было бы банально, хотя он и обладал всеми этими качествами. Правильные черты лица, прямой нос и выразительный рот вызывали в памяти профили, отчеканенные на античных монетах, а вьющиеся черные волосы напомнили Чармиан портрет лорда Байрона. Строгий черный костюм безупречно сидел на его стройной фигуре; элегантный облик незнакомца дополняли лайковые перчатки и трость с серебряным набалдашником.

И этот великолепный образчик сильного пола, похоже, гневался. Чармиан заметила, что он хмурится. Он резко повернулся к машине, и девушка подумала, что сейчас из нее появится красавица под стать ему. И хотя женщина в машине явно была — Чармиан заметила широкополую шляпу и светлое платье, — она не вышла. «Лорд Байрон» с шумом захлопнул дверцу и, наклонившись к окошку, бросил несколько фраз на каком-то непонятном языке. Дама ответила мелодичным смехом, слышным даже в уличном шуме, хотя и несколько неестественным. Их высочество, кажется, разозлился еще больше и отошел от машины. Дама высунулась из окошка и сказала:

— Из-за чего такой шум? A bientôt, mon ami[2]. Увидимся вечером?

На это ее кавалер процедил сквозь зубы:

— Peut-etre[3]. — И это прозвучало как угроза.

Раздраженным жестом незнакомец нахлобучил черную фетровую шляпу, и что-то приказал шоферу. Через минуту лимузин исчез в потоке машин.

«Поссорились, — усмехнулась про себя Чармиан. — Наверное, дама в автомобиле в последний момент решила, что ей незачем смотреть демонстрацию моделей, а ему не по нраву такая непоследовательность. А если ему пришлось отложить свои дела, чтобы сопровождать ее на такое чисто дамское развлечение, то его вполне можно понять».

Тем все и закончилось. Чармиан бросила последний грустный взгляд на двери, ведущие в салон, чувствуя себя как Ева, которую изгнали из рая. Правда, в отличие от Евы, она даже не видела его. Понурясь, девушка пошла прочь.

Не успела она сделать несколько шагов, как ей пришлось остановиться. Перед ней стоял «лорд Байрон» со шляпой в руке.

— Mademoiselle, un moment, s’il vous plait[4].

— Qui, monsieur, que voulez-vous?[5] — спросила Чармиан с сильным английским акцентом, испуганно взглянув на незнакомца. Тут она заметила, что глаза у него золотисто-карие, как у хищника.