– А-а-а-а-а! – вылетела Маша в коридор. – Мама-а-а-а-а!
– Что такое? Что случилось? – курицей закудахтала мама.
– Он позвонил! Он! Позвонил! Он! Завтра! Будет! В Москве!
И вдруг – как она могла забыть? – недовольный взгляд, поджатые губы.
– Ой, смотри, Маня. Будь очень осторожной.
Ну, как мама не понимает? Вообще – о чем она? Что за глупости она говорит?
Маша хватает ветровку и выбегает на улицу.
– Юлька! – вопит она в трубку. – Он позвонил! Он завтра приедет!
– Клево, – вздыхает подруга. – Ты где сейчас?
– Я бегу-у-у! – орет Маша. – Не знаю, что происходит. Мир прекрасен!
– Ну и дура, – констатирует подруга и дает отбой.
Завидует. Ей весь свет сейчас завидует. Даже воробьи. Вон они как расчирикались.
Хотелось постоянно бежать вперед и постоянно улыбаться. Хотелось превратить все красные светофоры в зеленые, чтобы было вечное движение. А еще птицы. А еще небо – бирюзовое-бирюзовое, высокое-высокое. И ветер. И машины, много-много, и все разноцветные. И все куда-то едут. Всем куда-то надо. И ей надо. Пережить день, дождаться завтра, чтобы, чтобы…
Ночью так переволновалась, что почти не спала.
– В дом его не приглашай, – напутствовала с утра мама. – И никуда с ним не ходи!
Маша смотрела, как белесый дымок поднимается над кофейной поверхностью, пыталась вспомнить, какой сегодня день недели, хотя бы число. В голове только месяц – август. Скоро в школу. Какая мерзость!
В Инете ждало письмо. От него!
Школа – ура! Август – клево! Жизнь – прекрасна!
Рассказал, где будет ждать и во сколько. Рука сама тянулась к сотовому, чтобы позвонить Юльке, чтобы она пришла, чтобы сама убедилась – он только ее! Ничей больше! И пускай все старые тетки в его институте повесятся на собственных чулках.
Наряжаться начала за два часа. Все казалось, джинсы мешковато сидят сзади, все виделось, кофточка некрасиво топорщится спереди. Рассыпала на трюмо косметику. Руки дрожат, тени ложатся криво. Посмотрела на себя и вдруг вспомнила – а он-то ее видел целую неделю ненакрашенной. Побежала умываться, закапала блузку. Но все это уже было неважно.
У него в руках розы. Бордовые стражники красоты. Это было неожиданно. Это было шикарно.
– Клево, – пробормотала она, глядя в большие полураспустившиеся бутоны. Глаза поднять на него – нет, страшно, никакая сила не заставит.
– Прекраснейшей из прекрасных принцесс скромный подарок от скромного принца.
– Клево.
Розы кололись. У них были тугие крепкие листья, нагло глядящие вверх яркие головки.
– Ну раз клево, то пошли.
– Куда? – Чего это она испугалась? Что потащит к ней домой и сразу займется сексом?
– Куда-нибудь!
И снова знакомый полуоборот, знакомые морщинки от улыбки.
– Я соскучилась, – выдохнула, чтобы в сотый раз не сказать: «Клево».
– Я тоже, – легко уронил он. – На Алтае было хорошо. У тебя фотки получились? Кинешь мне на диск?
Они все шли и шли, именно так, как и хотел Олег, – куда-нибудь. По бульварам, до церкви, через кладбище, в парк. Там стаями носились голуби, скакали белки, недовольно цокали, требуя орешков. В парке катались на лодках. Цветы подвяли, потеряв свой воинственный вид, листья перестали быть тугими, бордовые головки смотрели с недовольным прищуром.
Вечером Маша сидела в комнате Юльки на подоконнике и смотрела на улицу.
– Ну кто еще из нашего класса мог такое совершить? – вздыхала она. Бессонная ночь, долгая прогулка – и вот теперь ноги гудели, голова становилась тяжелой, хотелось спать.
– Ленка рассказывала, что Костик ей дарил цветы, – подавала голос с дивана Юлька. Ей порядком надоели страдания подруги.
– Ага, гнутые ромашки, – вяло отбивалась Маша.
– Ой, да ладно! А на Восьмое марта они нас в кафе пригласили.
Маша закрывала глаза. Они сегодня тоже сидели в кафе. Ели мороженое. Маша долго не могла выбрать, и тогда он заказал все мороженое по одной порции. Чтобы она попробовала и в следующий раз знала, что заказывать.
Родной класс воспринимался как исторический фильм. Было это? Нет? Скорее – нет. Костик Ящеркин, Лешка Буслов, Борисов, Богдасаров, Кружко, Скрипочка… Ох, нет, Скрипочка – это точно фантастика. Его наверняка не существует. Почему? А просто так!
Мальчишки представлялись маленькими и глупыми. Что они могут? Толкнуть на перемене, списать на контрольной, деревянно топтаться на дискотеке, сунуть в ладонь безобразную валентинку. Все они были некрасивые и прыщавые, глупо ржали и предпочитали ходить группками, словно в одиночестве становились беззащитными. Биологичка их так и звала – «стайные животные».
– Уже показала бы своего принца. – Юлька демонстративно листает журнал. Демонстративно. Ее задевает Машина любовь.
– Мы пойдем в кино. Хочешь с нами?
– Слушать, как вы будете целоваться? Брр, гадость какая.
– Мы не будем целоваться. Мы будем смотреть кино.
Прощаясь, Олег слегка приобнял ее, тюкнул носом в макушку. Ей бы поднять голову, потянуться за нормальным поцелуем, но Маша застыла, чувствуя, что внутри от этого объятия, от этого прикосновения происходит настоящая буря, словно взорвалась шутиха с бабочками, и теперь сотни крошечных крылышек щекочут ее изнутри.
– И все равно у него есть какой-то дефект. – Журнал полетел в сторону. – Он биоробот и подпитывается у тебя энергией. А еще он, наверное, недееспособен, поэтому избегает девчонок своего возраста.
Маша закрывает глаза. Голова кружится. От любви. От вчерашней бессонницы. От сегодняшней долгой прогулки.
2. Мы не рабы, рабы немы и глухи
Напечатала фотографии и теперь ходила везде с ним. Первого сентября тоже – вдвоем. Одноклассники разболтанно-несобранные, веселые, полные летом и солнцем. Все еще там, в каникулах, в беззаботности, еще глупо смотрятся в школьной форме, не помещаются за партами. С удивлением берут ручки, с трудом вспоминая, как их надо держать. Вертят тетради, не понимая, где у них начало. Буквы скачут мимо строчек. Слова летят мимо ушей.
– Ой, а Степанова у нас влюбилась, – томно тянет Мазурова на большой перемене.
Мальчишки глупо ухмыляются. Девчонки приторно охают.
– Зачем ты? – пугается Маша.
– А чего такого-то? Я вот не влюбилась и готова всем об этом рассказать!
И тогда Маша выпрямляется. Да, да, она влюбилась! Назло всем! На зависть всем. Он принадлежит только ей! Он ее. И он всегда с ней будет!
– А кто он?
– Откуда?
– Богат?
– Где встретились?
Пришлось доставать фотографию, краснея, рассказывать о Черемыше, о реке Катунь, о великих алтайских богах, что соединили их, о зеленом спасжилете.
Конечно, нашлись те, кто сказал, что он не красив, кто стал выспрашивать про секс, про поцелуи и про все то грязное, что в их представлении называлось красивым словом «любовь». Маша отвечала, понимая, что чем больше рассказывает, тем больше побеждает их всех, еще таких маленьких, таких глупых и недалеких, для кого любовь – это тупые обжимания в подъезде. Над ней потом шутили, зло и глупо, но все напрасно. Она сильнее, потому что не одна. Она с ним.
Летели эсэмэски. Он каждый день бывал в городе, но не всегда мог приехать. В телефоне звучал радостный ответ:
– Привет! Как живешь? Многому научилась за день?
Маша отвечала.
– Какая ты умница! Привезу тебе шоколадку.
– Когда?
– Извини, у меня вторая линия, я сейчас перезвоню.
Сердце стучало в горле – и оттого, что разговор внезапно прервался, и оттого, что сейчас снова будет говорить.
– Я все придумал, – смеялся он через минуту. – Встречаемся завтра. Парадная одежда не требуется.
Они долго ехали, а потом сидели в полной темноте. Это был ресторан слепых. Чтобы человек почувствовал себя немножко «без глаз», в зале не было света. Поначалу от темноты перед Машей плясали цветовые пятна, но потом она привыкла. Даже не так. Она перестала замечать темноту, она растворилась в ней, мир вошел в нее. Вошел вместе с Олегом. Маша долго шарила по столу, задевая тарелки, наконец нашла его руку.
– Я люблю тебя, – прошептала, чувствуя себя героем плохой картины. – Мне очень хочется, чтобы ты со мной был всегда. Чтобы ты был мой.
Олег негромко рассмеялся.
– Что за собственнические наклонности? Откуда это в тебе? Мне казалось, современные девицы больше ценят свободу.
– Но ведь ты и есть моя свобода. Без тебя я не свободна.