Татьяна Тронина - Печальный зверь

…Представьте себе прелестное существо двадцати четырех лет – кое-какой опыт и никаких морщин.

Именно прелестное – ибо в этом слове заключено все безмятежное легкомыслие нашей героини. Ольга обладала способностью приятно поражать, особенно и в основном мужчин – они при виде ее ощущали укол в сердце и еще долго после того носили в нем саднящий рубец радости и тоски. Она была невысокая, приятной худобы, с густыми тонкими волосами пепельного оттенка, которые вились от природы, прозрачными серыми глазами и смугловато-желтым оттенком кожи.

Словом, это была настоящая хорошенькая куколка, опасная конкурентка тем особам, которые звались почетно «серьезными женщинами»…

Впрочем, совсем уж легкомысленной дурочкой Ольгу не назвал бы никто: она окончила вуз и сумела попасть в одну частную контору, создающую некие программные продукты.

И вот после двадцати четырех радостных и светлых лет Олю угораздило влюбиться. Причем в человека, который не мог ответить ей взаимностью. Как назло, он был женихом Нины, так называемой серьезной женщины. Вот бы обратить этой Оле свое внимание на кого-нибудь другого, столь же беззаботного и свободного, как она сама, но нет…

Она, например, вполне могла положить глаз на двух прекрасных юношей, работавших в одной с ней комнате, с которыми сотни раз сталкивалась локтями по причине тесноты и с которыми вместе обедала в кафе через улицу.

Юношей звали Сидоров и Айхенбаум, роста они были выше среднего, с чудесными скульптурными затылками и всегда деликатно пахли туалетной водой. Вдвоем они составляли эффектную пару соблазнителей, эффективный тандем – этакие Близнецы, звездные братья, разные и одинаковые одновременно. Очень образованные, интеллектуалы… Сидоров был рыжеватым шатеном с яркими и правильными чертами лица – сказались гены дедушки-еврея, вовремя оживившего тихую степную красоту рода Сидоровых, а Айхенбаум являл тип жгучего брюнета, однако ни Ближним Востоком, ни Средней Азией тут и не пахло, это был настоящий европеец, с настоящей немецкой фамилией, которая многих, кстати, путала… Его отец двадцать пять лет назад решил переселиться из Казахстана в Дюссельдорф, но по пути застрял в Москве, родил от москвички сына, да так и остался здесь. Наша родина там, где нас любят.

Сидоров и Айхенбаум дружны были чрезвычайно и оба давно, нежно и тайно (по причине мужской солидарности) любили свою коллегу Олю.

Но, видно, ток шел только в одном направлении. Оля могла только сочувствовать Сидорову с Айхенбаумом, ибо сама любила безнадежно, любила жениха Нины…

Нельзя не описать и эту Нину.

Нина была высокой, мощной женщиной, не толстой, а именно мощной, такое впечатление создавалось благодаря ее широким бедрам. Она носила прическу в виде строгого и несколько скучного каре и изящные очки… Нине было уже далеко за тридцать, и она серьезно хотела завести семью. Кроме изящных очков, у нее имелись исключительно изящные руки, и все движения Нины казались ровными, мягкими, осторожными, а как она остроумно шутила и к месту цитировала классиков! Настоящая серьезная женщина.

Нина тоже работала на компьютере – в соседней комнате, а ее соседом, в свою очередь, был некий мужчина, которого она, со свойственной ей мягкостью и ловкостью, превратила в своего жениха (в того самого, в которого впоследствии черт угораздил влюбиться хорошенькую Олю). В своих устремлениях Нина была всегда упорна, а когда неизбежность заставляла, то и жестока.

Однажды в пятницу, с самого утра, в этой самой конторе, где работали сплошь талантливые программисты, морили тараканов. Такое ничтожное событие… Но получилось так, что Оля провела весь день с Ниной и ее женихом, пока ее стол в соседней комнате опрыскивали химикатами. Олин компьютер стоял чуть ли не на голове чужого избранника, она весь день ощущала горьковатый запах сигарет, которые он курил, отчетливо видела каждый волосок его двухдневной щетины, мерцание серебристых себорейных чешуек в складках старомодного пиджака… О, как некрасив и трогательно привлекателен был этот человек, принадлежавший серьезной женщине Нине. Кстати, та после свадьбы надеялась облагообразить гениального и рассеянного супруга – чистое святотатство, безусловно… вам бы не понравился пахнущий стиральным порошком, лосьоном после бритья и лечебным шампунем Эйнштейн, Ферми там… и Дима Пашечкин, гордость частной конторы и личная гордость ее президента Платона Петровича Крылова, человека серьезного и ответственного, обремененного большой семьей иждивенцев – жена, две дочери (25 и 23 года), две незамужние сестры предпенсионного возраста, теща и сестра тещи (ветеран вредного производства).

Дима Пашечкин был красив своей отрешенностью от всего земного. Он со свойственной всем гениям рассеянностью позволил себя охомутать Нине и убедил себя, что любит невесту.

Такова вполне банальная предыстория.

Итак, влюбившись в Диму Пашечкина, чужого жениха, Оля потеряла покой, сны ее стали тяжелыми. Несколько раз, не владея собой, она срывалась на кокетство, бессознательно заигрывая с Пашечкиным… О, это было невинное кокетство, вполне допустимое – в виде взъерошивания его давно не стриженных волос, шутливых дерзостей, полуобъятий-полуприкосновений и прочего, на что сейчас уже и внимания никто не обратит. Но Нина сразу же напряглась. Серьезные женщины всегда проницательны. И в шутливой, но достаточно жесткой форме оборвала все заигрывания Оли со своим женихом. Она поступила правильно, ибо Дима тоже начинал что-то чувствовать, и теряться, и даже тосковать…

Меж тем дело шло к свадьбе, которую собирались отпраздновать всем коллективом.

Центр всех предпраздничных хлопот размещался на территории Димы.

И получилось так, что за неделю до намеченного мероприятия Оля побывала у жениха дома. Повод был вполне официальный – передать пятилитровую банку маринованных помидоров домашнего приготовления – Олина лепта в дело свадебного торжества. Могла ли бедная девушка предполагать такую судьбу этим помидорам прошлым летом, закатывая их со своей двоюродной теткой на даче в Осташкове! Нет, не могла.

Это был жуткий момент – когда она позвонила в дверь, а Дима заглянул в глазок и сказал: «Сейчас открою». В эти мгновения, когда щелкал железный язычок в замковой щели, он дал себе обещание быть благоразумным…

– О, какие помидоры! Спасибо. – Он смешался. Бедняжка тащила такую тяжелую банку! – Может быть… кофе?

На пыльной холостяцкой кухне в потеках окаменелого жира – скоро, скоро дойдут до нее хозяйственные ручки невесты – Дима вдруг подумал: а что бы было, если бы не существовало в природе интересной женщины Нины? И вдруг отравился этим «бы».

– Тебе с сахаром? – сумел он еще пролепетать, но ни словом более, ибо в следующее мгновение оба непостижимым образом оказались в объятиях друг у друга.

– Да… – едва выдохнула Оля.

И вот они уже почему-то полураздеты, в этом соблазнительном неглиже – на узком платьице из блестящей кожи расстегнуты все пуговицы, и глаз будоражит красное кружево, а концы брючного ремня смотрят в разные стороны… маленькие тайны чужого тела, как-то: родинка под соском, бесцветный шрам давнего аппендицита, короткие волоски, сцепившиеся друг с другом словно в смертной муке… Его горькое сигаретное дыхание и нежный аромат ее цветочных духов…

Еще чуть-чуть – и о большем уже не надо было мечтать, но в последний момент Пашечкин оторвал себя от Оли.

– Нет! Так нельзя! – закричал он, вспомнив о своих обещаниях Нине. Отвергнутая Оля всхлипнула и выбежала вон…

Так ничего и не произошло.

…Но Оля не могла смириться. Она понимала, сколь опасно бороться в открытую с такой серьезной женщиной, как Нина, – ухватистой, жесткой, умной. Поэтому Оля придумала совершенно особый план.

Оставшееся до свадьбы время она шила себе платье. Сама. Из специального выпуска журнала. «Для невест» – назывался журнал.

Вы скажете – безумие, на свадьбе не может быть двух невест, Нина не допустит подобного, вытолкает взашей бедную Олю. Но! Хитрость в том, что платье не было откровенно белым. Его цвет только намекал на торжественную белизну… Оно было нежнейшего голубовато-серебристого оттенка (внутренние створки раковин, хранящих в себе жемчуг, имеют обычно такой мерцающий, радужный оттенок). Покрой платья тоже задумывался не вполне традиционным – оно вышло опасно коротеньким, хотя и очень простых линий… Туфельки-«стрипки» колебались на грани дозволенного, крошечный клатч соблазнительно поблескивал перламутром…