Доротея Уэбстер - Пейзаж с бурей и двумя влюбленными

Однако в тот день путешественники так и не появились.

Наутро следующего дня Женевьева встретила Камиллу, в волнении ходившую по главной аллее. Камилла пожаловалась, что ее дурные предчувствия окончательно ее одолели; теперь она убеждена, что с уехавшими что-то случилось.

— Но ведь господин Хаген и предполагал приехать вчера вечером или сегодня утром, — пыталась успокоить ее Женевьева. — Срок еще не истек, и волноваться рано.

— Нет, — покачала головой Камилла, — я знаю: у них что-то случилось. Но что? С кем?

Постепенно волнение Камиллы передалось всем обитателям замка. Минул полдень; по-прежнему никого. Когда подошло время обеда, Франсуа напрасно звал и слуг, и хозяев замка сесть за стол. Камилла, взяв у Вернона его раскладной стул, вышла к воротам замка и сидела там, желая первой встретить возвращающихся. Катрин, заявив, что у нее самые зоркие глаза, полезла на сторожевую башню, откуда видна была дорога, ведущая в горы.

Когда стало темнеть, Эмилия крикнула Катрин, чтобы она слезала — все равно скоро ничего не будет видно, да и пообедать надо бы.

— Вряд ли наших путешественников обрадует, — заметила она, — если мы тут все зачахнем с голода, ожидая их.

И в этот момент с башни раздался крик Катрин:

— Едут! Они едут! — кричала девушка. — Вон они, я их вижу!

Она мигом скатилась с башни и побежала к воротам, куда уже спешили все остальные. Собравшись у ворот, они следили за машиной, пересекавшей долину. Наконец запыленный “бьюик” остановился у ворот, и Роберт Хаген, живой и невредимый, шагнул навстречу Камилле. Однако его объятие было кратким — он явно торопился вернуться за руль.

— Надо подъехать поближе к главному входу, — пояснил он.

— Почему? И почему не выходят остальные? — с тревогой спросила Камилла.

— У нас произошел несчастный случай, — прозвучал ответ. — И есть раненые.

Автомобиль покатил по главной аллее к замку; взволнованные услышанным сообщением, его обитатели поспешили за ним вслед, словно хвост за кометой. Наконец “бьюик” остановился, и из него вышли Роберт, Шарлотта (Женевьева мельком отметила, что подруга сильно загорела за эти три дня) и Лоуренс с забинтованными руками. Все столпились у задней дверцы, откуда с их помощью неуверенно вышел Фуллер. Впрочем, о том, что это именно он, можно было лишь догадаться — голова его была скрыта под толстым слоем бинтов, правая рука также была забинтована. Однако он двигался самостоятельно и, как видно, находился еще далеко от края могилы, поскольку тут же громко осведомился, найдется ли в этом заведении глоток хорошего виски и кусок мяса — по всему этому он стосковался, пока лазил по этим проклятущим горам. Произнося эту тираду, говорившую о том, что он не утратил не только сознания, но и чувства юмора, Фуллер зорко оглядывался по сторонам — он явно кого-то искал. И хотя вокруг машины собрались буквально все, жившие в замке, включая Гастона и Франсуа, одного человека здесь не было...

Граф пригласил приехавших в столовую и велел Франсуа подавать сразу и обед и ужин. Катрин с Женевьевой бросились накрывать на стол.

— Что же случилось? — с нетерпением спросил граф, когда все уселись. — Что это было: камнепад? Трещина?

— Нет, не то и не другое, — покачал головой Хаген. — Такое случается редко, очень редко. На моей памяти вообще нет ни одного такого случая, хотя слышать мне о них приходилось. Случилось то, что у Ричарда лопнул карабин.

— Причем сделал он это в самый неподходящий момент, — добавил Фуллер. — Огромное спасибо, именно это мне сейчас и нужно!

Последние слова адресовались Женевьеве, которая поставила перед писателем рюмку виски.

— Мы шли по крутому леднику, — рассказывал Хаген. — Я впереди, за мной Шарлотта, затем Ричард, и замыкал группу Лоуренс. Мы миновали ледник и подошли к еще более крутой стене. Здесь надо было идти по одному с помощью веревки. Я взобрался первый и закрепил ее. Затем пошла Шарлотта...

— Я должна признаться, что очень боялась, — вступила в разговор Шарлотта. — Стена была такая скользкая, такая крутая... И я все время чувствовала пустоту за спиной.

— Однако вы все сделали правильно, — заметил Хаген. — А затем пошел Ричард. Он немного спешил — а в горах не надо спешить. В общем, он поскользнулся и повис на страховочном тросе. Я думаю, ничего страшного не случилось бы и в этом случае, если бы Ричард подождал, пока мы сможем ему помочь. Ждать надо было совсем немного — ведь все мы были рядом. Однако он попытался сам дотянуться до основной веревки, дернулся... Видимо, в карабине был какой-то изъян, и когда нагрузка резко возросла, карабин не выдержал и лопнул. И Ричард полетел вниз...

У Женевьевы поползли по спине мурашки. Она представила себе ледяную стену, пропасть, царство камня и льда — и человека, стремительно катящегося вниз.

Она лишь однажды была высоко в горах — они в лицее всем классом ездили в отроги Юры — но запомнила то чувство собственной беспомощности, которое у нее вызывали горы. Видимо, Фуллеру тоже было не по себе, потому что он залпом выпил принесенное Женевьевой виски.

— Когда я это увидел, у меня словно сердце оторвалось, — продолжил свой рассказ Хаген. — Я однажды видел, как у человека лопнул карабин в более благоприятных обстоятельствах — и все равно он погиб. Была лишь слабая надежда на то, что Ричард сможет задержать падение с помощью ледоруба.

— Я и пытался это сделать, — охрипшим голосом сказал Фуллер.

— Да, ты попытался, — согласился Хаген, — и у тебя даже кое-что получилось. Падение превратилось в быстрое скольжение по леднику, но остановиться не удавалось. Но еще прежде чем я понял, что Ричард пытается затормозить, произошло нечто неожиданное. Я увидел, как вслед за первым человеком по леднику скользит и второй. Это был Лоуренс. Я... трудно сказать, что я испытал в этот момент. Я просто окаменел. Ведь я подумал в первую минуту, что он тоже сорвался!

— А я ни секунды так не думала, — вступила в разговор Шарлотта. — Зрение у меня хорошее, и я сразу увидела, что Лоуренс не сорвался, а сам бросился вдогонку за Ричардом.

— Это была единственная возможность его спасти, — пояснил Хаген. — Ледник обрывался в глубокую пропасть, и край обрыва виднелся примерно в трехстах метрах от нас. Я тоже быстро сообразил, что задумал Лоуренс. Он несся огромными прыжками, стараясь догнать Ричарда раньше, чем тот достигнет обрыва. Казалось, Лоуренс вот-вот настигнет Ричарда...

— И в этот момент у меня из рук вырвался ледоруб, — опустив голову, глухо проговорил Фуллер. — Видимо, он зацепился за камень, и я не мог его удержать.

— ...И Ричард заскользил быстрее, — продолжил Хаген. — “Ну все, теперь не догонит”, — пронеслось у меня в голове. До края ледника оставалось метров десять, не больше. Тогда Лоуренс сделал два огромных прыжка! Я решил, что он сошел с ума: ведь с нашей высоты казалось, что он прыгает в пропасть! Однако он рассчитал точно: он настиг Ричарда на самом краю обрыва. И тут он нашел единственно верный способ его задержать. Если бы он упал на него, пытаясь задержать падение с помощью своего ледоруба, он бы не успел этого сделать — пропасть была в двух шагах, и они оба сорвались бы в нее. Не годилась и веревка: даже если бы Ричард успел ее поймать, сам Лоуренс не успел бы закрепиться на склоне, и Ричард сорвал бы его вслед за собой. Нет, существовало лишь одно решение, и Лоуренс нашел его.

— Что же это за решение? — в нетерпении спросил граф.

— Он пригвоздил Ричарда ко льду своим ледорубом, — медленно произнес Хаген.

При этих словах все вздрогнули, а граф непроизвольно взглянул на забинтованную голову писателя.

— Нет, голова тут ни при чем, — заметив этот взгляд, со смехом произнес Фуллер. — Это результат моих встреч с камнями и моего желания как можно крепче прижаться ко льду. Это обыкновенные царапины, правда, некоторые довольно глубокие.

— Лоуренс метил Ричарду в руку и пронзил ее выше кисти, — сказал Хаген. — Он мог бы, конечно, попробовать пронзить край его куртки. Может быть, она бы и выдержала — ведь эта ткань довольно плотная. А может, и нет. К тому же она еще и скользкая, и Ричард мог попросту выскользнуть из нее. Лоуренс принял жестокое, но единственно верное решение. Ведь ему надо было не только остановить Ричарда, но и остановиться самому — а он несся к пропасти со скоростью спринтера на стометровке.