Доротея Уэбстер - Пейзаж с бурей и двумя влюбленными

Лоуренс шагнул к Женевьеве и теперь глядел на нее пытливым и в то же время просящим взглядом.

— Скажите: ОНА... как она относится... ко мне? На этой картине...

— Она любит вас, Лоуренс, — впервые назвав англичанина по имени, тихо ответила Женевьева. — Она полюбила вас давно, как только приехала в замок. Но она, как и вы, боится признаться в этом. Вы должны сделать это первым.

— Это правда? Вы знаете это точно или это лишь ваши догадки? — продолжал допытываться кладоискатель.

— Нет, это не догадки, — покачала головой Женевьева. — Поэтому я привела вас сюда, оттого и говорила, что это очень важно. Шарлотта мучается, ей кажется, что вы ее не любите, она готова уехать...

Англичанин нахмурился:

— Готова уехать? Нет, это... этого нельзя допустить. Хорошо... Я буду первым!

И, взглянув на Женевьеву другим, открытым и ясным взглядом, он добавил:

— Да, вы не зря тащили меня сюда в такую рань. Не знаю, получал ли я когда-нибудь раньше столь важное сообщение, как сегодня. Спасибо вам. Приглашаю вас к себе: выпьем по чашке чая.

— Ой, я же даже не начинала уборку! — внезапно вспомнила Женевьева. — Скоро придет машина, а у меня ничего не готово! Мне надо бежать!

Она почти вытолкала англичанина из мастерской (он никак не мог понять важность сдачи белья вовремя), заперла ее и побежала к замку. Увы — она опоздала. Машина не только пришла, но уже ушла.

Эмилия получила белье для гостей, которых обслуживала Женевьева, но взамен за эту услугу сделала девушке хорошую выволочку, заметив, что неприятности нужно переносить более стойко, а раскисать, распускать нюни, опускать руки и пренебрегать своими обязанностями — последнее дело.

Женевьева не стала разубеждать старую даму. В это утро ничто не могло испортить ей замечательного настроения. Когда она убирала комнаты, ей хотелось петь. А еще ей хотелось убрать весь замок, расставить повсюду цветы, повесить гирлянды — ведь сегодня был праздник, самый праздничный праздник! К сожалению, знала об этом она одна.

Фуллер уехал, как и обещал, сразу после завтрака, не попрощавшись ни с кем, кроме графа, которого он, впрочем, поблагодарил за прекрасно проведенное время. С ним уехала и Жоржетта, но та не прощалась даже с графом. Женевьева, убиравшая комнату писателя после отъезда, нашла на столе пакет с надписью “Милой Женевьеве”. В пакете находились прекрасно изданная “Тысяча и одна ночь” и сборник новых работ по социальной психологии Иоганна фон Хайзе, а также отличная паркеровская ручка. Была там и коротенькая записка, отстуканная на машинке. Фуллер писал: “Хотел бы подарить вам что-то из своих работ с автографом, но я не вожу с собой своих книг, к тому же мне в моем нынешнем положении трудно раздавать автографы. Хорошо, что на машинке можно печатать и левой рукой. Ограничусь этой краткой запиской. Хотел бы пожелать вам быть счастливой — но это недостижимая утопия; довольной — но это слишком скучно; любимой — но это связано с разочарованием. Пожелаю вам чаще встречать интересных людей — и не слишком доверять им. Надеюсь, что мы когда-нибудь еще встретимся — и поспорим. Ваш Ричард Фуллер”.

После полудня из Экс-ле-Бен приехал врач, чтобы осмотреть раненых. Однако оказалось, что один раненый уехал в неизвестном направлении, а другого с утра никто не видел. Стали спрашивать слуг и, наконец, от Доменика узнали, что он видел Лоуренса Брэндшоу, идущего по дорожке в самом дальнем конце парка, там, где он переходит в лес. Все, а особенно Шарлотта, встревожились и собирались идти на поиски, но Женевьева заявила, что видела Лоуренса утром, он находился в прекрасном расположении духа, но жаловался на отсутствие движения — как видно, он восполняет это на длительной прогулке. Раздосадованный доктор уехал ни с чем и согласился приехать в следующий раз лишь в том случае, если граф пришлет за ним свою машину.

За обедом Камилла объявила, что они с Робертом тоже собираются уезжать — Роберту надо ехать в Штаты, заключать контракты и приступать к работе. Она, по всей видимости, останется пока во Франции.

— Спасибо, граф, за прекрасно проведенное время, — обратилась она к Шарлю де Руайе. — Здесь было очень интересно.

— Надеюсь, что вы еще не раз посетите замок Виньи, — ответил граф. — И когда вы собираетесь ехать?

— Видимо, завтра утром.

— Одну минутку, — вмешался в разговор Филипп Вернон. — Я попрошу вас отложить ваш отъезд на один день. Дело в том, что я собирался в конце сезона показать своим друзьям новые работы, созданные здесь. К сожалению, мистер Фуллер уже уехал, я не успел его предупредить. Но вас, Камилла, и вас, мистер Хаген, — как и всех остальных — я попрошу прийти завтра в мою мастерскую. Мне требуется пара часов, чтобы привести там все в порядок, кое-что перевесить; еще не все картины в рамах... Я надеюсь, что кто-нибудь — ну, скажем, Женевьева — мне поможет.

Женевьева подтвердила, что она будет счастлива помочь знаменитому художнику; сама она в это время взглянула на Брэндшоу и поймала его ответный взгляд. “Надо решаться”, — говорил взгляд Женевьевы. “Знаю, что надо, но еще не решился”, — это можно было прочитать во взгляде англичанина.

Было решено, что осмотр выставки произойдет на следующий день перед обедом, а Хагены уедут послезавтра утром. Внезапно Элеонора объявила, что она тоже поедет с ними до Экс-ле-Бен. А дальше? Дальше она, пожалуй, отправится в Италию. Подруга по университету приглашала ее погостить в поместье ее отца близ Болоньи. Граф робко заметил, что в начале лета у Элеоноры были другие планы, связанные с предложением, поступившим от одной из фирм в Гренобле, но графиня довольно резко оборвала отца, заявив, что планы могут меняться у всех. Женевьева вспомнила слова Фуллера о том, что граф Шарль скорее изображает себя богатым, чем богат на самом деле, и поняла причину угрюмости хозяина замка в конце обеда.

Вечером Женевьева встретилась с Домеником. Это было первое их свидание с того памятного вечера, и вначале оба ощущали некоторую неловкость. Однако затем они разговорились, и это чувство прошло.

Женевьева рассказала Доменику подробности несчастного случая в горах — ведь он, хотя и встречал вместе со всеми приехавших, не был в столовой и не слышал рассказа Хагена.

— Да, этот англичанин оказался совсем другим человеком, чем я представлял, — сказал задумчиво Доменик, когда она закончила свой рассказ. — Он как будто старается, чтобы о нем думали хуже, чем он есть на самом деле.

— Так оно и есть, — подтвердила Женевьева. — Он говорил мне, что надевает эту маску невозмутимости и равнодушия для защиты: по его мнению, всех открытых и добрых людей окружающие стремятся обидеть и унизить.

— Что ж, он прав, — заметил Доменик. — Только мне кажется, что эта маска уже срослась с ним и стала его частью. Заметь: мы с ним думаем довольно одинаково, нам было бы о чем поговорить, но он никогда не станет со мной общаться как с равным. Он слишком ценит свое богатство, добытое буквально своими руками. Он непростой человек, и любому, кто станет ему близким, будет непросто.

Женевьева рассказала также о внезапном отъезде Фуллера и Жоржетты и о предстоящем отъезде Камиллы, Роберта и Элеоноры.

— Что, графиня тоже? — удивился парень. — Впрочем, ничего странного. Возможных мужей здесь больше не предвидится — что тут еще делать?

— Ты несправедлив к ней, — возразила Женевьева. — Она тоже мучается, страдает.

— Все страдают, но по разным причинам, — не согласился с ней Доменик. — Элеонора страдает только потому, что окружающие поступают не так, как ей хочется. Она еще никому не делала добра, а вот зла — вполне достаточно. Кстати, тебе этот массовый отъезд тоже может принести неприятности. У графа, как я чувствую, трудно с деньгами, и содержать такой большой штат слуг ему не по карману. Если уедут сразу пять человек, вторая горничная будет не нужна. Так что не удивляйся, если после отъезда столь защищаемой тобой Элеоноры тебе предложат досрочно получить расчет.

Они еще немного поспорили о гостях, их характерах и поступках, затем разговор перекинулся на школьных товарищей — им было интересно сравнить свои воспоминания о годах, проведенных в школе.

Вернувшись к себе, Женевьева задумалась над тем, что услышала от Доменика. Жаль, конечно, если ей действительно придется покинуть замок уже через несколько дней. Она, правда, и сама решила уехать немного раньше — но не настолько. Что ж, если так — спорить, ссылаться на условия контракта, грозить графу судом, как советует Доменик, она не будет.