После кофе Дженни отвела Глена в мастерскую. И снова, когда они остались одни, между ними воцарилось неловкое молчание. За столом он достаточно живо болтал с Жаном и Жаком, время от времени вовлекал в разговор Клэр, проявляя к ней должную почтительность гостя по отношению к хозяйке. Но с Дженни не обмолвился даже словом и ни разу не взглянул на нее.
Неумело поворочав большим ключом, она отперла дверь мастерской и провела гостя в темное помещение, освещаемое несколькими окнами, занавешенными зелеными жалюзи. Дженни потребовалось некоторое время, чтобы отдернуть длинные полосы, и Глен предложил ей помочь. Совместная работа, похоже, ослабила напряжение между ними. Глен, мгновенно насторожившийся, с интересом оглядывал мастерскую. Построенная из местного камня, огромная, величественная мастерская когда-то служила амбаром или флигелем. Много лет назад, впервые приехав на остров, Эдриэн Роумейн превратил это строение в идеальную мастерскую, и теперь она была заполнена инструментами, необходимыми художнику. Дюжина полотен, повернутых лицевой стороной к стене, длинная сосновая скамья, измазанная краской. На ней лежали палитры, мастихины, тюбики с краской и баночки с кистями. В воздухе витал запах краски и скипидара.
Однако, когда мастерскую заполнил свет, стало ясно: вот оно, самое главное, доминирующее творение художника! За двумя высокими крутыми лестницами, ведущими на дощатые подмостки, натянутое на огромный подрамник, стояло огромное полотно величиной во всю стену.
– Боже правый! – удивленно воскликнул Глен. – Сколько же труда в него вложено! – изумился он. – Неудивительно, что ваш батюшка переутомился. Для человека его возраста это почти непосильная задача.
Он молча рассматривал картину. Мастерство и превосходные краски воспроизводили блеск мрамора и мельчайшие подробности архитектурного решения собора. Пасторали, батальные сцены, история и аллегория, факты и мифы – все смешалось в этом полотне. В отдельных местах в него были вкраплены аппликации из кусков ткани с изображениями людей и животных. В одном здании с золотыми шпилями вместился весь мир! И все это на фоне пейзажа, дышавшего миром и спокойствием, где не было места ни битвам, ни смертям! Только оливковые рощи и кукурузные поля да мирно играющие дети у подножия мраморных стен.
Через некоторое время Глен кончил рассматривать картину и глубоко вздохнул.
– Картина похожа на какую-то огромную зашифрованную книгу, – сказал он. – Ее нужно читать снова и снова, прежде чем начнешь понимать, что в ней сказано!
– Я вас понимаю, – горячо согласилась Дженни. – Я видела картину много раз, но по-прежнему теряюсь, когда стою перед ней.
Глен не ответил, поглощенный гениальной работой.
– Отец не ждет, что вы оцените картину с первого взгляда. Но знайте, она имеет для него огромное значение! – горячо воскликнула она.
Он повернулся и удивленно взглянул на нее:
– Я счел за честь, что ваш отец пожелал поговорить со мной о ней. Я и не мечтал о таком счастье!
В студии были еще полотна, но он не стал смотреть их.
– В другой раз, – сказал он. – Сейчас я не в состоянии воспринять ничего больше. Это гигантское полотно обладает невероятной силой!
– И вас ждет папа, – напомнила Дженни. Когда он помогал ей задернуть жалюзи, его рука коснулась ее руки. Они молча стояли лицом друг к другу в затененной мастерской перед огромным монументальным полотном. Между ними пробежала искра мимолетного чувства. «Держи меня, Глен! – хотелось крикнуть Дженни. – Прижми к себе крепче! Позволь мне почувствовать, как твое сердце бьется в унисон с моим, ощутить твой поцелуй на моих губах!»
Он заметил, как слегка дрогнуло ее лицо, словно она произнесла эти безумные слова вслух. Они пристально, беззащитно и без тени смущения глядели друг на друга. Подняв руку, он мягко провел ею по ее лицу и векам, закрывая глаза.
– Мне легче, когда я не вижу ваших глаз, – произнес Глен и, повернувшись, первым вышел на солнечный свет.
«Он неравнодушен ко мне, – подумала Дженни, выходя за ним. – Какое-то чувство ко мне он все-таки испытывает!» И в ту же минуту с горечью вопрошала: кто дал ей право спекулировать этим чувством? Она невеста Джона. Запутавшаяся, неверная, но все же невеста Джона! До прихода парохода, то есть до утра вторника, она обязана взять себя в руки!
Навстречу им из дома шли Димплс с няней. Девочка только что встала после дневного сна. Увидев их, она побежала к ним, протянув пухленькие маленькие ручки.
– Дядя! – обхватив колени Глена, с восторгом закричала она.
Глен и Дженни засмеялись, и он, наклонившись, потрепал мягкие светлые локоны.
– К вам так липнут все женщины? – все еще смеясь, спросила Дженни.
Насмешливо взглянув на Дженни, Глен взял девочку на руки.
– Только очень юные и красивые, – ответил он.
Димплс, обняв его за шею, с обожанием смотрела на него.
– Дядя! – довольным тоном промурлыкала она. – Добрый дядя!
– Как бы высоко я ни ценил твой комплимент, боюсь, нам надо идти, – опуская девочку на землю, сказал он. – Нас ждет твой дедушка.
– Деда, – эхом повторила она. – Бедный деда болен – Понимающе кивнув, Димплс без капризов пошла с няней.
– Вы блестяще выдержали маленькое испытание, – не могла не сказать Дженни, когда они вошли в дом. – Димплс явно намеревалась покататься у вас на плечах. И она способна поднять адский шум, если не получает желаемого. Но вы все правильно ей объяснили.
– Славная девчушка. Ваша племянница, полагаю, – не отреагировав на похвалу, заметил он.
– Да, – ответила Дженни с тем странным чувством, которое неизбежно обуревало ее, когда она осознавала, что она тетя, причем незамужняя тетя.
Эдриэн, сидевший в кресле, приветливо поздоровался с гостем. Проницательные, всевидящие глаза художника внимательно рассматривали Глена, когда Дженни представляла его.
– Я слышал, вы работаете над историей нашего острова, – начал он разговор, когда Дженни и гость уселись в кресла, заранее приготовленные заботливой сестрой Терезой.
Говоря о своем любимом острове, отец заметно воодушевился. Он рассказал Глену, что проводит тут каждое лето почти с момента окончания войны.
– Я бывал здесь и до войны, в тридцатых годах. Тогда визиты сюда были для меня чем-то вроде приключения, потому что после Лондона я попадал в довольно бедную, почти средневековую обстановку.
Он рассказывал, с каким трудом крестьяне выращивали урожай на своей земле. Суровые законы, издаваемые хозяевами, ограничили рыбную ловлю, их основной промысел.
– Здесь нередко можно было встретить нищих, которые с большим достоинством просили милостыню. Вместо дорог здесь были проложены тропы для скота, а о машинах никто и не слышал. Теперь положение улучшилось, остров процветает. С присущим им славянским упорством жители Зелена, так же как и жители материка, преодолели последствия десятилетий иностранного владычества и стали независимыми. – Немного помолчав, он задумчиво добавил: – Кое-что из этого я попытался привнести в мою картину. Дженни вам уже показала ее?
– Показала! – подтвердил Глен и начал взахлеб рассказывать о своем впечатлении от великого, как он считал, полотна. Он говорил о красноречивых лицах на картине, батальных сценах и удивительной гармонии мирного пейзажа, служащего фоном.
– Этих людей никто никогда не побеждал, – сказал Эдриэн и, многозначительно понизив голос, добавил: – До сих пор. Теперь впервые они находятся в настоящей опасности, причем опасность исходит не от войны, а от мира! Пойдите посмотрите еще раз на мою картину. В одном из углов вы увидите самолет, на первый взгляд незначительный атрибут современности, но он смертоносен, как никому не видимая бактерия! – Эдриэн снова замолчал, чтобы перевести дыхание – Мне говорили, что план открытия воздушного сообщения с Зеленом уже принят. Это только вопрос времени, и очень недалекого. Туризм сделает то, что не удалось захватчикам за многие столетия: испортит прекрасные сельские пейзажи, постепенно изменит всю атмосферу острова. Здесь построят отели, рестораны, казино, первозданную тишину заглушат звуки современной музыки, зазвенят монеты, остров потеряет свое очарование. – Он провел рукой по лбу. – Впрочем, надеюсь, я не доживу до этого!
– Ах, папа! – воскликнула Дженни. – Не надо так говорить только из-за того, что ты себя не очень хорошо чувствуешь и на острове будет построен новый отель!
Эдриэн добродушно засмеялся.