А что до нее самой, то Надя продолжала скрывать свои чувства к человеку, чьи письма приходили на адрес Марины. Она читала и перечитывала их, закрывшись у себя в спальне. Почему-то она чувствовала, что нужно продолжать хранить эту тайну от Сергея даже сейчас, когда они живут в Шанхае, а Алексей где-то в Маньчжурской тайге. Быть может, ей просто была неприятна мысль о том, что придется, стоя лицом к лицу с братом, объяснять ему, что любовь ее ничуть не угасла и что она все еще лелеет мечту зажить своей жизнью. Пока в подобном разговоре не возникло крайней необходимости, Надя держала свои мысли при себе.
Письма Алексея были трепетны и страстны, он писал о том, как мечтает о встрече и как ему одиноко. И не оставлял надежды переехать в Шанхай. «В конце концов, — писал он, — я все еще силен и здоров. Что может помешать мне продавать мех в Шанхае?» Но Надя опасалась поддерживать его в принятии этого решения. Она полагала, что теперь, когда против Японии ополчились союзные силы, конец войны не за горами и вскоре они вернутся в Харбин.
Но шли недели и месяцы, а война только набирала обороты, и в 1943 году французы были вынуждены передать концессию китайскому правительству. Это, в свою очередь, означало, что отныне японцы контролируют весь город. И те не замедлили проявить свое присутствие. На крыше здания пансиона «Астрид» и в других стратегически важных точках города появились зенитные орудия, был введен строгий комендантский час.
Кроме того, Надю стал беспокоить Сергей. Появилась в нем какая-то непонятная ей отстраненность, он словно потерял вкус к жизни. Брат перестал заниматься исследованиями и сократил часы приема пациентов. Все чаще и чаще он стал наведываться в игорные клубы Нантао. У Нади кошки скребли на душе.
— Сережа, это твое увлечение не доведет до добра. Что с твоими исследованиями?
Сергей вздохнул.
— Мне это уже неинтересно, Надя. Мне хватает работы в больнице и своих пациентов. У нас достаточно денег, чтобы жить и платить за квартиру, чего еще нам желать?
Надя колебалась целую минуту, но потом все же решилась спросить:
— Есть вести из Красного Креста?
Сергей покачал головой.
— Я не хочу больше об этом говорить. Я устал тянуться за несбыточной мечтой и каждый раз получать по рукам. — Помолчав, он продолжил: — Эсфири больше нет. Странно, правда? Но я уже смирился с этой потерей. Так проще.
Но Надя не поверила ему. Не раз она заставала его с аккуратной пачкой писем из Красного Креста, которые он быстро прятал в ящик стола, когда сестра входила в комнату. Теперь она была намерена не сдаваться.
— Сережа, ты знаешь гетто для немецких евреев, которое японцы устроили в Хонкоу? Раз уж теперь всем евреям полагается жить в одном районе, может быть, там поспрашивать? Вдруг кто-нибудь знает.
— Это очередной тупик, — отрубил Сергей. — Что могут немецкие евреи, большинство из которых даже по-русски не говорит, знать о какой-то еврейке из Советского Союза? Повторю еще раз, — напористо произнес он, — отныне я прошу тебя не упоминать имени Эсфири в моем присутствии. Я считаю, что она умерла… — Голос его дрогнул, но он справился с чувствами и продолжил уже бесстрастно: — Я всегда буду любить ее, но теперь мне спокойнее о ней просто вспоминать.
Под сочувственным взглядом Нади он прибавил:
— Двадцать пять лет я писал письма в Красный Крест, пытаясь разыскать ее, и все впустую. Ты должна понимать, как это влияет на человека. Настало время смириться и принять истину — ее мы больше не увидим.
Надя так не считала. Она всегда была оптимисткой и не теряла надежды, что в будущем все будет хорошо, каким бы скверным ни было настоящее, даже когда эту надежду приходилось выискивать в самых глубоких уголках души. Она с тревогой наблюдала за тем, как ее брат все больше впадает в уныние. Он исхудал и стал быстро уставать.
— Ты здоров, Сережа? На тебе лица нет.
— Кажется, я заразился спру[20] в легкой форме.
Надя встревожилась.
— Это не то же, что дизентерия?
— Симптомы те же, но я не сомневаюсь, что скоро поправлюсь.
— Тебе нужно больше отдыхать. Ты можешь отказаться от еще нескольких пациентов?
— Я не хочу, чтобы у нас стало еще меньше денег. К тому же пока я не чувствую в этом необходимости.
— Не согласна. У тебя появилось бы несколько лишних часов на отдых. А насчет денег — я с радостью занялась бы ремеслом, которому обучилась в Харбине. Мне всегда нравилось шить. Знаешь, мне даже хотелось бы попробовать заняться этим сейчас.
Наде удалось убедить Сергея сократить часы работы с пациентами, а сама она стала принимать заказы на перешивку одежды, подумывая в будущем создавать собственные модели. Впервые в жизни она делала что-то за плату, и это придало ей ощущение собственной нужности и уверенности в себе. Поэзия хороша для души и разума, и Надя не собиралась от нее отказываться, но на жизнь стихотворениями не заработаешь.
Однако ее радость омрачалась нервозностью и постоянной раздражительностью, которые с недавних пор она стала замечать в Марине. Окончив школу медсестер, дочь устроилась на практику в русский госпиталь на Рут Мареска. Сергей как-то сказал Наде, что восхищается тем, как директор госпиталя поддерживает высочайший уровень работы и идеальный порядок в больнице. Как приятно, что ее дочь учится под началом такого специалиста. Плохо лишь то, что Марина с ходу ушла в работу с головой, как будто позабыв обо всем на свете. Надя считала, что заработки Рольфа позволяют им не испытывать нужды ни в чем, и потому объясняла подобное рвение дочери желанием забыться, спастись от какой-то засевшей глубоко внутри печали. Все больше времени Марина проводила не в пятикомнатной квартире на Авеню Хейг, а в госпитале, ухаживая за больными, или в Нантао, китайском секторе города, где напрочь отсутствовала санитария и процветала преступность.
Надя не понимала безразличного отношения Рольфа к работе жены, потому что это шло вразрез с его требовательным характером. Впрочем, сам он тоже бывал дома достаточно редко, засиживаясь в консульстве допоздна. Слава Богу, хоть Михаил часто ходил с Мариной в Нантао!
Повода заговорить наконец с дочерью о том, что ее тревожит, все не представлялось. Весной 1943 года Надя заметила, что глаза Марины совсем потухли, во взгляде появилась отрешенность, которой никогда там раньше не бывало, и решила, что пора во всем разобраться.
Однажды майским днем Надя вышла из дому и направилась к Авеню Хейг. Все утро она просидела за своим «Зингером», и теперь ей было приятно размять ноги и подышать свежим весенним воздухом. Она специально подобрала время, когда Рольф все еще был на работе, а Марина должна была уже вернуться из больницы. Рядом с пансионом «Астрид» на два квартала растянулась очередь за сахаром. В городе давно уже не хватало еды, а цены стремительно росли. К счастью, Надя на прошлой неделе уже выстояла очередь за маслом и мукой, оставив уборку дома на старую китаянку-горничную.
Заставив себя не смотреть на китайских нищих и попрошаек, выставлявших напоказ свои уродства и язвы, зараженные личинками мух, она медленно прошла квартал до Авеню Жоффр.
Там европейцы снова перестали различаться между собой, потому что повязки на руках уже не носили — после того как японцы переселили всех американцев и англичан в район Пуду и на другой стороне Хуанпу. Таким образом Уэйн Моррисон оказался в лагере, который представлял собой не более чем квартал неотапливаемых бараков. И Михаил потерял работу. Надя улыбнулась. Какой же он все-таки молодец! Предприимчивый молодой человек, не колеблясь, переехал из своей благоустроенной квартиры в дешевый пансион, за считанные дни освежил на курсах свои знания французского и вскоре уже работал бухгалтером в престижной фармацевтической фирме «Оливье-Чайн», расположенной недалеко от Банда. Каждое утро, добираясь до работы, он проезжал четыре мили на велосипеде.
На углу Авеню дю Руа Альбер и Авеню Жоффр Надя остановилась, чтобы купить с лотка несколько помело для Сергея. Продолжила путь она по Жоффр, не захотев срезать по Рут Лортон, чтобы не напоминать себе о том, в каких ужасных условиях они жили, когда только приехали в Шанхай.
Погода в тот день стояла теплая, и улицы были полны людей — европейцев и китайцев. Японцев в этой части города видно не было, но их влияние чувствовалось повсюду: в быстрых шагах прохожих, в длинных очередях за продуктами, в пустеющих улицах по ночам. Нацистов гораздо чаще можно было встретить в ресторанах, театрах и частных клубах. Несмотря на то что активного участия в управлении городом они не принимали, из-за их высокомерия и заносчивости остальные европейцы предпочитали держаться от них в стороне.