– Опоздали, голубки, – усмехнувшись, сказал Ян, загораживая собой вход в квартиру. – Мне уже ваш ключ без надобности.

– Открыл сам? – высказал догадку Егор. – Как? То есть мне интересно, как ты это сделал технически.

– Никак! Умельца нашел. Только все зря!

– Почему?

– Стойте здесь, – потребовал Геращенко и скрылся в квартире, захлопнув за собой дверь.

Наташа с Егором успели только посмотреть друг на друга и в недоумении пожать плечами, а замок уже снова щелкнул, и в дверях показался Ян. Он держал в руках черную ажурную шкатулку величиной с коробку для туфель.

– Держи, тяжелая, – сказал он и протянул ее Калинину.

Егор принял и согласился:

– Действительно тяжелая.

– Только ничего ценного в ней не оказалось. Ерунда всякая: бумажки, фотки, иконки, колечки дешевые… и прочее… Сами посмотрите. Короче, надежда на клад развеялась серым дымом… Так что ты, Наташка, меня прости. Ну, обманул тебя, да… Но ты отомщена по полной! Клад оказался фуфлом! Так что пока, ребята! – И парень опять скрылся в квартире, громко захлопнув дверь.


– Шкатулка действительно выкована из чугуна, – сказал Егор, когда они с Наташей уже устроились за столом в кухне Богучаровых.

– Да ладно, разве можно выковать так ажурно? – не поверила девушка.

– Кузнецы-умельцы еще и не такое могут! Я как-то видел на выставке цветы из чугуна! Обалдеть! На лепестках жилочки, внутри тычинки, будто настоящие, – как они это делают, не понимаю.

– Ты на выставки ходишь?

– Мама как-то затащила… Ну… давай, что ли, смотреть, что внутри?

Наташа вздохнула и откинула крышку. Сверху лежал пожелтевший конверт старого образца, без всяких картинок и надписей. Девушка осторожно взяла его в руки и хотела открыть, но потом решила сначала рассмотреть все, что лежало ниже. Геращенко не обманул – шкатулка была наполнена письмами и документами. На дне лежали две старые иконки – Иисуса Христа и Девы Марии. Рядом устроилась дымно-розовая круглая коробочка, на которой была нарисована завитая красотка с алыми губами и написано «Пудра «Рашель». Наташа тут же поднесла коробочку к носу, и ей даже показалось, что она чувствует сладковато-приторный запах пудры. Она осторожно открыла ее, боясь рассыпать душистый порошок, но в коробочке лежали потемневшие от времени три тонких колечка и овальный, довольно массивный медальон на длинной цепочке. Он был тоже темно-серый, матовый, тусклый, но выгравированная на нем цветочная виньетка золотисто поблескивала. Наташа вынула медальон из коробочки, он тяжело лег в руку, большой палец при этом что-то укололо. Девушка ойкнула, и Егор тут же выхватил у нее из рук медальон.

– Видимо, кнопка отвалилась, – констатировал он, оглядев украшение, – один штырек остался… Колется, гад… Эта штука, значит, открывается… Погоди-ка…

Калинин нажал на острый штырек черенком ложки, и крышка медальона откинулась.

– Фотка какая-то, – сказал он и протянул однокласснице медальон.

Из углубления в нижней крышке медальона на Наташу взглянули две девушки с короткими стрижками-каре. У одной волосы были совершенно прямыми, и лицом она очень напоминала Наташину бабушку в молодости, волосы второй красиво вились на концах. Эта вторая была удивительным образом похожа на погибшую Габи.

– Егор! Это же Тамара с Соней! Молодые и красивые! – воскликнула Наташа. – Как здорово! У бабули такой фотографии нет! Вот она обрадуется!

– Ну, хоть кому-то радостно будет! – констатировал Егор.

Наташа отложила медальон и взялась за конверт, который лежал сверху содержимого шкатулки. Из него она вытащила желто-коричневый от времени лист бумаги в еле видную полоску. Пока разворачивала, с его краев хлопьями сыпалась ставшая хрупкой бумага. Выцветшими, бледно-фиолетовыми чернилами на листе было написано следующее:


«Тому, кому будет суждено прочесть…

Мы, Смирнитские, София и я, Тамара, завтра уезжаем из родного Ленинграда в эвакуацию вместе с нашими детьми. Вернемся или нет – никто не знает. Что нас ждет впереди, тоже неизвестно. Мы оставляем за плечами мирную, счастливую жизнь. Сейчас особенно ясно, что она была счастливой. Мы дружили, любили своих мужей и детей, устраивали свои дома. Наши мужья, братья Смирницкие, погибли в первые же дни войны. Нам остается только гордиться ими.

Мы оставляем родные стены, любимые вещи. Очень больно. В эту шкатулку я кладу письма с фронта от Вали и Гриши. Если мы не вернемся в Ленинград, прошу того, кто ее найдет, передать их в музей – мы уверены, что победа будет за нашей страной и эти письма станут важны как свидетельство народного подвига.

Если шкатулку найдут родственники, им на память о нас – медальон с фотографией. Мы с Соней снялись после окончания школы. Два простых гладких колечка наши будущие мужья еще мальчиками выточили для нас в школьной мастерской из стали. Мы, четверо, всегда знали, что поженимся. Их тоже оставляю на память о нас потомкам, если они, конечно, будут… Третье колечко, серебряное с крохотным гранатиком, – пусть возьмет себе девушка… Хотелось бы, чтобы у меня когда-нибудь появилась внучка или правнучка, похожая на меня… Но будущее туманно… Да и есть ли оно у нас?

Вот и все! Сейчас закрою шкатулку, спрячу ее на чердаке нашей дачки в Березове и вернусь в Ленинград. Прощай, дача, прощайте все и всё! Как странно писать письмо в будущее неизвестно кому!

Будьте счастливее нас! Да минует вас наша судьба! Пусть эта война станет последней!

Тамара Смирницкая.

23 декабря 1942 года».

Закончив читать, Наташа подняла глаза на Егора и сказала:

– Я никогда не задумывалась над тем, что такое война… Вернее, в моем мозгу при ее упоминании рождались образы стреляющих танков, взрывов от бомб, летящих с самолетов, разрушенных домов… Но я никогда не задумывалась над тем, что в этих домах жили люди. Просто жили… как мы с тобой… А сейчас представила, будто в наш дом вдруг попадает бомба, и стены этой квартиры, где мы сейчас сидим, складываются, как карточный домик… Вместе с занавесками, которые мы с мамой вместе выбирали, с полочкой для книг в моей комнате, которую папа сам сделал для меня… Как они вынесли это, Егор?! Это же невозможно было, когда рушат твой дом!!

– Да… Это трудно представить…

– Думаю, в этом и есть ценность вашей находки! – прозвучал голос Галины Константиновны. – В том, чтобы вы примерили на себя человеческую трагедию и сделали все, что в ваших силах, чтобы подобное не повторялось!

– Разве что-то от нас зависит, бабуля?

– От одного человека, конечно, ничего, но многие – это сила.

– Как вы неслышно вошли! – удивленно проговорил Егор. – И давно вы тут?

– Не очень. Но кое-что важное успела от вас услышать. Сразу поняла, о чем идет речь. Значит, вы все-таки нашли куклу? Что в ней было спрятано? Это письмо?

– Нет, бабушка, не письмо! – И Наташа рассказала о том, каким образом к ним попала шкатулка Тамары Смирнитской.

Галина Константиновна рассмотрела фотографию в медальоне и сказала:

– Мне мама всегда говорила, что я очень похожа на свою бабушку. Фотография доказывает, что она была права. Я тебе, Натуся, уже говорила, что моя бабушка умерла в эвакуации и у нас не осталось ее фотографий. Дом, где они жили в Ленинграде до войны, был полностью разрушен, разумеется, вместе с тем, что они оставили в квартире, вместе с фотоальбомами и прочим архивом. Так что эта фотография для меня – большая ценность. А что Ян? Показывал своим родным содержимое этой шкатулки?

– Не знаю. – Наташа пожала плечами. – Наверное, не показывал, раз нам все отдал. Он надеялся найти в ней драгоценности, а когда не нашел – ему все стало неинтересно. Похоже, он здорово рассердился на свою прапрабабку Тамару и ее шкатулку!

Галина Константиновна улыбнулась и сказала:

– Это пройдет. Я сама свяжусь с его родными. Думаю, тем для разговора у нас будет предостаточно! Может быть, в их семье найдется девушка, которой предназначено колечко с гранатом. У Яна есть сестренка?

– Есть. Ей действительно всего 5 лет, как он мне говорил на выставке кукол.

– Ну вот! Для нее есть подарок от прапрабабушки Тамары. Если колечко почистить, оно засверкает, как новое! Девочка обрадуется! А вам, дорогие мои, спасибо!

– Да за что, бабуля?! Я тебе столько денег должна… – огорченно проговорила Наташа.

– Как говорится, свои люди – сочтемся! А сейчас, с вашего позволения, я заберу шкатулку домой. Мне хочется остаться наедине с прошлым. Письма с фронта хочу почитать.