– То есть, я не умирал?

– Вы сейчас в реальной жизни, той, которую вы называете первой. Ваша жена жива, дети в порядке, вам всего лишь пятьдесят два года и вы справляетесь с шизофренией. Пока рано делать выводы, но результаты налицо. Реальность может немного шокировать, но она такова!

– Да нет же, этого не может быть! Я прожил до восьмидесяти пяти, я помню! – возмутился я, бегая глазами по лицам присутствующих.

– Хорошо, расскажите, что было с вами в период от пятидесяти двух до восьмидесяти пяти лет?

– Как что? Умерла моя жена, когда ей было шестьдесят девять, дети были рядом со мной, пока мне было тяжело. Я целый год ни с кем не разговаривал.

– А еще вы жили у речки и очень любили ходить босиком по траве. После смерти Оли вы это обнаружили и, чтобы расслабиться, ходили при первой же возможности, порой проходя по одиннадцать километров в день.

– Откуда вы знаете? – удивился я.

– Это рассказала ваша жена, а ей рассказали вы, еще в двадцать два года. В двадцать пять вы с ней начали встречаться, а в двадцать семь сыграли свадьбу. Ваше будущее рассказал ваш друг, когда вы сидели у него и выпивали. Вам, Александр, тогда было чуть больше двадцати лет. Так вы и жили по сценарию и запрограммировали Ольгу на отношения с вами: она поверила в них, и вы в этом убедились, поскольку она стала вашей женой. А затем у вас начала прогрессировать шизофрения. Конечно, сначала вы игнорировали ее, но после, когда становилось все хуже, начали принимать по ошибке не те таблетки. Неизвестно, когда точно она начала развиваться. Вероятно, вы тогда еще не были психотерапевтом. И корни ее лежат в детстве.

– Да, я помню, когда началась дереализация, – подметил я, – потом – деперсонализация, а затем появились голоса и тремор рук. Что-то вроде кататонической шизофрении, но симптомы были разнообразные, только начинали проявляться, и меня это запутало. Возможно, поэтому я выбрал не те таблетки. А может, из-за дереализации.

– Сложно сказать, как все началось. Но в результате у вас диагностировали кататоническую шизофрению. Иногда вы останавливались и стояли часами в какой-то чудной позе; я думаю, вам знакомо течение кататонической шизофрении с восковой гибкостью. Вам начали колоть суррогат нейролептиков: эффект чем-то схож, но действует немного иначе. Затем вас подключили к аппарату, который мерил ваш пульс и сердцебиение. Каждый день с вами сидел психотерапевт, которому вы рассказывали какие-то отрывки из того, что видели, а он вмешивался в них и вынуждал вас покончить с собой. Аппарат давал нам сведения о вашем состоянии и, тем самым, координировал врача. Лечение заключалась в том, чтобы купировать болезнь в вашей памяти за счет переработки прошлого. Это напоминает классический психоанализ под гипнозом, только в результате вы должны были убить себя, чтобы преодолеть болезнь.

– Почему лечение было нетрадиционное?

– Старый метод не гарантирует выздоровления, и зачастую заболевание носит волнообразный характер. Это вынудило нас искать альтернативные методы лечения. Очень кстати мы узнали о вас! Нам нужен был человек, который разбирался в психике и мог подробно объяснить, что происходило с ним все это время. Ваша жена письменно одобрила такую процедуру лечения. Не мне вам рассказывать, что она психолог и понимала риски и, тем не менее, согласилась.

– Поверить не могу! Убить себя, чтобы преодолеть болезнь! Звучит абсурдно! – изумился я.

– Да, если не считать того, что умираете не вы, а ваше проблемное «я».

– Но психика меняется, – заметил я. – Личность становится другой.

– Действительно, это минус данной терапии. Но зато какой эффект! Из овоща вы превратились в здравомыслящего человека с небольшим тремором, который, мы надеемся, вскоре пройдет. Разумеется, пока вы будете находиться под наблюдением, чтобы в любой момент мы могли вам помочь.

– Черт возьми! Чтобы начать жить, нужно умереть! Сумасшедшая терапия… А если бы я не покончил с собой? – все еще не мог успокоиться я.

– Возможно, вы бы навсегда остались овощем. Но сейчас это уже не имеет значения. Вы в норме, и это главное.

– А может, это ремиссия? – усомнился я.

– Поэтому вам нужно побыть здесь, пока мы не убедимся, что все в порядке.

– А стоны? – вспомнил я. – Они были очень реалистичными. Это тоже вы?

– Да, действительно. Вам включали запись в ночное время суток. Поначалу ваше подсознание блокировало звуки, но после приняло, и вы стали слышать их без внешней помощи, сами по себе, – ответил психиатр. Он посмотрел на меня и заметил, что я был в шоковом состоянии. Секунду помолчав, он продолжил: – Что ж, вам нужно все это принять. На ноутбуке есть фотоальбом, посмотрите, это поможет вам восстановиться. Пока можете изложить свои мысли на бумаге. А мы пойдем. Если возникнут какие-либо вопросы, позовите нас.

Сложнее всего было принять тот факт, что смысл моего существования состоял в том, чтобы умереть. Не просто умереть, а самостоятельно наложить на себя руки. Я всегда слышал, что нужно терпеть все происходящее в жизни, отстрадать свое, а тут просто суицид – и ты свободен. Ничего не нужно делать, просто умри. А не умрешь – сгинешь навсегда. Общество к такому не готово, и попади человек в закоулки подсознания, такая мысль посетит в последнюю очередь. Разрушение – начало созидания. Страшно осознавать, что все пороки, за которые я корил себя, не имели смысла. Все, во что я верил, не стоило внимания. А любовь, за которую я цеплялся, в основе своей была выдумана полуторакилограммовым розово-серым веществом, которым человек не научился владеть даже наполовину.

Просидев несколько часов в размышлениях, я решил записать свои мысли на бумаге.

«Человек создал для себя выбор, выбор дал варианты. Ориентация на удовольствия развратила варианты и создала общество потребления, которое не основывается на полезности, а несет в себе деградацию. Человек априори стремится к самоубийству, ведь только так он может избавиться от бессмысленного существования. Люди, так или иначе, пришли бы к смыслу жизни, в основе которого лежит смерть. Созидание и разрушение – вот что занимает человека. Если человек бесполезен, он стремится к смерти, а если в нем есть польза – он что-то создает, но, так или иначе, умирает. Чтобы понять, какую роль играет созидание в промежутке между рождением и смертью, нужно отойти от стереотипного мышления и глянуть в корень. Созидание приносит нам удовольствие оттого, что сознание занято делом, но, сколько бы этот процесс ни длился, однажды он подходит к концу. Таким образом, только смерть имеет значение. В противном случае, человек был бы бессмертен. Рассматривая человечество в целом, можно прийти к такому же выводу, опираясь на историю цивилизаций, которые считаются более развитыми, но, тем не менее, вымершими. Все должно умереть.

Но, как бы я ни умирал, я стану частью чего-то и буду чем-то растущим. Тело, отбыв свое, превратится в песчинки, входящие в состав земли, которые будут увеличивать ее размер. Психика, иначе называемая душой, перейдет в то, что человеку не подвластно понять, пока люди не научатся создавать полезное. Стоит прекратить развиваться – и это навсегда останется загадкой. А пока мы не поняли истинной цели своего пути, страх умереть и болезненность ухода из мира живых будет держать нас в поднебесной причин и вопросов. Так и получается, что нужно либо сгинуть, либо прекратить страдать бесполезностью и начать прогрессировать. Только так можно добиться ответов.

Каждому хочется верить, что его существование не бесполезно. Поэтому любые попытки уличить человека в бессмысленности перейдут в полемику без адекватных фактов и доказательств. Все его измышления будут основываться только на субъективных заключениях, которые явно бесполезны. Притом, как бы красиво ни звучали домыслы, истину они не способны изменить. Так стоит ли во что-то верить, если эта вера не способна менять реальность? Ведь вера в недоказанное с учетом осмысленности принесет лишь затормаживание прогресса, что, в свою очередь, является деградацией. А это отход от реальности, а значит – бессмысленность».

Отложив листок с ручкой, я открыл на ноутбуке фотографии. С экрана на меня смотрели люди, которых я знал, но я не испытывал чувства родства с ними. Просто три человека, которые теперь как-то связаны со мной. С этим нужно было как-то мириться, но просто взять и принять у меня не получалось, нужно было время. Теперь, когда я в настоящем, у меня все равно нет мотивов жить. В прошлом я хотел все исправить, в этом был смысл, но сейчас, на фоне таких перемен, казалось довольно странным отказываться от себя. Реальность не всегда стоит того, чтобы к ней стремиться.