Этот разговор происходил несколько недель тому назад.
Сегодня же был последний вечер перед судом, и Гревиль пришел к ней, чтобы обсудить вопрос о ее показаниях. Лайла собиралась на званый обед и отпустила служанку, услыхав голос Гревиля.
Закат ясного вечера освещал красноватым светом большую комнату. Единственную искусственную нотку в освещении вносили электрические свечи, горевшие по обеим сторонам зеркала Лайлы. Их свет казался тусклым и бледным по сравнению с золотым сиянием, проникавшим в комнату сквозь открытые окна через опущенные шелковистые занавеси.
Лайла взглянула на него, и Гревиль заметил, как сильно заострился ее подбородок.
Он сказал заботливо:
— Боюсь, что это ужасное дело очень потрясло вас. Вы похудели за последние несколько недель.
Лайла тотчас же посмотрела в зеркало. Да, Хюго был прав — ее лицо стало почти изможденным. Она взяла баночку с румянами и подкрасила щеки.
Гревиль мрачно наблюдал за ней. Внезапно он сказал:
— Я хотел поговорить с вами по поводу завтрашнего дня. Корстон уже дал вам указания относительно ваших свидетельских показаний?
Лайла вздрогнула.
— Да, — отвечала она, медленно. — Я знаю, о чем мне нужно говорить.
— И вы дадите такие показания?
Слова эти были произнесены многозначительным тоном.
Лайла подняла глаза. Ее голос звучал резко и испуганно:
— Что вы хотите этим сказать?
Гревиль сделал легкое движение одной рукой.
— Только то, что вы хорошо подготовлены, чтобы правильно сыграть свою роль.
— Да, мне кажется. Вся эта история ужасна, мои нервы совершенно истрепаны, я себя чувствую очень слабой.
— Вероятно, Вейн чувствует себя не лучше сегодня вечером.
Краска залила бледное лицо Лайлы. Увидев это. Гревиль повернулся и ушел. Из своей гардеробной он бросил еще один взгляд на ее золотоволосую, изящную головку. Она держала в руках высокий флакон из венецианского "стекла и обрызгивала духами свои волосы и шею. При виде этого им овладел неукротимый гнев. В эту минуту ему хотелось проявить к ней жестокость, больно уязвить ее, причинить физическую боль маленьким ручкам, оправлявшим складки шифонового платья и приглаживавшим завитки золотистых волос. Он вошел в гардеробную и захлопнул за собой дверь. Взяв чистый носовой платок, приготовленный слугой, Гревиль вытер лицо и сел, тяжело вздохнув, в глубокое кресло.
— Да, таким путем можно дойти до безумия, — прошептал он.
Он заставил себя подняться и пригладить щеткой волосы, но руки его дрожали, а во рту чувствовался вкус извести.
Вошел лакей и доложил, что мистер Стэнтон из Скотленд-Ярда желает его видеть.
— Просите, — приказал Гревиль.
Когда тот появился, он бросил на него испытующий взгляд и почему-то сразу проникся симпатией к этому человеку.
— Прошу прощения за беспокойство, сэр. Я прислан сегодня, чтобы навести справки о подробностях убийства и допросить слуг, если вы позволите. Мое имя Стэнтон, я — один из сыщиков Скотленд-Ярда. Поступил на службу полицейским.
Он казался очень разговорчивым и долго говорил с Гревилем о совершенном преступлении.
— Я служил во Франции вместе с братом обвиняемого, — добавил полицейский. — Он глубоко потрясен происшедшим.
— Несомненно, — согласился Гревиль.
Внезапно, после какого-то незначительного замечания Стэнтон спросил:
— А где находились вы, милорд, когда прозвучал крик убитого?
— Я был в малой гостиной и закуривал сигару.
— Значит, вы не были в одной комнате с гостями, — подчеркнул Стэнтон. — Я так и думал.
Гревиль ничего не ответил, он продолжал тщательно завязывать галстук.
— Итак, я ухожу, — заметил Стэнтон, поблагодарил Гревиля за любезность и отправился беседовать с дворецким. На лестнице он повстречался с Лайлой, она бросила на него, как всегда делала при встрече с мужчинами, долгий взгляд. Это нельзя было назвать улыбкой, но взгляд таил какое-то обещание. Стэнтон посмотрел на нее с восхищением, и Лайла улыбнулась ему уходя.
Когда она исчезла, выражение его лица резко изменилось. Он пробормотал:
— И ради таких женщин мужчины лгут, воруют и даже умирают.
Он думал, идя обратно вдоль Верклей-Сквера и держа во рту незажженную папиросу, о Гревиле, который любил Лайлу так сильно, что совершил из-за нее низость по отношению к своему ближнему, — а Гревиль был безукоризненно честным человеком. Он думал о Робине Вейне, которым овладела такая безумная страсть, что он решился несколько лет тому назад погубить ради нее свою карьеру, а теперь готов был даже умереть. И Лайла, женщина, для которой он жертвовал всем, накануне того события, которое даже для нее должно было быть величайшей трагедией, переглядывалась с ним, человеком не ее круга, случайно и мимолетно встреченным ею.
Стэнтон остановился, зажег спичку, закурил папиросу и сказал вслух:
— Будьте прокляты вы и вам подобные, недостойные одной мысли порядочного мужчины.
X
Перед Мартином Вейном стоял человек, медленно и осторожно пересчитывавший пачки однофунтовых бумажек. Это был невысокий худой мужчина с решительным лицом, украшенным густыми бровями. Пересчитав деньги, — их было две тысячи, — он сложил пачки в маленький чемоданчик, захромал к ожидавшему его такси и поехал в Ватерлоо к пароходу «Беренгария», отплывающему в Нью-Йорк.
Филипп Роджерс, называвшийся Гербертом Пюрви, когда состоял на службе его величества, хорошо устроился в Америке. Он поместил свои две тысячи, после того как осмотрелся на новом месте, в нефтяные акции, и счастье улыбнулось ему, по его собственному признанию.
Он был когда-то хорошо знаком с тюремным порядком, но никогда не заговаривал на эту тему.
В тот день, когда он вышел из комнаты, снятой на вымышленное имя Мартином Вейном, — и Мартин покинул ее вслед за ним. Он направился быстрым шагом к вокзалу Виктория, переоделся там, отклеил бороду и вышел снова на улицу.
Именно в те минуты, когда Мартин наблюдал за ежеминутно усиливающимся уличным движением, за потоком людей, карет и автобусов, грузовое судно, принадлежащее какому-то Жосу Лумису и управляемое им, вышло из Темзы в открытое море. Его матрос, угрюмый на вид юноша, нагнулся над бортом, следя воспаленными глазами за исчезавшей линией берега. Это был высокий, хорошо сложенный человек, со смуглым цветом лица и синими глазами, поражавшими выражением горечи и озлобленности. Жос Лумис наблюдал за ним в течение некоторого времени, затем ударил его по плечу и сказал, сверкнув белыми зубами, выделявшимися на загорелом лице.
— Теперь нам можно выпить, дружище!
В то же самое время тюремный служитель вошел в камеру Робина, увидел, что она пуста, вскрикнул от удивления, осмотрел все стены, словно Робин мог спрятаться в одной из щелей, и побежал обратно по коридору в комнату суперинтенданта Веста.
— Двадцать третий исчез, — проговорил он задыхаясь.
— Не может быть, — отвечал его начальник. — Его должны доставить в десять часов в суд, и он, вероятно, приводит себя в порядок. Думайте о своих словах, Сальтер, прежде чем о чем-нибудь докладывать.
— Надеюсь, что вы правы, сэр, — отвечал Сальтер сконфуженно.
Выходя, он встретил самого мистера Стэнтона, который быстро прошел мимо него и строго спросил у суперинтенданта Веста:
— Суперинтендант, где Вейн?
Тот сделал несколько сбивчивое донесение. Ему казалось, что сам начальник тюрьмы прошел сегодня утром к двадцать третьему…
— Начальник тюрьмы, — повторил Стэнтон. — Майор Паайн лежит в кровати: у него припадок малярии.
— Но мне… — начал заикаться несчастный суперинтендант.
— Вейн бежал, — перебил Стэнтон, — и вы будете отвечать за это. — Понимаете ли вы, по крайней мере, что влечет за собой это бегство?
Вест схватился за голову, слушая эти слова. Многие из тюремной администрации хватались за голову в этот день. Но все эти донесения, отчеты и доклады привели, в конце концов, к появлению в вечерних газетах сообщения о том, что Робин Вейн, содержавшийся под арестом по обвинению в убийстве, суд над которым должен был состояться сегодня утром, бежал из своей тюремной камеры. Мартин, пришедший в тюрьму рано утром, ответил на все вопросы, рассказывая о том, как провел время с момента посещения Корстоном Робина.