Оливия Уэдсли - Первая любовь

— Заступничество, — повторил Мартин горько.

Уорингтон взглянул на него с печальной улыбкой.

— Вас оскорбили, а вашему брату незаслуженно причинили большое зло; но скажите мне, какая вам будет польза, если расскажете об истинном положении вещей? Что касается вашего брата, то невиновным его назовут только в отношении убийства Кри, в остальном же его поведение признают достойным полнейшего осуждения. Его будут считать косвенным виновником смерти Гревиля, его обвинят в том, что он разбил семейную жизнь достойного уважения человека. Поступки, которые до сих пор считались многими проявлением рыцарства, предстанут в совершенно ином свете. Он не в состоянии теперь отомстить самому Гревилю, а может только поднять шум вокруг его имени, опозорить память известного государственного деятеля, причинить таким образом моральный ущерб всей стране. Неужели вы захотите удовлетворить жажду личной мести, не считаясь со всеми этими соображениями?

— Насколько я понял из вашего красноречивого объяснения, моему брату приходится выбирать между именем убийцы или негодяя. Ведь к этому сводятся ваши слова, не правда ли? Если я буду молчать, Робин будет считаться убийцей, если же расскажу о его непричастности к смерти Кри, — его назовут негодяем, разрушившим семейную жизнь Гревиля, опозорившим его имя и доведшим до самоубийства. Ведь Робин — незаметный, начинающий политический деятель, а Гревиль был министром и влиятельным человеком.

Мартин встал и добавил с возрастающей горечью:

— Исход нашей беседы был предрешен до того, как я вошел в эту комнату. Прекрасно понимаю, какая сила восстанет против Робина, если я заговорю. Его молодость была безжалостно и безвозвратно погублена, и мне кажется, что я не имею права губить также его будущее. Но, — он наклонился над столом и гневно взглянул Уорингтону прямо в глаза, — если он, вернувшись в Англию, не будет восстановлен во всех своих правах и не получит все те привилегии, которые вы мне обещаете, тогда заговорю я, сэр. И, поверьте, что пресса узнает о всей этой истории, начиная с первой встречи Робина и Лайлы Гревиль и кончая нашим собеседованием. Прощайте, сэр!

Уорингтон остановил его движением руки.

— Еще одну минуту, пожалуйста, — произнес он с неизменной мягкостью. — Лорд Гревиль оставил мне письмо, которое, согласно его желанию, должно быть передано леди Гревиль вами.

— Мною? — удивленно повторил Мартин.

— Такова была его воля, — отвечал Уорингтон. Он взял в руки маленький серый конверт и спросил: — Вы согласны?

— Я передам письмо, — произнес Мартин коротко. Он колебался в течение минуты, затем повторил еще раз «прощайте» и вышел или вернее выбежал через холл на улицу. Был туманный теплый октябрьский день, располагавший к лени, но Мартин шел с невероятной быстротой по Врэтон-стрит. В душе его царили смятение и злоба ко всему окружающему.

У него было чувство человека, попавшего в западню, и его мучила мысль, что он не сумел отстоять интересы Робина.

Только одно обстоятельство радовало. Он мог теперь поехать в Ражос к Робину, который не должен был дольше жить под вымышленным именем.

Там они смогут в течение нескольких лет, пока Робин вернется в Англию — если только он пожелает вернуться, — восстановить их состояние.

Мартин остановился и горько рассмеялся. Как будто человек, испытавший такую несправедливость, как Робин, мог вернуться к прежней жизни. Старик, вероятно, издевался над ним, говоря о преимуществах, связанных с его молчанием.

Мартином овладела такая безумная ярость, что он был готов ударить первого попавшегося ему навстречу прохожего, чтобы облегчить душу. Он поднялся по ступенькам красивой тихой лестницы того дома, где жила теперь Лайла. Швейцар в ливрее указал ее квартиру. Мартин хотел отдать письмо служанке, но Лайла сама отворила ему дверь. Она как раз собиралась уйти. Бледное золото волос резко выделялось на темном фоне укутывающих ее мехов. Мартин последовал за ней через холл, большое полуосвещенное помещение, одна стена которого была заставлена розовыми деревьями и желтыми и лиловыми хризантемами, — и попал в гостиную. Его взгляд упал на фотографию Робина в военной форме. Робин улыбался ему среди этой роскошной обстановки, и вид его счастливых улыбающихся глаз больно кольнул Мартина. Он почувствовал сильное волнение и побледнел, так как вспомнил о том дне, когда в последний раз видел Робина, похудевшего, небритого, доведенного до отчаянья.

Мартин протянул письмо и сказал гневным, дрожащим голосом:

— Лорд Уорингтон поручил мне передать вам письмо, так как ваш покойный супруг выразил желание, чтобы именно я выполнил это поручение. — Он молча ждал минуты, когда можно будет уйти из нарядной, надушенной гостиной.

Лайла тихо подошла к нему и положила руку на его плечо.

— Пожалуйста, простите, — прошептала она.

Мартин взглянул на нее и увидел в ее глазах слезы. Его охватило странное чувство: хотелось подойти к ней и сказать «не плачьте» и в то же время — обхватить эту нежную шею руками и душить ее изо всех сил. Кровь прилила к его лицу, он снял с плеча руку Лайлы и поспешно вышел из комнаты.

Мартин остановился на темной улице под мелким осенним дождем, чувствуя стыд и отвращение к самому себе.

… Робин, молодой и неопытный, должен был все время бороться с ее чарами и, конечно, не устоял. Мальчик, только что вернувшийся с войны, после всех перенесенных им потрясений, не мог противиться этой обольстительнице.

Мартин овладел собой и решил отправиться в клуб к ожидавшим его друзьям. Он быстро пошел вперед, думая: «Бедный, бедный Робин! А я осуждал его за то, что он не порывал знакомства с Лайлой, не ушел от нее».

Ему делалось страшно, когда он вспоминал о ее нежном прикосновении, о чувстве, которое охватило его в ту минуту. Он, имевший тысячи причин ненавидеть Лайлу, был очарован ею с такой легкостью. В таком случае, нечего было удивляться тому, что Робин, которого она уверяла в своей любви, не имел мужества уйти от нее и готов был ради нее пожертвовать жизнью.

Лайла разорвала конверт дрожащими пальцами. Ей было неприятно увидеть почерк Гревиля через столько месяцев после его смерти. Она подошла к лампе и начала читать:

«Дорогая Лайла!

Следуя моим приказаниям, Алек Скардель, мой поверенный, будет выплачивать Вам, начиная с тридцать первого декабря этого года, шестьсот фунтов вместо шести тысяч. Таким образом, Ваш доход с этого времени уменьшится в десять раз, если до тех пор Вы не выйдете замуж за Робина Вейна. Уверен, что Вы не обратили никакого внимания на формулировку завещания. Но если бы Вы даже попросили разъяснить его, то все равно ничего не узнали бы. Скардель дал клятву не говорить Вам правду, пока не пройдет двух месяцев со дня моей смерти. Я внес эту поправку в свое завещание, потому что знаю, как сильно Вы любите деньги, и еще потому, что, по моему мнению, каждый человек должен расплачиваться за полученное удовольствие. На эту аксиому я обращаю внимание Робина Вейна».

Затем следовала его полная подпись: Хюго Кортней Гревиль.

Лайла инстинктивно подошла с этим письмом к камину, в котором горел огонь, но в последнюю минуту остановилась. «Не стоит сжигать такую важную бумагу», — подумала она.

Разные мысли мелькали у нее в голове. Шесть тысяч — шестьсот! Как злы и мстительны все мужчины! Они всегда думают только о себе. Если заденешь их самолюбие, они никогда этого потом не простят. Итак, Хюго покончил с собой. Быть может, этот факт поможет ей обойти его бессмысленное распоряжение.

Ведь она не могла выйти замуж за Робина. Хюго прекрасно знал об этом и просто хотел ей причинить страдание.

Она подошла к телефону и вызвала Алека Скарделя. Он отвечал ей любезным голосом:

— Конечно, леди Гревиль, я скоро приеду к вам. Приблизительно через час. До свидания.

Лайла повесила трубку и позвала служанку.

— Дайте мне мое серое визитное платье! — приказала она резко.

Даже в ту минуту, когда она действительно сильно волновалась, так как был затронут вопрос ее будущей жизни, Лайла не забыла о нарядах. Наоборот, вид мягко ниспадавших шифоновых складок, отороченных шиншиллой, отвлек ее мысли в другую сторону.

— Дайте мне духи — жасмин, Луиза, — произнесла она мечтательно.