Кэрри Вулф - Первый раз — 2

– Лиза…

– Заткнись. Заткнись-заткнись-заткнись! Ничего не порти. – Если он сейчас остановится, я тоже остановлюсь. А если я остановлюсь, могу больше никогда не начать снова.

Хотя кому я вру? Я так давно его хочу, и теперь, признавшись в этом самой себе, понимаю, что созрела, как спелый фрукт на ветке.

Сомневаюсь, что смогу отпустить его.

– Мы должны выбраться из этой машины, – прошептал я ей в ухо. Рычаг передач врезается ей в бок, и все это может закончиться слишком быстро, а я хочу от нее многого. Я боялся, что сдамся и возьму то, что она предлагает.

– Нет, не должны. – Она вцепилась в мое сиденье и придвинулась ближе. Ее бедра двигались именно так, как мне хотелось, но не так, как должны. Только не сейчас. – Если, конечно, ты не хочешь сделать это в доме.

– Мы не можем.

– Почему?

Я стиснул зубы и закрыл глаза. Сейчас не время думать о том, как сильно я ее хочу. Как давно я ее хочу. Я старался не воображать это, хотя разделяла нас только одежда. Она снова прижимается к моим губам, и несколько минут тишину нарушало только наше неровное дыхание.

– Будет слишком много разговоров, – произнес наконец я. – Слишком много народа в твоей квартире, и все они сочтут это разовой связью.

– Разговоры будут в любом случае. – Ее дыхание щекотало мою кожу. – Нас видели вместе, так что выводы уже сделаны. Я видела, как девушки смотрели на тебя в «Триппи». Вижу, как они смотрят на тебя постоянно. – Она провела ладонью по моей груди, просунула палец под ремень и облизнула губы. – Может, я хочу, чтобы ты забыл их всех, кроме меня.

Она дразнит меня.

Я умираю.

– Скажи мне вот что, – проговорил я, мысленно умоляя, чтобы она перестала двигать бедрами. – Взглянул я сегодня вечером хоть на одну из них?

– Нет.

Лиза мило улыбнулась.

– Ты видела, чтобы я посмотрел хоть на одну в течение сезона?

Она задумалась, и улыбка расцвела еще ярче.

– Нет.

Я покачал головой.

– Нет. Потому что я вижу только тебя.

– Верю. Зато не могу поверить, что мне потребовалось столько времени, чтобы сделать это. – Наклонившись, она прошептала мне на ухо: – А теперь я хочу, чтобы ты мне это доказал.

Она такая мягкая. Такая теплая. Такая совершенная.

Она стащила через голову мою рубашку. Я сделал то же самое с ее майкой, при этом рассказывая ей, какая она красивая, собрав все известные мне слова. А потом я ей доказал. Я пробовал ее на вкус. Трогал каждый дюйм ее кожи. Прокладывал поцелуями дорожку от одного обнаженного плеча к другому, наслаждаясь мурашками озноба. Языком исследовал пышные груди и почти потерял голову, слыша издаваемые ею звуки. На ней был черный бюстгальтер. Тонкий, кружевной. И это стало последней каплей. Я неистово пожелал, чтобы он оказался на полу рядом с нашими майками вместе со всем остальным, что на ней еще осталось.

– Лиза, погоди. – Почти теряя решимость, я взглянул ей в глаза, шоколадные озера. – Когда мы… сделаем это, я хочу утонуть в каждой твоей частице. Быть с тобой долго. Очень долго.

– Мне это нравится.

– Но сейчас не время, а здесь точно не место.

Когда до нее дошел смысл моих слов, Лиза сползла с меня, забилась в угол своего сиденья и закрыла руками грудь. Я был готов на все, лишь бы боль и обида в ее глазах исчезли.

Стиснув зубы, я потянулся за своей футболкой.

– Просто поверить не могу, что я это делаю.

– Я тоже. Не думала, что ты отвергнешь меня раньше, чем разденешь догола.

– Лиза, слушай. – Я сосредоточился на том, что собирался сказать. – Посмотри на меня.

Она посмотрела.

– Это не имеет никакого отношения к отказу или к тому, как сильно я хочу быть с тобой. Не хочу, чтобы кто-нибудь, особенно ты, думал, что это своего рода завоевание. Завтра я уезжаю на три дня. Если я не смогу видеть тебя, прикасаться к тебе, ты начнешь сомневаться во мне. Сомневаться в нас. И я точно не хочу, чтобы мы в первый раз… занимались любовью… в машине. На общественной парковке. Я хочу большего. Гораздо большего.

– Но ты понимаешь, что из-за тебя я хочу снять с себя остатки одежды?

В ответ я мог только простонать.

– Значит, мы прекращаем. – Она натянула через голову свою майку, упорно глядя на ветровое стекло.

– Прекращаем. – Я просунул руки в рукава.

– Постой, – спохватилась она. – Заниматься… любовью?

Надев футболку, я сделал глубокий вдох. «Сейчас или никогда, Бенни. Не выйди из игры».

– Любовью. – Я взял ее за руку, не сводя глаз с лобового стекла. – Я так думаю. Я не для того так долго тебя дожидался, чтобы это вдруг стало чем-то другим.

Мы какое-то время сидели рука в руке в тишине.

– Мне кажется, это чувство может быть… взаимным.

– Рад, что с этим мы определились.

Она повернулась ко мне.

– Ну, если ты не хочешь заняться со мной любовью…

– Именно сейчас. – Я посмотрел ей в глаза.

– Именно сейчас. – Она улыбнулась. – Самое малое, что ты можешь для меня сделать, это зацеловать меня до бесчувствия до того, как я войду в дом. – Она провела пальцем по вырезу своей майки, глядя на мои губы. – Это для тебя сложно, бейсболист?

Ожидание может стать моей смертью. Или самой лучшей частью всего.

– Нет. – Я наклонился к ее губам. – Это для меня совсем несложно.

Стефани я встретил, когда нам было по семь лет, на игровой площадке для глухих детей, что была устроена так странно.

Мы относились к разным группам, потому что Стефани слышала на пятнадцать процентов одним ухом (и не больше) и на тридцать другим (и не больше, она потеряла слух, слушая рок-н-ролл, девочка моя), а у меня была Абсолютная Глухота, хотя тогда я не думал ни о чем таком абсолютном, и вообще ни о чем особенно не думал, и не писал стихи.

Нам со Стефани не полагалось играть вместе, но мы играли, как и тогда, когда нам не полагалось играть вместе, потому что у нее была ветрянка.

Но мы все равно играли, а затем вместе чесались и выписывали по буквам слова на коже друг друга.

Сегодня свет погашен, наши глаза закрыты.

А руки блуждают по телам друг друга.

И нет места разговорам.

Полагаю, вы можете сказать, что мы с ней вместе одиннадцать лет.

Полагаю, вы можете сказать, что мы ждали знака.

Одно время, когда мы были младше, мы целовались каждый день.

Ровно в 3:41 пополудни, потому что в это время мы шли домой из школы.

Мы могли оказаться прямо под одним из знаков «Осторожно глухие дети» просто случайно, да только если бы люди знали, что то, что они видят, делают как раз Глухие дети, они могли бы потребовать заменить знаки.

Свет погашен, наши глаза закрыты, нам нет нужды смотреть.

Моя рука крадется под ее блузкой, обводит ребра…

Это наша последняя ночь, потому что завтра она покинет школу; она уезжает в Галлодет, Рай для Глухих в большом городе.

Я туда не попал.

Мне достался муниципальный колледж, люди где будут думать, что со мной что-то не так.

Стефани сильнее сжимает мое запястье, и я понимаю:

она думает, со мной и вправду что-то не так, и дело в том, что я действую слишком медленно.

Ее ногти впиваются в мою ладонь.

Это мой знак.

Стефани тяжело дышит, сердце, прижавшееся к моему, бьется так сильно, что мы дрожим.

Или только я?..

Я рассказал ей больше, чем рассказал всем прочим – знаками под столом во время уроков и над головой моей мамы, когда та не смотрела, по веб-камере во время каникул пальцами, липкими от мороженого, руками, полными покупок, или в толстых перчатках в снегу…

Мы сказали друг другу все, иногда спрашивая, почему мы до сих пор не занялись сексом, чего мы ждем.

Я ни разу не получил ответа.

Но сегодня, здесь, в темноте, с закрытыми глазами, с руками, блуждающими по телам друг друга, я думаю, может, это потому, что наши руки всегда были слишком заняты.

В этой тишине, прильнув губами к ее губам, я тоскую по ней одну минуту.

Через несколько часов я буду тосковать по ней гораздо дольше.

Она знаком изображает мое имя у меня на груди, и я знаю, что при этом чувствую и что это она, это моя девочка, это я.

Это мой знак.

Я хорошо ощущаю все на свете:

дрожит ли пол у нас над головами (не дрожит) от шагов моей мамы, когда она просыпается (она не проснулась), и я хорошо ощущаю темную кожу Стефани, и крохотные ладошки, и крупные кудри, и я чувствую себя согревшимся и живым, лежа на этой девушке, погружаясь в свои мудрые мысли в неуместное время.