От крайней любви к тебе убит изможденный.
А если не помнишь нас с тех пор, как расстались мы,
То мы — Аллах знает то! — тебя не забыли.
Ты мучишь жестокостью, но мне она сладостна;
Подаришь ли мне когда с тобою свиданье?
И прежде не думал я, что страсть изнуряет нас
И муку душе несет, пока не влюбился.
И только когда любовь мне сердце опутала,
Я страсти стал пленником, едва ты взглянула.
Смягчились хулители, увидя любовь мою,
А ты не жалеешь Хинд, тобой изнуренных.
Аллахом, мечта моя, клянусь, не утешусь я,
В любви коль погибну я — тебя не забуду!
Прочитав эти стихи, я горько заплакал и стал бить себя по щекам. Потом развернул бумажку, и из нее выпала другая записка. Я открыл ее и увидел, что там написано:
«Знай, о сын моего дяди, я освободила тебя от ответа за мою кровь и надеюсь, что Аллах поможет тебе соединиться с той, кого ты любишь. Если же с тобой случится дурное из-за дочери Далилы-Хитрицы, не ходи опять к ней и ни к какой другой женщине. Терпи свою беду. Не будь твой срок долгим, ты бы, наверное, давно погиб. Но слава Аллаху, который назначил мой день раньше твоего. Привет мой тебе. Береги лоскут, на котором изображение газели! Не оставляй его и не расставайся с ним: этот рисунок развлекал меня, когда тебя со мной не было. Заклинаю тебя Аллахом, если ты овладеешь той, что нарисовала газель, держись от нее вдали, не давай к тебе приблизиться и не женись на ней. Если же она не достанется тебе и ты не сможешь овладеть ею, не найдя к ней доступа, не приближайся после нее ни к одной женщине. Знай, обладательница этой газели рисует одну газель ежегодно и посылает ее в отдаленнейшие страны, чтобы распространилась весть о ней и о прекрасной ее работе, которую бессильны исполнить другие жители земли.
Когда же эта газель попала к твоей возлюбленной, дочери Далилы-Хитрицы, она стала поражать ею людей и показывать ее, говоря: “У меня есть сестра, которая это вышивает”. А она лгунья! И раз говорит это, разорви Аллах ее покров!
Вот тебе мое завещание, и я оставляю его тебе, лишь потому что знаю: мир будет для тебя тесен после моей смерти. И, может быть, ты удалишься из-за этого на чужбину и станешь ходить по странам и услышишь о той, что вышила этот образ. Тогда твоя душа пожелает узнать ее, и ты вспомнишь меня, но от этого не будет тебе пользы, и ты узнаешь мне цену только после моей смерти. Знай, что владелица этой газели — дочь царя Камфарных островов и госпожа благородных».
Прочитав письмо сестры и осознав его содержание, я заплакал горькими слезами, и моя мать заплакала при виде своего горюющего дитя. А я все смотрел на листок и плакал, пока не пришла ночь. И прошел таким образом год.
И вот купцы из моего города, которые собрались в этом караване, снарядились в путь. Матушка посоветовала мне собраться и поехать с ними, чтобы печаль моя ушла и я немного развлекся: «Расправь свою грудь, брось печаль и отлучись на год, два или три, пока не вернется караван обратно. Быть может, твое сердце развеселится и прояснится твой ум». И до тех пор она уговаривала меня ласковыми словами, пока я не собрал своих товаров и не отправился с купцами.
Но слезы мои не высыхали за все путешествие ни разу. И на всякой остановке, которую мы совершали, я развертывал этот лоскут и рассматривал газель на нем, вспоминая двоюродную сестру, и плакал о ней, как ты видишь. Она любила меня великой любовью и умерла в горести из-за меня, так как я сделал ей только зло, а она мне — только добро. Когда купцы вернутся, я вернусь вместе с ними, и моей отлучке исполнится целый год, который я провел в великой печали. Мои заботы и горести возобновились еще и оттого, что я проезжал через Камфарные острова, которых семь числом и на одном из которых есть хрустальная крепость. Правит ими царь по имени Шахраман, а у него есть дочь Дунья. И мне сказали про нее: «Она вышивает газелей и та газель, которая у тебя, из ее вышивок». И когда же я услышал об этом, моя тоска усилилась, и я потонул в море размышлений, сжигаемый огнем. И стал я плакать о себе, так как сделался подобен женщине, и мне уже не придумать никакой хитрости, раз у меня не осталось той принадлежности, что бывает у мужчин. И с тех пор как я покинул Камфарные острова, глаза мои плачут и сердце мое печально. Долго уже я пребываю в такой печали и даже не знаю, можно ли мне будет вернуться в мой город и умереть подле моей матери, ибо я уже насытился жизнью.
И юноша застонал, едва не плача, а взглянув на изображение газели, разрыдался так, что слезы заструились по его щекам. Потом же он произнес такие два стиха:
Сказали мне многие — придет облегчение.
«Доколе, — я зло спросил, — придет облегчение?»
Сказали: «Со временем». Я молвил: «Вот чудо-то!
Кто же их обеспечит мне, о слабый на доводы?»
И сказал слова другого:
С тех пор как расстались мы, — Аллаху то ведомо, —
Я плакал так горестно, что слез занимал я.
Сказали хулители: «Терпи, ты достигнешь их».
«Хулители, — я спросил, — а где же терпенье?»
«Вот моя повесть, о царь. Слышал ли ты рассказ диковиннее этого?» — спросил юноша.
И удивился Тадж-аль-Мулук его рассказу крайним удивлением, и вспыхнули в его сердце огни, когда он услышал о прелести Ситт Дуньи и узнал, что она вышивает газелей. Тогда охватила царевича великая страсть и любовь, и сказал он: «Клянусь Аллахом, с тобою случилось дело, подобного которому не случилось ни с кем, но тебе дана жизнь, и ты должен ее прожить. А я хочу тебя спросить вот о чем. Расскажи, увидел ли ты ту женщину, которая сделала эту газель». И Азиз стал рассказывать.
О владыка, я пришел к Ситт Дунье хитростью, и вот какою. Когда наш караван вступил в ее город, я уходил и гулял по садам, в которых было много деревьев, и сторож этих садов был великий старик, далеко зашедший в годах. Я спросил его: «О старец, чей это сад?» — и тот ответил: «Он принадлежит царской дочери Ситт Дунье, а мы находимся под ее дворцом. Когда она хочет погулять, она открывает потайную дверь и гуляет в саду, и наслаждается ароматом цветов». Тогда я попросил: «Сделай милость, позволь мне посидеть в этом саду, пока она не появится и не пройдет мимо. Быть может, мне посчастливится разок взглянуть на нее?». И старец молвил: «В этом нет беды». Тогда я в благодарность дал ему немножко денег и сказал: «Купи чего-нибудь поесть».
И он, довольный, взял деньги и, открыв ворота, вошел в сад и провел меня вместе с собою. И мы шли, до тех пор пока не оказались в приятном месте, а старик тогда сказал мне: «Посиди здесь, а я схожу принесу немного плодов».
Некоторое время его не было, а потом он вернулся с жареным ягненком, и мы ели, пока не насытились. А мое сердце желало увидеть эту девушку. И мы сидели так, а потом вдруг калитка распахнулась, и старик велел мне спрятаться. Едва успел я скрыться в кустах, как черный евнух просунул голову в калитку, спрашивая старика: «Эй, сторож, есть с тобою кто-нибудь?». И старик отвечал: «Нет». Тогда евнух сказал: «Запри ворота в сад».
И старец запер ворота сада, а через мгновенье из потайной двери появилась Ситт Дунья. Когда я увидел ее, то подумал, что луна взошла на горизонте и засияла. И я смотрел на нее некоторое время и чувствовал стремление к ней, подобное стремлению жаждущего к воде. Она немного постояла, потом заперла дверь и ушла. Тогда я вышел из сада и направился домой, зная, что мне не достичь ее и что я не из ее мужчин. Тем более после того, как лишился принадлежности мужчин. Она — царская дочь, а я купец! Так откуда же мне достичь такой, как она, или еще кого-нибудь?
Когда мои товарищи собрались, я тоже собрался и поехал с ними. Они направлялись в этот город, и когда мы достигли здешних мест, то встретились с тобою. Вот моя повесть и то, что со мной случилось. Больше добавить нечего.
И когда Тадж-аль-Мулук услышал эти речи, его ум и мысли охватила любовь к Ситт Дунье — да так, что он теперь не знал, что ему делать. Царевич поднялся, сел на коня и, взяв Азиза с собою, вернулся в город отца. Он отвел Азизу дом и отправил ему все, что нужно из еды, питья и одеяний, а покинув его, удалился в свой дворец, и слезы бежали по его щекам, так как слух заменяет лицезрение и встречу.