Синтия Томасон - Песня реки

– Куда?

– Меня не интересует конечный пункт. Для меня важно, чтобы вы больше никогда не возвращались в Сан-Жерар де Пари. – Филип оглянулся через плечо, и Гранди тотчас встал сбоку. – Гранди, присмотрись получше к этому человеку и запомни его, – сказал Филип. – Ты должен опознать его в любое время. Если он появится возле Френчмэн-Пойнт, задержи его. А если возникнут трудности, убей его на месте, как и всякого другого, кто вторгнется во владения Бришаров. Это последний день его пребывания в Луизиане, вечером его духа здесь не будет!

Глаза чернокожего насквозь пронзили Джейка, лишив его последних крупиц надежды. Он прислонился к шершавой кирпичной стене таверны и пробормотал:

– Уехать-то можно, но где я возьму деньги?

– Они вам не понадобятся, – сказал Филип. – Ваш проезд уже оплачен. Вы поплывете на большой барже. Она отправляется сегодня вечером от Джексон-сквер. Мы с Гранди проводим вас до пристани и проследим, чтобы вас взяли на борт. Сейчас вы пройдете с нами несколько кварталов, но прежде я хочу узнать еще одну вещь. Где ваш напарник?

– Сэм? Выдохся. Несколько дней как уехал на север. Наверное, уже околачивается около какой-нибудь вдовы и клянчит работу.

– Толковый малый, – заметил Филип, – не захотел идти с вами во Френчмэн-Пойнт. Гранди! – Филип жестом приказал слуге занять место рядом с Джейком. Зажав его с двух сторон, как колбасу в бутерброде, они вывели его в темный боковой переулок. Оттуда все трое через Старый квартал направились к реке, где у мола стояла под парами широкая плоскодонка с товаром для севера и ждала своего единственного пассажира.

Филип и Гранди постояли еще немного, пока баржа вышла из гавани, и покинули город, чтобы вернуться во Френчмэн-Пойнт. Перед рассветом они, объехав вокруг дома, направились к конюшне. Филип взглянул на второй этаж. На противоположных концах галереи еще светились два огонька, говорившие о том, что его мать и Анна не ложились спать.

Спешившись, он увидел слабо подсвеченный силуэт матери напротив французских дверей. Моника выглянула на террасу и подняла руку, давая понять, что увидела его. Задернув занавеси, она ушла в комнату. Филип был уверен, что Анна задержалась у двери дольше и наблюдает за ним, пока он снимает с коня седло и уздечку. Гранди проследил за взглядом Филипа.

– Смотрите, мистах Филип, кажется, женщины ждали вас, – сказал Гранди, после того как в комнате Моники погас свет.

– Похоже, да, Гранди, – улыбнулся Филип. – Надеюсь, Мисси тоже ждет тебя.

– Я знаю, что ждет, – сказал Гранди, отвечая Филипу такой же улыбкой. – Мы счастливые люди, хозяин. Хорошо, что рядом есть такие светлые души. Как они заботятся о нас!

– В этом ты прав, – согласился Филип, отводя жеребца в конюшню.

Когда через несколько минут он вошел в дом, в комнате Анны было темно. Но теперь это его нисколько не беспокоило. Она ждала его, и это самое главное.

Наутро Филип застал Анну с матерью в столовой.

– Доброе утро, cheri, – приветствовала его Моника, когда он присоединился к завтраку. – Надеюсь, с тобой все в порядке?

– Все прекрасно, мама. Свалил тяжкое бремя. Прямо гора с плеч. – Он наклонился и поцеловал Монику в щеку, прежде чем сесть напротив Анны. – Доброе утро, Анна.

– Доброе утро, – будничным голосом ответила Анна, хотя ей не терпелось узнать о событиях ночи. Отпив глоточек кофе, она сказала: – Я так поняла, что упоминание о бремени касается вашей вчерашней поездки. Как она прошла?

– Так же гладко, как сошествие луны с небосклона, – ответил Филип. – По-моему, вчера вы это наблюдали. Так мне показалось по крайней мере.

Анна опустила глаза, пытаясь смотреть на стол, на свои колени – куда угодно, только бы не видеть его многозначительную улыбку, но Филип уже обратился к Монике:

– Что нового, мама? Как сегодня наша маленькая Клодетт?

– Воюем. Вообрази, не слушает ни доктора, ни меня! Сейчас хотела спуститься завтракать, но я сказала, чтобы и думать не смела. Вразумлять дочь Клода Бришара все равно что упрямого барашка.

– А голова болит? – спросил Филип, делая большой глоток кофе.

– Мне кажется, еще болит. Утром я хотела раздвинуть шторы, чтоб впустить солнышко, но она поморщилась. Видно, ей трудно смотреть на яркий свет. Ей необходимо полежать еще несколько дней. Но я ей обещала, что ты придешь к ней и расскажешь, что было вчера в городе, разумеется, исключая некоторые, детали. Сам понимаешь, что не подходит для девичьих ушей.

– Ничего неподходящего не было, мама, – сказал Филип, выставляя на обозрение свои руки. – Посмотри. Видишь? Никакой крови под ногтями!

Моника с немым укором посмотрела на сына.

– Такими вещами не шутят, Филип. Mon Dieu![20] Когда я думаю о том, что произошло вчера… и что могло случиться…

Анна понимала материнские чувства Моники.

– Ваша мама права, – сказала она, блеснув глазами на Филипа. – Смеяться тут нечему. – Она положила ладонь на руку Моники. – Мне очень жаль, что так получилось. Я хочу, чтобы вы знали это. Мне не следовало приезжать сюда и подвергать опасности вашу семью. Это все из-за меня. Я приношу вам одни несчастья, но завтра я уеду и надеюсь, тогда вы сможете простить меня…

Лицо Моники омрачилось, будто от набежавшего облачка. Она взглянула на Анну, которая совсем поникла и сидела словно пришибленная, в глазах ее появилось виноватое выражение.

– О нет, cherie, я совсем не имела в виду…

Но закончить фразу она не успела – Филип резко встал, с шумом отодвинув стул.

– Конечно, мама не имела в виду ничего такого! – Он сердито швырнул салфетку рядом со своим прибором. – Анна, я уже сказал, вам не за что извиняться. Когда вы поверите мне? Никаких проблем больше не существует. Джейк Финн уехал, вообще исчез из нашей жизни, и само собой, вам не нужно даже…

Анна открыла рот от изумления и не отрываясь смотрела на Филипа в продолжение всего его гневного монолога. А Моника, как ни странно, вовсе не казалась обеспокоенной. Она только слушала их и улыбалась!

Лишь неожиданное появление Хакаби помещало Филипу разрядиться до конца. Когда слуга открыл дверь и вошел в столовую, все разом повернулись к нему. Завеса тишины и неловкости опустилась на комнату.

Хакаби пробежал агатовыми глазами по лицам присутствующих, словно выбирая, на ком остановить взгляд.

– Извините за беспокойство, мистах Филип. Я не хотел прерывать ваш завтрак, но судно, которое вы ждете, уже подходит к излучине. Я подумал, вы захотите спуститься к причалу.

Филип прокашлялся.

– Да, ты прав. Спасибо, Хакаби. – Он бросил быстрый взгляд на мать и Анну: – Прошу прощения, леди, но мне необходимо отлучиться по делам. – Не дав более никаких пояснений, он вышел из комнаты.

– Что все это значит? – спросила Анна у Моники.

– Я понятия не имею, что это за судно, cherie, но я представляю, почему мой сын поднял такой крик. Он не хочет, чтобы вы завтра уезжали. Это факт.

– О нет, я не могу с вами согласиться. Он хочет, чтобы я уехала, и надеется на это. Мы давно так решили. Я уверена, с моим отъездом Филип вздохнет свободно. Вот увидите, все войдет в колею, когда он избавится от меня. Вы не знаете всего. За то время, что мы были вместе, ему пришлось со многим мириться… – Анна тотчас сомкнула губы, сознавая, что едва не раскрыла всю подноготную их отношений с Филипом.

Моника посмотрела на нее смеющимися глазами.

– Мой сын не станет мириться ни с чем, если сам того не пожелает, cherie. Это я хорошо знаю.

– Но мы заключили договор… – вяло продолжила Анна.

– А, договор! Тогда совсем другое дело. Мой сын всегда верен своему слову. В этом смысле можете смело на него положиться. Если, конечно, допустить, что это именно то, чего вы хотите.

– Это самое лучшее, – сказала Анна, надеясь убедить Монику в том, в чем не могла убедить себя. – Так будет лучше для всех. Всем нам нужно вернуться к нормальной жизни, и даже один тот факт, что я… Словом, я должна уехать.

– Ну если должны, то ничего не поделаешь. – Моника свернула свою салфетку и, положив ее аккуратно около тарелки, подперла подбородок своими изящными пальчиками. – Могу я рассказать вам одну короткую историю, Анна?

– Конечно.

– С вашего позволения, сначала небольшая преамбула. Я верю, что существуют вещи, которые невозможно разрушить. Когда человеку бывает необыкновенно хорошо и все, что он делает, правильно, ничто не может отравить его счастья. Истинное добро всегда побеждает, оно живет вечно, какие бы силы ни пытались его уничтожить.