— О, конечно, как глупо с моей стороны, — великодушно улыбаясь, сказала Елена.

Бретт провел Сторм вперед и усадил ее, ободряюще сжав ее плечо, потом справа от себя усадил тетю и наконец уселся сам. Вино было налито, и слуги принесли тарелки с едой.

— Откуда ты, девочка? — спросил дон. — И кто твои родители?

Бретт сидел мрачный, но Сторм улыбнулась:

— Из Западного Техаса. Я выросла на скотоводческом ранчо. Мои родители поселились там в 1845 году, когда исчезла угроза нападений команчей.

— А кто твой отец?

— Дерек Брэг, — с гордостью произнесла она.

— А его родители?

Сторм и глазом не моргнула:

— Его отец был траппером, а мать — индианкой-апачи.

Это сообщение было встречено неловким молчанием. Сторм гордо вскинула голову:

— До того как стать ранчеро, он был капитаном техасских рейнджеров. Одним из лучших.

— Значит, ты частично индианка, — сказал дон.

— Апачи, — поправила Сторм. — И горжусь этим.

— И я тоже этим горжусь, — ввернул Бретт, улыбаясь в ответ на изумленный взгляд Сторм. Мгновение они смотрели в глаза друг друга, потом Бретт потянулся через стол и сжал ее руку.

— А твоя мать? — спросил дон Фелипе.

— Она англичанка, — ответила Сторм. — Ее отец — герцог Драгморский лорд Шелтон. Со временем его титул и поместья перейдут моему старшему брату Нику.

София ахнула.

— Какая совершенно завораживающая родословная, — оживленно произнесла Елена. — Ну, Бретт, твоя бледнеет по сравнению с этим,

— Спасибо, тетя Елена, — сказал Бретт. — Отец, ваши вопросы нетактичны.

— Почему нетактичны? — возразил дон. — Она гордится своим происхождением. И не пытается ничего скрыть. Совсем как ты.

Бретт подумал, не были ли эти слова каким-то скрытым комплиментом, но не был в этом уверен.

— Как вам нравится гасиенда?

— Очень, — с энтузиазмом ответила Сторм. — Здесь так прелестно. Не забывайте, я выросла на ранчо. Я научилась ездить верхом раньше, чем стала ходить. — Она смущенно улыбнулась: — Жить в городе не так уж плохо, но иногда я скучаю по ранчо.

Дон Фелипе в первый раз за все время улыбнулся, потом многозначительно глянул на Бретта, взял нож и вилку и принялся за еду. Остальные последовали его примеру. Эммануэль сказал:

— Фелипе, завтра я собираюсь показать Бретту владения.

— Хорошо. Ему следует заново со всем познакомиться. Бретт молча продолжал есть, остро ощущая молчаливо-напряженное отчаяние Елены и Софии.

— Бретт вполне преуспел в Сан-Франциско, — сообщил дон Фелипе для всеобщего сведения.

— Да, — гордо подтвердил Эммануэль. Дон Фелипе взглянул на Бретта:

— Держу пари, что если человек разбирается в бизнесе, то он мог бы отлично управиться и с этим хозяйством.

У Елены кусок застрял в горле. Диего залпом выпил вино и потянулся к бутылке, чтобы налить себе еще.

— Особенно с женой, привыкшей вести хозяйство на ранчо.

Сторм озадаченно посмотрела на Бретта, который ответил ей успокаивающим взглядом.

— Габриела, а ты чем сегодня занималась? — спросил дон Фелипе.

Она улыбнулась:

— Конечно же делала уроки, папа.

— И хорошо сделала?

— Да,

— Умница.

— Завтра Бретт возьмет меня покататься верхом, — застенчиво сообщила она.

Дон глянул на Бретта и поднял бокал в знак молчаливого одобрения. Выпив половину, он поставил бокал и перевел свой пронзительный взгляд на Диего:

— А сколько ты выиграл — или проиграл — прошлой ночью?

Диего кашлянул:

— Простите?

— Ты слышал, что я спросил, мальчик. Думаешь, я не знаю с точностью до песо, сколько ты тратишь на эти проклятые игры?

Диего побагровел.

— Вчера вечером Диего составил компанию мне и Софии, — вступилась Елена. — Возможно, вы слышали, как он играл на гитаре? Он так прекрасно играет.

Она переглянулась с Диего — во взгляде Диего была благодарность, во взгляде Елены — настороженность.

Дон Фелипе поморщился. Он повернулся к Сторм, не обращая внимания на остальных:

— Расскажи мне о вашем ранчо.

Сторм улыбнулась, глаза ее засияли, и до конца обеда они говорили о ранчо, о лошадях и коровах, и обо всем остальном. Слушая, Бретт наблюдал за ними, и его сердце переполняла гордость.


Выйдя из столовой, Бретт прошел в патио. Утро было прелестное, золотистое солнце сияло, и теплый воздух возвещал приближение лета. Ясный простор неба не омрачало ни единое облачко. Бретт остановился полюбоваться панорамой горных вершин, сиреневых на голубом фоне. Он вздохнул, стараясь не думать о Сторм.

В конце концов ему пришлось уступить. Они снова спорили из-за Диего после обеда вчера вечером. И чем больше они спорили, тем упрямее становилась Сторм, В итоге он безумно, страстно овладел ею, успешно закончив этим все споры, но лишь на время. Она уснула в его объятиях, а он мрачно размышлял о том, сколько сил они потратили на обсуждение такой ерунды, и все из-за его бессмысленной ревности. Никогда раньше ему не приходилось испытывать ревность. Никогда.

Он смотрел на нее спящую, и его охватила немыслимая нежность, обвивая его теплыми дрожащими щупальцами, разливаясь по телу, словно тепло от выпитого бренди. «Моя великолепная Сторм», — подумал он, удивляясь тому, что, кажется, влюбился в нее.

Эта мысль его панически испугала.

Он отогнал ее подальше, постарался забыть. Он получал огромное наслаждение от своей жены, но не более того. Любовь — это для романтичных идиотов, а вовсе не для него. Он испытывает к ней только физическое влечение, и ничего больше. Ну, может быть, еще восхищение.

Она была не из тех, кто отступает от задуманного. Они снова спорили перед завтраком, и неожиданно для себя Бретт уступил. Он все еще не мог этому поверить. Но как ни неприятно было признаваться себе в этом, он был не прав, а она права. Черт побери, раньше с ним такого никогда не случалось.

Он привык к проституткам и любовницам — к женщинам, которым платил и которые беспрекословно признавали ею превосходство. Даже теперь ему стало не по себе от мысли, что он подчинился ее воле вопреки собственному желанию. И пусть Диего только попробует до нее дотронуться… Его кулаки непроизвольно сжались.

Он углубился в парк. Вчера вечером старик был таким же надменным и раздражительным, как всегда, но Бретт заметил, что Сторм ему понравилась. Он расспрашивал ее почти весь обед, и Сторм перед ним нисколько не робела.

Бретт отлично понимал затеянную доном Фелипе интригу. Все боялись, что наследником станет он, Бретт, потому что дон проявил такой интерес к нему и Сторм. В глубине души Бретт не мог осуждать его за обман. Елена и София — ядовитые твари, Эммануэль ничего не замечает и слишком добр, чтобы помешать им, попытайся они завладеть Габриелой и ее состоянием. Бретт тут же решил, что возьмет на себя заботу о благополучии сестры независимо от того, доживет дон Фелипе до ее свадьбы или нет.

Какое славное, прелестное дитя. Он был потрясен, когда понял, что по отношению к ней ощущает нечто похожее на гордость, на братскую привязанность. Он обещал покататься с ней перед тем, как поедет с Эммануэлем, и с удовольствием предвкушал эту прогулку.

Но Сторм все еще сердилась на него.

Их поцелуи и занятия любовью не уменьшили ее гнева. Она сказала ему, что апачи злопамятны. Он сказал, что тем хуже для апачей. Потом он, хлопнув дверью, один отправился вниз завтракать, и чудо их утренней любви померкло. Ссоры с ней были ему ненавистны.

— Бретт!

Он обернулся и замер, увидев спешащую к нему Софию. Что еще? — подумал он. У него не было настроения для еще одной стычки, особенно потому, что Сторм, когда спустилась к завтраку, демонстративно не обращала на него внимания, делая их ссору всеобщим достоянием.

София шла, словно плыла, плавно покачиваясь; ее иссиня-черные волосы блестели на солнце, груди цвета слоновой кости видны были в вырезе черного платья. Редким женщинам идет черное, но София была одной из них. Улыбаясь, она остановилась перед ним:

— Я надеялась найти тебя здесь.

— Зря стараешься, София, — язвительно сказал он. — Чего бы ты от меня ни хотела, можешь не стараться.

— О, да мы сегодня не в духе! — Она понизила голос и положила ладонь ему на грудь. На нем была только полотняная рубашка, и сквозь ткань он ощущал тепло ее ладони. Ее голос стал еще тише. — Уж я-то понимаю почему, — сказала она с придыханием.

Он накрыл ее ладонь своей и подчеркнутым жестом убрал ее.