– Тебе следовало бы уничтожить и платье! Но теперь я сам сожгу его! – Марко направился к двери, но ее крик остановил его.
– Нет! – Жюльетт схватилась за голову, пытаясь заглушить подступающие рыдания. – Николай мертв! Он погиб на фронте!
Горе, которое она так долго прятала от окружающих, вырвалось ураганом слез, которые уже невозможно было остановить. Она медленно опустилась на колени, словно груз всего пережитого в одно мгновение свалился на нее, лишив последних сил. Жюльетт сидела, согнувшись под тяжестью страшных рыданий. Марко не двигался и молча смотрел на нее.
Он был в совершенном отчаянии от того, что его нервы и характер привели к взрыву уродливой ярости в первую же ночь после долгой разлуки. Война что-то разрушила в нем, его мучил древний стыд всех выживших воинов, стыд остаться живым, когда так много друзей и знакомых погибли. Воспоминания о бесчисленных трупах в вонючих горных окопах продолжали терзать его, не оставляя ни на мгновение. Только эта женщина, которую он любил, только ее теплота и нежность могли дать надежду на избавление. И теперь ее рыдания делали его муки совершенно невыносимыми.
Марко отбросил платье, поднял жену и прижал к себе. Жюльетт склонила голову на его плечо, продолжая плакать. Марко провел рукой по ее волосам, что-то прошептал и заплакал сам. Он сделал шаг назад, но Жюльетт продолжала стоять, склонив голову, и не пошевелилась, когда Марк раздел ее, а потом уложил в постель. От утомления она уснула почти мгновенно. Марко почти всю ночь провел, лежа без сна и крепко прижимая жену к себе.
Когда Жюльетт проснулась, был уже почти полдень, она была в постели одна. Марко приказал не будить ее. Жюльетт села в постели и сразу же увидела, что дельфийское платье висит на спинке стула. Марко возвращал его и тем самым пытался загладить вину за происшедшее вчера. Но она боялась, что пройдет еще много времени, прежде чем расстроенные нервы позволят Марко смотреть на их отношения здраво и спокойно, прежде чем к нему вернется душевное равновесие.
Катарина переехала к Арианне на некоторое время. Она нашла работу в отеле, в котором во время войны располагался госпиталь. Теперь он готовился к приему новых посетителей. В других отелях проводилась та же работа по ремонту и обновлению. В отличие от других городов, переживших ужасы войны, Венеция могла рассчитывать на быстрое возвращение популярности у тех, кто любит путешествовать, как только немного спадет страх, вызванный «испанкой». В городе все еще оставалось много жертв эпидемии так же, как и повсюду в Европе, но венецианская история изобиловала эпидемиями, однако, ни одна из них не смогла победить королеву Адриатики.
С площади Святого Марка унесли мешки с песком, и снова город увидел всю ее красоту. Залечивались раны, нанесенные городу бомбардировками. Фортуни открыл свои мастерские, вновь на его ткани начали поступать заказы. Некоторые из крупнейших отелей хотели получить роскошные обивочные материалы в стиле Палаццо Орфей. Бизнес Марко тоже развивался, правда, не так быстро, как у Фортуни. Хотя дальневосточные поставщики с такой же охотой продавали товар, с какой он пытался организовать его ввоз, все цены были значительно выше, чем раньше.
А дома Жюльетт никак не удавалось возвратить жизнь Марко в довоенное русло. Все самые страшные предчувствия сбылись. Она понимала – муж еще любит ее, и пыталась сохранять спокойствие, когда он вел себя совершенно неразумно, но слишком часто это давалось с большим трудом. Иногда казалось, скоро наступит улучшение, и вдруг в одно мгновение его тоска и депрессия возвращались вновь. Марко не мог справиться с этими чувствами, которые поднимались со дна его души внезапно, без предупреждения, вызывая приступы неконтролируемого гнева на всех и все, что находилось вокруг. Не мог он больше скрывать и ту гордость Риккардо, которая полностью концентрировала его внимание на этом ребенке, заставляя забывать о двух других детях. Именно к Риккардо он бежал, приходя домой, подбрасывал ребенка в воздух, хвалил и обращался к мальчику «сынок». По подсказке Жюльетт он так же обращался и к Мишелю, но тот, тем не менее, заметил и другие отличия в отношении отца к нему. Мальчику начинало казаться, что печать отверженности осталась на нем со времени возвращения в Венецию. Сильвана, всегда спокойная и дружелюбная, не осознавала исключительное отношение папы к младшему брату, но Мишель пытался делать все, чтобы вернуть внимание отца. Когда усилия ни к чему не приводили, мальчик начинал подчеркнуто плохо себя вести за столом, пока Марко, всегда находившийся на грани срыва, не взрывался, устраивая жестокую и грубую сцену.
– Попытайся быть более терпеливым с Мишелем, – умоляла Жюльетт всякий раз после того, как плачущего ребенка отправляли в детскую.
– Ему необходима строгая дисциплина, – резко возражал Марко. – Мальчика испортило пребывание на вилле в окружении обожающих женщин.
– Чепуха! Ты сам – источник всех проблем. Ведь ты так очевидно демонстрируешь, что любишь Риккардо больше, чем Мишеля и Сильвану.
– Это твоя очередная выдумка! – Марко был разгневан. – Если бы в твоих словах была хоть доля правды, Сильвана вела бы себя точно так же.
Всякий раз Жюльетт убеждалась, что говорить с Марко на эту тему бесполезно, так же бесполезно, как говорить с каменной стеной. Она пришла к выводу, что в тот момент, когда муж получил письмо с пометкой Красного Креста, сообщавшее, что у него родился сын, перед ним как будто зажегся факел, осветивший дорогу в будущее. И это чувство никогда не оставляло его.
В апреле Жюльетт с Марко и детьми отправились на празднование дня Святого Марка. Собор, отремонтированный после бомбежек, вновь излучал в солнечных лучах свое божественное золотое сияние, подобно драгоценному камню. Не все произведения искусства и другие сокровища вернулись на свои места. Еще отсутствовала на фасаде четверка бронзовых коней, но всем было известно, что день их возвращения близок. Площадь Святого Марка была заполнена ликующими венецианцами и гостями, начинающими съезжаться в любимый город из многих стран Европы и Америки. Эпидемия «испанки» начала спадать, а вместе с ее отступлением вернулись туристы, молодожены, не представляющие лучшего места для медового месяца. И вновь древние канцонетты гондольеров зазвучали на Большом канале.
Играли маленькие оркестры, повсюду было множество разного рода развлечений. Риккардо, который еще только учился ходить, сидел на плечах Марко. Опускать его на землю среди шумной толпы было небезопасно. К бесконечной радости Мишеля, Марко отыскал для него и Сильваны удобное место, с которого хорошо были видны жонглеры, акробаты и клоуны, а потом купил красный заводной мотоцикл, о котором Мишель давно мечтал. Для его маленькой сестренки отец подобрал очаровательную куклу, а для братика – яркий мячик. Все с огромным удовольствием полакомились мороженым, и Марко позволил Мишелю самому выбрать место обеда всего семейства. После обеда Лена забрала Риккардо домой, остальным была предоставлена полная свобода продолжить развлечения. С наступлением темноты был устроен восхитительный фейерверк.
– Какой чудесный день! – воскликнула Жюльетт с благодарностью, когда радостные и утомленные они возвращались домой. Марко держал Мишеля за руку, и она была бесконечно счастлива, что муж, наконец, внял ее просьбам и увещеваниям.
– Мы опять устроим такой приятный день, когда бронзовые лошади вернутся на фасад собора, – отозвался Марко. – Правда, Мишель?
– Да, папа! – мальчик подпрыгивал от безудержной радости.
Когда детей уложили спать, Жюльетт прошла по комнатам в поисках Марко и обнаружила его в гостиной. Он сидел откинувшись на подушки дивана и держал рюмку коньяка. Ей показалось, что муж выглядит очень усталым. Сев на табурет, Жюльетт положила руки на колени и взглянула на него с улыбкой.
– Дети заснули с новыми игрушками. Они так безумно счастливы. У них был радостный день.
– Мне он тоже понравился. Налей себе коньяку, Жюльетт, и мне тоже.
– Хорошо, – обычно Жюльетт не пила ничего, кроме красного вина, но у нее вдруг возникло впечатление, что Марко хочет, чтобы жена осталась с ним в гостиной. Графин и еще одна рюмка стояли на маленьком столике, а за вином нужно было идти в другую комнату. Жюльетт взяла рюмку из рук Марко и наклонилась, чтобы поцеловать мужа. Она вздрогнула, почувствовав, насколько горяч его лоб. Прикоснувшись к нему рукой, она с тревогой воскликнула: