Гнев — сильный мотиватор.
Главное знать, на что именно он мотивирует.
Правда, его внешние и внутренние перемены никак не сделали нас ближе — несмотря на подтянутое тело и хулиганистую улыбку, от которой половина девчонок школы и района сходили с ума, для меня Сергей по-прежнему оставался ботаником с первой парты, хотя он несколько раз пытался ко мне подкатить. Я же, сумасбродная девочка, у которой гормоны в тандеме с переходным возрастом дали адовую смесь, высмеивала в открытую все его попытки «узнать меня поближе». Так что, быть может, в какой-то степени я сама виновата в том, что со мной случилось; странно лишь то, что он ждал так долго, чтобы отомстить — целых восемь лет. Как будто специально лелеял в себе эти обиду и злость на меня столько времени, чтобы ударить побольнее.
У него это отлично получилось.
При встрече он обычно делает вид, что мы не знакомы, хотя с моими родными здоровается, как ни в чём не бывало. Не знаю, почему именно я не сказала родителям о том, кто именно меня изнасиловал — просто соврала, что в темноте не разглядела нападавшего, хотя каждую ночь первое, что вижу, едва закрыв глаза — это его лицо, нависающее надо мной; пьяную довольную улыбку от того, что удалось загнать жертву в угол и осуществить наконец свою месть; терпкий запах алкоголя, от которого меня и теперь, год спустя, всё ещё выворачивает наизнанку. Это больше напоминает какое-то психологическое заболевание, при котором главный синдром — это когда клинит речевой аппарат в тот самый момент, как ты собираешься произнести это имя. В мыслях с этим обычно не возникает никаких проблем — имя соседа раскалённым ножом проходится по мозгу и нервным окончаниям, оставляя зудящие полосы, а вот назвать его имя вслух не могу даже сейчас.
Да это, по сути, уже и не важно… Что мне даст его тюремное заключение? Она способна вернуть мне утраченную невинность или веру в людей? А, может, она восстановит мою психику и адекватное реагирование на мир?
Конечно, нет.
Ну и ещё я сомневаюсь, что годы, проведённые в тюрьме, исправят и самого Сергея.
Может это и глупо, но менять ничего не собираюсь.
Да и поздно уже дёргаться.
Остаётся только жить с тем, что есть.
Напрягает только осознание того, что я уже никогда не смогу забыть то, что со мной случилось. И дело здесь даже не в силе воли — просто за год психика перестроилась; мозг воспринимает реальность иначе. И ты вроде как живёшь… И вроде как неплохо живёшь — у тебя для этого есть все причины и условия… И ты вроде как мыслишь… И ты вроде как действуешь…
Одно только беспокоит.
Наверно, это уже давно не ты.
Беспокойные мысли перебивает мерный цокот когтей по паркетному полу; отрываю невидящий взгляд от окна, за которым уже давно сгустились сумерки, и вижу идущего ко мне Каина — добрейшей души лабрадора с шерстью насыщенного кофейного цвета. В его тёплых карих глазах отражается свет ночной лампы, горящей на моей прикроватной тумбочке; он подходит к подоконнику и тычется мокрым носом в мою ладонь, которую я подставила специально — люблю, когда он так делает. Потихоньку сползаю с подоконника на пол и присаживаюсь на корточки: вот он, мой единственный лучик света в этом непроглядном тёмном царстве, в которое превратилась моя жизнь. Что бы со мной ни происходило — слёзы, болезнь, истерика или депрессия — Каин всегда со мной; кладёт свою морду мне на плечо и просто лежит рядом. Его молчаливой поддержки хватает для того, чтобы мне практически мгновенно стало легче — как будто он забирает себе часть моей боли или плохого настроения.
Он появился в моей жизни полгода назад, когда родители уже отчаялись вытащить меня наружу из глубин души, куда я спряталась в попытке закрыться от всего мира и страдать в одиночку. Кажется, мама вычитала на каком-то психологическом форуме — ох уж эти интернет-советы… — что животные облегчают человеческие страдания и помогают нам справиться с проблемами, хотя здесь интернет не прогадал. Не знаю, почему их выбор пал именно на эту породу собак, но с тех самых пор я — человек, который в принципе к животным был равнодушен — обожаю лабрадоров.
Своё имя Каин получил тоже не случайно: его я вычитала в цикле книг моего любимого писателя Джеймса Роллинса, где собаку звали так же, и я посчитала это данью уважения к его трудам — если можно так сказать; да и имя его понравилось.
Хотя даже Каин не мог дать мне всего.
Например, я очень скучаю по закату; здесь, в квартире, вид из окна которой закрыт отстроенными многоэтажками, его не видно совершенно, потому что квартира находится на втором этаже.
А выйти на улицу на закате я не рискну даже под присмотром ФСБ.
За то время, что я просидела в добровольном заточении, я совершенно отстала от жизни, хотя это в какой-то степени и было сделано намеренно. Я перестала следить за модой, хотя и раньше не особо вдавалась в детали — просто носила то, что нравится, и невольно задавала идеал стиля девушкам района; теперь же мне претила мысль о том, чтобы каким-либо способом привлечь к себе внимание — особенно со стороны противоположного пола. Поэтому в моём гардеробе преобладали безразмерные свитера и потёртые джинсы, которые не оставляли места воображению — совсем; моими причёсками стали только хвост и коса, но чаще всего я просто-напросто закручивала на голове жуткое нечто, которое больше напоминало гигантский колтун — всё, что угодно, лишь бы казаться старше и страшнее, чем я есть.
Никогда бы не подумала, что буду ненавидеть собственную внешность.
В школе все девочки завидовали мне, копировали стиль в одежде, манеры поведения, макияж… И я с гордостью принимала это всё как данность — есть красивые люди, которых все любят, и есть средняя масса, которая подстраивается под остальных. Сейчас же я с радостью оказалась бы в той самой массе страдающих от нехватки внимания девочек, которые по вечерам льют слёзы от того, что никому не нужны.
Поверьте мне, это спасение, а не наказание.
Стоит только в жизни случиться какому-то горю, как мы тут же пересматриваем свой взгляд на многие вещи, о которых раньше даже не задумывались; внезапно неважное становиться главным, а важное теряет всякий смысл.
Да только по большему счёту всё это уже не имеет значения, потому что время не повернуть назад, и случившееся не исправить.
Достаю с полки затёртую до дыр книгу ещё одного любимого автора — «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте — и усаживаюсь на пол у батареи здесь же, под окном. Вильнув хвостом, Каин укладывается рядом и кладёт свою задумчивую морду на моё колено, уставившись куда-то под кровать. Очень часто, когда смотрю на него, ловлю себя на мысли, что начинаю верить в реинкарнацию — уж слишком несобачьей бывает иногда его реакция на многие вещи.
Быть может, в моей квартире живёт вовсе не пёс, а какой-нибудь мыслитель или учёный из восемнадцатого века; или женщина, которую в средние века признали ведьмой и сожгли на костре; а может, в шкуре Каина сейчас находился кто-нибудь из моих почивших родственников и просто оберегал меня.
Ну, или мне пора перестать читать фантастику, потому что моё разбушевавшееся воображение уже несётся впереди планеты всей.
Как это часто со мной бывает, я просыпаюсь в своей постели, когда за окном ещё темно, но солнце потихоньку окрашивает тяжёлые облака багрово-розоватым цветом — я частенько зачитываюсь до тех пор, пока не засыпаю с книгой там же, где села, а после папа переносит меня на кровать.
Вот кто для меня был и останется героем — не какой-нибудь там Капитан Америка или Железный человек, от которых весь итак сумасшедший мир окончательно сходит с ума, а обычный водитель экскаватора, который ночи напролёт дежурил у моей постели, когда я болела, потому что мама иногда работала по этим самым ночам; лечил мои побитые коленки после падения с велосипеда; а самое главное, вышел ночью на поиски моего насильника, хотя понятия не имел, где конкретно это случилось, и кого нужно искать. Вышел просто потому, что его дочь унизили и сделали больно; потому что иначе он не мог — вот где истинный героизм в моих глазах.
Да простит меня киновселенная Марвел.
Встаю на автопилоте и прохожу мимо зеркала — мне всё ещё противно и мерзко смотреть на своё отражение, потому что я словно вижу клеймо нечистоты вместо собственного лица — опять же, спасибо чересчур бурно развитой фантазии.
Про походы в душ вообще молчу: первые пару недель я стирала до крови мочалкой собственную кожу, и каждый раз купание заканчивалось для меня истерикой космических масштабов — вплоть до того, что матери приходилось отпаивать меня ромашковым чаем и, как в детстве, по полночи сидеть у моей постели, пока я не усну. Позже я, конечно, стала менее мнительной, перестала видеть на своём теле отпечатки пальцев Сергея, но ночник всё ещё каждую ночь горит в моей комнате, чтобы я, проснувшись ночью от очередного кошмара, не сошла с ума, увидев в тёмном углу то, чего там нет.