Кто-то постоянный.
«Мне надо видеть при этом твою рожу, Шастинский, — поддевает Макс. — Тогда я смогу сказать, врёшь ты или опять функцию шута включил».
Снова хмурюсь, выхожу из чата и швыряю телефон на стол — грудину печёт адски и от злости, и от осознания того, что парни в какой-то степени правы: будь я серьёзнее, то сейчас не думал бы над тем, как вернуть себе Кристину.
Перед тем, как встретиться с друзьями, я всё-таки решаю навестить Розу, потому что она не виновата в том, что я — конченный придурок; да и к тому же не хочется бросать свою детку без присмотра на парковке — ба присмотрит за ней гораздо лучше, чем любой спецназовец.
Дверь подъезда открываю своим ключом, и Роза уже наверняка знает о том, что я иду, по характерному звуку домофона, который должен был пискнуть у неё в квартире. Я пытаюсь морально подготовиться к тому, что сейчас мне вынесут мозг уже вживую всей той хренью, которой я наслушался по телефону, но голова попросту отказывается соображать хоть что-то. Поднимаю руку, чтобы вставить ключ в замок, но не успеваю — Роза опережает меня.
— Ну и видок у тебя, внучек, — прицокивает языком. — По сравнению с тобой бомжи на помойке выглядят как миллиардеры с обложки «Форбс»!
Хмурюсь — хотя куда уже больше — и просачиваюсь в теплоту квартиры, которая греет снаружи, но не внутри.
— Вот спасибо, капитан Очевидность, — язвлю, заваливаясь на диван прямо в верхней одежде.
— Не хмурь своё лицо, а то становишься похож на шарпея, — фыркает невпечатлённая ба и скрывается на кухне.
Полагаю, делает мой любимый рецепт кофе с коньком — тот, в котором отсутствует кофе.
И оказываюсь прав.
— На, глотни, а то у меня от твоего вида все цветы в доме повянут… Только посмотри, что сделала с тобой кислая капуста, пан Алексей!
— Может, хватит уже? — снова язвительно роняю.
— Может и хватит, но тогда прекращай строить тут вселенскую скорбь и начни что-то делать!
Ого, кажется, кто-то недоволен…
Вздыхаю и комкаю в объятиях подушку.
— Она меня ненавидит.
— И правильно делает! — довольно поддакивает ба. — Ты думал, она тебя за обман по головке погладит — в особенности после того, как пережила самое горькое разочарование в людях? Девочка, можно сказать, только из песка голову начала вытаскивать, а ты схватил лопату и шарахнул её обратно!
— Чёрт, да я не собирался этого делать! Вы, бабы, все одинаковые — чуть только что — сразу мы виноваты! Если бы она изначально не вела себя со мной так, будто я тоже как минимум собираюсь её изнасиловать, вообще ничего не было бы!
— Поздно, внучек — после драки кулаками не машут. Что толку сидеть и думать «что было бы, если бы не…»? А вот о том, что будет дальше, подумать очень даже стоит.
Снова вздыхаю.
— Давай, я подумаю об этом завтра, ладно? Мне ещё от парней по шее получать за то, что своевременно не поделился с ними подробностями своей личной жизни.
На этот раз вздыхает уже ба.
— Личная жизнь на то и зовётся личной — всех остальных это будет касаться, только если ты сам этого захочешь.
Фыркаю.
— Попробуй доказать эту аксиому Корсакову.
— Твои друзья просто сами по уму ещё дети; вот когда повзрослеют и начнут понимать хоть немного, как жизнь устроена — перестанут упрекать тебя во многих вещах. Попомни моё слово.
— Поколдуй там, что ли, чтобы это утопическое будущее поскорее настало, — ворчу, вставая с дивана, и прихватываю чашку с «кофе», которую осушаю тут же.
— Чеши уже отсюда, оболтус, — усмехается Роза. — Отвлекись немного, но головы не теряй, чтобы ещё больше дров не наломать.
— Так точно, — выдаю на выдохе и буквально вываливаюсь в подъезд.
Пока жду на улице такси, которое отвезёт меня в Ад на пытки к четырём Всадникам Апокалипсиса, вставляю в уши наушники и врубаю первую попавшуюся песню. «Parade Planets Platon — Pour Lui», на мой взгляд, слишком девчачья, но зато атмосферная, хотя моим парням знать о том, что я слушаю что-то подобное, знать не нужно — в их глазах у меня по жизни только хардкор.
Причём, во всём.
В «Конусе» первым делом попадаю под прицельный взгляд Макса, тут же просканировавший разве что не состояние души — хотя у меня же всё на роже было написано — который от моего вида тут же нахмурился, но вслух ничего не сказал.
— Вот же ж… — ворчит Соколовский, оттесняя Ёжика и Костяна друг от друга и вклиниваясь в аккурат между ними — будто свободных мест больше не было. — Хоть бы предупредили, что на похороны зовёте…
Матвеев тут же отвешивает ему подзатыльник, и я не могу сдержать ехидной ухмылочки: пусть особо не задирается. Макс не остаётся в долгу и посылает ответный взгляд — полный обещания кровавой расплаты, на что я только фыркаю.
— Так и будем сидеть и молчать? — берёт на себя роль рефери Кир. — Кто первый хочет покаяться?
Корсаков качает головой, опустив взгляд в пол — как нашкодивший котёнок, ей Богу…
— Только не на трезвую голову… — бурчит он.
Позволяю себе поржать.
— А на нетрезвую с тобой вообще разговаривать нельзя! Ты ж всякую херню нести начинаешь!
Глаза Ёжика отрываются от созерцания «прекрасного» и прожигают меня так же, как ещё минуту назад Макс.
— Шёл бы отсюда, петушок. Ты, кажись, меня с собой малость перепутал.
Демонстративно задумчиво потираю подбородок.
— И действительно.
— Так-так, парни, — возводя между нами невидимую демаркационную линию, роняет Костян. — Не хватало ещё передраться из-за всякой фигни.
— Соберём круг анонимных плейбоев, павших жертвами любви? — скалюсь во все тридцать два.
Взгляд Корсакова малость добреет, когда он фыркает на моё предложение.
— Может лучше клуб анонимных дебилов? Ты в эту категорию как-то лучше вписываешься!
Пока Егор, зазевавшись, наслаждается своей остроумностью, улучаю момент и швыряю в него подушку, от которой он не успевает увернуться и ловит её рожей. Но вместо того, чтобы разозлиться и сделать мне что-то в отместку, начинает откровенно угарать.
Следующие минут десять я упорно делал вид, что вообще не говорил о возможной девушке, появившейся в моей жизни: называл парней переметнувшимися предателями и подставщиками, за что мне прилетает подзатыльник от Соколовского руками Романова — вот же гад — и я посылаю Максу показушно-обиженный взгляд.
Правда, когда подходит моя очередь «каяться», я оказываюсь совершенно не в восторге от перспективы вывалить на свет Божий всю эту сопливую хрень про то, что я — Я! — не способен пережить уход девчонки.
Сказал бы мне об этом кто-нибудь полгода назад, я бы ржал до пасхальных кроликов перед глазами, а сейчас чё-то совсем не смешно.
Это просто рукалицо.
— А можно я свою историю вообще рассказывать не буду? — бурчу, чтобы скрыть свою неловкость от непривычного ощущения эмоциональной «наготы».
— И упустишь шанс реабилитироваться в наших глазах и доказать, что ты не только раздолбай? — ржёт Кир.
Честно говоря, вся эта тягомотина по поводу того, что я не способен на серьёзные отношения, начала выводить меня из себя; наверно, поэтому я отбросил весь сарказм себе под ноги и по ощущениям постарел лет на тридцать, когда ответил:
— Посмотрел бы я на тебя, если б ты пытался подкатить к девчонке, которую недавно изнасиловали…
Смех Романова и подколы остальных парней моментально исчезают из оборота; мне начинает казаться, что в образовавшейся тишине — если не брать в расчёт фоновую музыку и игры в бильярд других посетителей — можно было расслышать собственное сердцебиение. А парней будто переклинило, потому что вся эта херня абсолютно не смешная.
Мне — так точно.
— Костян? — слышу охрипший голос Романова, который сам стал похож на белое полотно. — Не хочешь поделиться своим положением?
Ясно — им было проще перевести тему на кого-то другого, потому что даже я не знал, что можно сказать в этой ситуации. Не скажу, что после признания мне прям полегчало, но всё же психологи не врут, когда говорят, что это облегчает груз. Чувство вины малость ослабило свою хватку на моей шее и в грудной клетке, и дышать стало на одну десятую легче.
Несколько фраз — а может целый разговор — пропускаю, потому что борюсь с внезапным желанием разреветься прямо при свидетелях; удерживает только дурацкое клише — мужчина не должен показывать свою слабость, просто потому, что он мужчина.